Хищники

Драконий взгляд ясен. Глубокий янтарь расплескался ядом. Исчез из-под ресниц столетний корень презрения той гордости, что сводилась мостом между берегами двух недоступных горных вершин. Артур щурится, не отводя зелёные, как токсичные кислоты, глаза от тех золотых, знакомых до боли в рёбрах и гула где-то под висками. Удобно разглядывать свои проделки свысока. На самой вершине место занято с незапамятных времён. Ван Яо эти сравнения презирает также, как стоящего перед собой. С кем свели мосты, связали верёвки, оковали цепи; с кем переплетены тела и перепутаны мысли. Узкие губы дрожат, поднимаясь до насмешки, выпускают облако струящегося как шёлк дыма и взгляд застилает. Опиумный дым впитался в кожу — на запястья, где вспоминались сжатые ладони; на шею, где чесались поцелуи обветренных и опьяненных ромом губ. Опиум въедался в голову вместе с мыслью, что это правильно и хорошо. — Никто другой не сможет нас понять, да? — хрипло смеётся Ван Яо, а британец ощущает что-то неладное в карканьем раздавшихся словах. Артур вальяжнее расправляется на диване, руку откидывает на спинку, показывая превосходство. Перед кем — неизвестно. Яо в маскарад больше не верит. Серый дым окружал голову китайца, закрывал ему взор на истинное, а вкрадчивый голос у затылка вторил ложь, принятую за чистую монету. Только Артур никогда не платил. — Друг мой, я не устану это повторять. К птицам дальнего полёта, как мы, подобраться нелегко. Лишь нам с тобой суждено наедине парить среди этих вершин. Надеюсь, ты понимаешь? — почти шепчет британец, но не так вдохновенно как прежде. Осторожно понимая тонкую грань, где рассеивается миф. Мозолистые пальцы стучат по чашечке, глаза наблюдают за расходящимися кругами в ароматном чае. Британец не заинтересован в продолжении беседы с Яо, ему будто напиток интереснее умирающего на глазах приятеля. Ван Яо набирает в грудь побольше воздуха — чистого! Впервые настоящий, не пропитанный едким наркотиком — но не находит слов. Ткань неприятно давит от стояния в неудобной позе. Колени гудят, а позвонки один за другим прорезает нож колючей боли. Артур подпирает щёку ладонью и ему нравится наблюдать за Яо на фоне ковра. Покорная империя, ну что милее? Поставьте на колени беззащитного человека, самого опасного человека, кровожадного тирана, страстного любовника или разгневанного врага, — и вы увидите разницу. Яо вместил каждый из образов — Артур радовался. Китаец дышит глубоко, размеренно. Учится дышать по-своему. Не через курительную трубку лживых манёвров, что вкладывали ему на губы не одну сотню лет. Пора ли? — Пристало дракону парить возле сороки? — Яо скалится, поднимаясь с колен. — Думал одурачить меня? — кривится Яо, возвышаясь над Британией, над Европой и всем белым светом. Сгустки опиумных облачков растворяются по взмаху руки с трепещущим шёлковым рукавом. — Лживый змей,— шипит Яо, надвигаясь на Британию. — Ты потерялся в своём высокомерии,— пальцы окручивают бледную шею. Зелёные глаза холодны как сентябрьские поля, а золото из других льётся обжигающей лавой. Фарфоровые когти драконьих лап рвут лоскутами кожу, исписанную картой морских плаваний, разносится запах завоеваний, льётся кровь побед. Яо терзает львиное тело, не заботясь о последствиях. Пока он осознал, пока он чувствует свободу рук от железных оков, толстых верёвок, пока разорван мост между ними. Перегрызёт красную нить, шутливо обвязанную на пальцы.