Гермиона Джин Грейнджер - лгунья.
Она обманывает всех и каждого. Плетёт, словно паук, невероятной красоты полупрозрачные нити лжи, в которых угрязло само её существование. Жалкое. Бесчестное. Каждый день одно сплошное до скулежа нечестивое царство, королева которого не верит, зато верят ей. За ней идут. Слепо. Безучастно. Торопливо шагают подле, высыпая под ноги тысячи лепестков роз, создавая невероятный ковёр. Шаг - чувствуешь шёлк цветов. Второй - испуганно смотришь вниз на измазанные кровью ступни. Там лишь тернии. Ничего более.Гермиона Джин Грейнджер - лгунья
«Умение врать - мастерство, которое открывает всё новые и новые пути и исходы». Кажется, именно так когда-то сказала её мать. Тошнотворно верная мысль. Вот только у Гермионы ни путей, ни дверей - у неё одни туннели, огромные дыры, проедающие сердце, подобно червям. Окончание фразы «но дальше лишь измазанная ненавистью к себе действительность и режущие глаза иглы» исчезает в моменте, созданном для умерщвления ненужного будущего.Гермиона Джин Грейнджер лжёт.
Извивается как змея на горячем песке отчаяния. Гриффиндор? Даже не Слизерин. Ничего из этого. Ничтожное сотканное многолетними усилиями враньё, клубящееся в лёгких. Бегущее по венам вместо крови. Вместе с ней. И кажется, именно поэтому она оказывается, действительно, грязной. Гермиона ненавидит розы, бархат лепестков которых обжигает болью, разрушая сознание к чертям, но с улыбкой принимает их на свой каждый день Рождения от смотрящего на неё нелепого Рона. Она абсолютно точно влюблена в рыжего нескладного мальчишку, выросшего так неожиданно в настоящего мужчину. Тот факт, что любое его действие раздражает так, словно прикоснулся к оголенному нерву - лишь иллюзия и девичий страх. Почему Гермиона хочет, чтобы глаза Рона застекленели морозным январским ветром? — Я думаю сделать ей предложение, это больше, чем любовь, Миона. Что думаешь? — Я так рада, Гарри. Произнесенное опаляет воздух вокруг. «Джинни уже полгода спит с Забини» остаётся мерзнуть в склепе её души, позволяя завязать ещё одну нить.Гермиона Джин Грейнджер лгала всем и каждому.
Всем, кроме него. Потому что такое поистине ничтожное лицемерие, оставляющее следы сажи после себя, засыпает рядом с его кристально правдивым «Ты врёшь, Грейнджер». И именно в это мгновение кажется, что абсолютно каждая из его седых прядей - созданные ею же белесые нити лжи. Ты пытаешься обмануть того, кто одним касанием рвёт все твои хитросплетения, составляющие тебя до последней клетки. — Чёртов ублюдок, как я тебя ненавижу. Ложь очерчивает стену, лелея надежду на спасение. Уверенно пущенное «я не верю» заставляет витиеватые трещины ползти в разные стороны. Тебе самой не тошно тонуть в этом? Вокруг одна тьма. Мне не тошно. Мне уже никак. — Снова врёшь Ядовитая змея ослабляет хватку на девичьей шее, подпуская ближе. Не скалясь, не угрожая. Стена трещит по швам или это рушится всё эфемерное создание самой девушки? Вопрос остаётся без ответа, потому что неживому они не требуются. Кукла. Жалкий фарфор, вообразивший себя гранитом. Удар. Удар. Вымученное и изодранное изнутри нечто, когда-то похожее на сердце, начинает движение, грозясь разбить и так безуспешно тлеющее настоящее. Раны затягиваются, оставляя после себя рваные шрамы - напоминания о том, кто в итоге оказался врачевателем душевного падения той, чья гниль измазывает бытие в копоти. — Во что ты превращаешься, Грейнджер? — Я не знаю Правда рвёт с корнями дрожащие сплетения, превращая их в кровавое месиво прожитого. Слеза-предательница скользит по щеке, прокладывая своеобразный путь по коже. Холодное касание пальцев парализует. На секунду оглушает жжением да таким, что сначала кажется будто останется ожог. Пальцы у него до невозможности не нежные. До безумия грубые и властные. Кожа исколота и измазана невидимыми чернилами пребывания в Азкабане. Грейнджер пытается вновь солгать, потому что прикосновения к её щекам не подобны розам. Они тернии воплоти. Связь между правильным и неправильным теряется, как и всё прошедшее, пережитое. Кем-то, когда-то. Не ей. Настоящая Гермиона Джин Грейнджер - не смелая, не упорная, не всепрощающая. Она поломанная, разбитая, исчерченная треклятым «не» вдоль и поперёк. Она настоящая любит касаться прекрасных гортензий, таких же печально одиноких, таких же безвольно лживых. Она настоящая не врёт лучшему другу. Она настоящая ненавидит людей вокруг, потому что разорванные волокна больно полоснули, оставляя после себя высеченное ничто. Она настоящая понимает Драко Малфоя, цепляется за его плечи тонкими до невозможности руками и прижимается, стараясь послать к чёрту устройство мира и слиться с его атомами, кутается в объятьях бывшего врага и чувствует всепоглощающее тепло, идущее от его губ, рук и всё ещё бьющегося ей навстречу сердца. Гермиона обещает больше никогда не врать ему. Вот только змея лицемерия предпочитает холод. — Ты любишь меня, Грейнджер? — Да — Гермиона, да? Мутный лёд его глаз сменяется на радостную голубизну моря. Тепло уходит, оставляя после себя фиолетовые гематомы на бёдрах, скрываемые белым нарядом. Гермиона не хочет тонуть в море, она уже погребена под тоннами ледяного снега. Робкое «да» вырывается изо рта, пуская пулю прямо промеж глаз. Змея с упоением сжимается на шее вновь. Зал взрывается аплодисментами. Откуда-то сверху по желанию Купидона сыпятся лепестки роз. А жених оставляет леденящий поцелуй на губах новоиспечённой жены, невесомо касаясь её лица. Пальцы у Рона до омерзения нежные.