Дом, в котором я живу

      Это было давно, так давно, что начало порой забываться — иногда Фэнгуле казалось, что и не было у него иной жизни. Он просыпался (поздно вечером, или посреди ночи, или вообще утром, что для вампира, надо сказать, моветон), ел с остальными, коротал время чем-то приятным, развлекался с нагрянувшими в гости детьми (если можно назвать развлечением амальгаму из роли няньки и злого серого волчка, который всё норовит укусить за бочок), спорил с Мамсом, шутил о чём-нибудь с Вольфи на им одном понятном языке, вёл светские беседы с Флаббером и помогал Фрэнки разобраться с тем, как работает пульт от их нового телевизора — а потом ложился спать, когда хотел, потому что в Хиллхёрсте никто никому не указывал, что и во сколько нужно делать, это вам не вампирья академия в Трансильвании, где живёшь по звону колокола (страшные воспоминания детства).       И всё же, иногда на Фэнгулу накатывало. Катализатором могло послужить что угодно — чья-то резкая фраза, прошедший мимо поместья смутно знакомый тип в плаще, фотография рыжеволосой женщины в книге. В такие минуты Фэнгула вдруг вспоминал; и ему становилось холодно посреди тёплой летней ночи, и в его жилах стыла мёртвая вампирья кровь, и он шёл к Флабберу, потому что никто больше не поймёт, и они сидели вместе, попивая что-нибудь горячительное, и почти не говорили, потому что Флаббер эту историю и так знал, а Фэнгула пытался забыть.       Он сам не знал толком, куда и зачем идёт; его плащ отяжелел от грязи, тащить за собой тележку с набитым вещами гробом стало нестерпимо трудно, глаза жгло от недосыпа, ноги подкашивались от голода. Сейчас бы превратиться в мышь и улететь ото всего, но что будет с вещами, и хватит ли сил обратиться назад, если последние оставшиеся крупицы энергии уйдут на трансформацию?       Он был в незнакомой стране, в чужом мире, где было не к кому приткнуться, а вёл его клочок бумаги, на котором кривым почерком вервольфа был выведен адрес поместья Хиллхёрст, где таких, как он, ждут. Верил ли Фэнгула в это, или нет, было под вопросом — он, кажется, перестал верить во что-либо в тот день, когда сбежал от жены, от коммуны, от защиты себе подобных. Официально он всё ещё числился среди подчинённых Влада Цепеша, и тот наверняка уже давно послал бы за ним, если бы был в нём заинтересован, но Фэнгуле, можно сказать, позволили побег — настолько он был незначителен среди своих собратьев. Это и радовало, и огорчало.       Путешествие из Румынии в никуда превратилось в путешествие из Румынии в Америку благодаря письму, которое Фэнгула послал из дешёвого отеля на единственный знакомый адрес — тот, который оставил ему Вольфганг, когда они прощались много лет назад. Фэнгула написал ему от отчаяния — знакомым вампирам писать он боялся, а знакомых среди кого-то ещё у него практически не было, разве что вот Вольфи, старый добрый Вольфи, ради которого Фэнгула когда-то зазубрил чужой язык, ломавший горло своими рычащими звуками. Он не надеялся на ответ — каков шанс, что магия найдёт старого друга по забытому почти что образу? А она нашла, и Вольфи ответил, и Вольфи пригласил его в свой новый дом — дом в далёкой Америке, в маленьком городке, который стал чем-то вроде Мекки для неприкаянных детей ночи, оборотней, мумий и творений безумных учёных. Путь был долог и полон всего того, к чему Фэнгула не привык: голода, усталости, долгих походов пешком, автостопа, нехватки денег и необходимости притворяться человеком. Эти месяцы сделали его пугливее и выносливее; он стал ближе к дикому зверю, чем к холёному трансильванскому вампиру из клана Влада Цепеша, но он не жалел, потому что когти любимой и ненавистной женщины, с которой оказалось так мучительно тяжко жить, наконец отпустили его сердце. Конечно, было жалко мать, которая была, пожалуй, единственным членом клана, от которого не хотелось уходить, но он написал ей обо всём и верил, что она поймёт. Когда он найдёт новый дом, он обязательно пригласит её.       В предрассветном сумраке пустыми окнами взирал на вампира-оборванца дом на холме, такой же брошенный, как и он сам. Дом, в котором, невидимая, кипела жизнь. Дом, в котором его ждали.