Осколок льда

Cold and black inside this coffin (В этом гробу темно и холодно,) ‘Cause you all try to keep me down. (Вы же все пытаетесь не дать мне подняться.) How it feels to be forgotten? (Каково это быть забытым?) But you'll never forget me now! (Но теперь вы никогда меня не забудете!) Enemies clawing at my eyes, (Враги пытаются выцарапать мне глаза,) I scratch and bleed, just to stay alive, yeah! (Я скребусь и истекаю кровью лишь бы выжить, да!)*

Мисти утешительно коснулась её плеча с улыбкой на лице, но так легко не обвести – в глазах всё так же была печаль и отчаяние. И каждый понимал, что будет через несколько месяцев. Вик постарался на славу, с этим не поспоришь. Без него Ви наверняка тусила бы с Джеки. Но тело все так же предательски ныло, заглушая все возможные приятные моменты. – Тебе следует отдохнуть, дорогая. В голове осталась только боль. Как и в теле, сердце, душе. Да даже если она обречена в скором времени сдохнуть к хуям. Подруга скрылась с коляской за дверью, а внутри пустота. Эта грёбанная беспомощность – как же бесит. Тяжело… Пиздец как тяжело. Тяжесть окружающего, свалившегося на плечи, и с гигантской силы придавив к кровати – да чтоб оно все ебанулось. В темноте все было спокойно, что не хотелось уходить. Когда осталось примерно несчастных полгода, не волнует практически ничего. Желание остаться подольше одолевало, утягивало за собой. Спрятаться от страха и скорби, ненависти и ярости, крика отчаяния и боли. Вдох, выдох, вдох – потолок начинает плыть, может, глазные импланты подводят. Простынь была приятной по ощущениям, прохладной. Что-то проснулось, как будто от глубокого сна, в самой глубине сознания. Жадно скребется когтями, цепляется клыками за последние трезвые жилки, рывком вытягивая в реальность. – Я выберусь отсюда, ты поняла? Желание знать кто это отсутствовало полностью, но было желание кинуть в это нечто чем-то тяжелым. Хотя бессмысленно, это лишь ее воображение. Он словно ищет ее слабые стенки мозга, чтобы прожечь и выбраться. – Я убью любого, кто встанет на моем пути. Моргнула раз, другой – не помогло. Она не верила себе же – перед ней стоял чувак с железной рукой. В какой-то момент он резко растворился в голубых едких пикселях, и тут же возник над ней, полон гнева и ненависти. – И тебя тоже, особенно! – резкий и едкий голос бил в уши. Она вновь исчезла. Отрубилась. Исчезла. В следующий раз она включилась с помехами, как те старые телевизоры сотню лет назад, с сквозняком в душе, – там, где когда-то был Джеки и Ти-Баг, и разбитым на кусочки телом. Ломота, сопение, скрип имплантов – Ви поднимается с кровати и застывает, как статуя, успев зацепиться взглядами с тем, кого, думала, видела в пьяном бреду. – Мне надо покурить. Где у тебя курево? Он стоит возле окна, опирается спиной и одной ногой на поверхность. Ви ежится, посылает его туда, где он, надеется она, точно потеряется и не найдет и без того покалеченное тело и мозг. Отворачивается, но… резкий удар укладывает на лопатки на пол. Стоит в боевой позе, прямо над ней, и весь из себя сосредоточен. – На кого ты работаешь? Говори! – он весь мелькает в синих полосах, как будто кто-то хорошенько так покромсал перед этим какими-нибудь ножницами. – Да какого хера, чувак?! Руки синхронно задвигались, что повергло каждого в шок. – Ебаный чип… – рука тянется к затылку, параллельно выплевывая. – Я его своими руками выдеру! – Нет! Стой!.. Гаснет свет. Вновь ее уносит куда-то далеко. За последние мгновения столько случилось, что сам Сабуро, ебись он в подкову, Арасака в гробу перевернулся наверняка. – Я получу контроль! Она явно сходила с ума, так добавлялись и голоса в голове: два, три, пять, десять, сто. Но какой из них её? Удар. – Я найду как! Ты меня слышишь? Ви пыталась найти в себе силы справиться со всем этим. Все сливалось воедино, но вместе с тем рассоединялось и пыталось жить своей жизнью. Да блядь, только не снова! В руках дрожь, все тело ломит, и она не знает, что сделать. Голограмма, по-прежнему разрезана ножницами и покрыта синими линиями, хватает за волосы и с силой толкает об пол, стоит банка с ее спасением оказываются в руке, и она намеревается проглотить одну из таблеток. – Лучше вставь себе ствол в рот и застрелись, ха. Отъебись. Просто замолчи, прошу тебя, заткнись. Захлопнись. Шипит, рычит, пока пытается доползти до омега-блокаторов, что рассыпались по всему полу. Он прыгал над ней и всячески издевался, насмехался, любуясь её беспомощностью. Что-то внутри уничтожало и пожирало, или просто проваливалось в пустоту. – Хрена с два тебе, сука… Задыхается, подтягивается к банке, что может прекратить страдания. Опухоль. Он не больше, чем опухоль. Надоедливая, и, пока что, жалкая и беспомощная. Пока не поздно, и пока можно удалить, и зажить нормально. Ошибка, ошибка, ошибка, ошибка. Это мелькает перед глазами, тело просто не выдерживает, все дает сбой и сдается. Но не она. Уж слишком много пережила, чтобы, блять, просто взять и сдаться под давлением какой-то, гребанной, болячки. Даже если это какой-то жалкий рокер-террорист, что сдох полвека назад. Да сдохни он вчера, ей откровенно похуй. На хуе она крутила все это, особенно ебаный «Душегуб» и всю Арасаку. И эту ебаную голограмму туда же. Ей места иногда одной мало, не говоря уже про него. – Отъебись! Выметайся из моей головы! Блаженное ощущение, когда капсула оказывается во рту, а перед этим банка в руке приятно покрывает горящую ладонь легким холодком. Последнее, что удалось увидеть, это Джонни Сильверхенда, что медленно подходит и опускается над ней с этой ненавистью в глазах. И в линзах она видела себя: лыбится, хоть и вся в крови. И помятая, просто пиздец, как.