Воздаяние. Часть 2. На прорыв

      Так и прошла почти целая неделя в тяжёлых раздумьях, перемежаемых кошмарными снами, во время которых ко мне приходили сгоревшие мертвецы. Укоряли. Просили. Обвиняли. Звали…       Смерти я не боялся - один раз уже умер. Пыток не боялся тоже - прошёл и через это. Память Ольги каждый раз преподносила пережитое в красочных подробностях - так, словно я сам это прочувствовал на собственной шкуре. Да не по одному разу. Больнее, чем было, мне вряд ли смогут сделать. Да и не думаю, чтобы органы пытали кого-либо. Ну, съездить по морде пару раз, если клиент “не колется” - ещё понятно. Хоть и не одобряю таких методов, но “на войне, как на войне”. Если от какой-нибудь вражины нужно срочно получить ценные сведения - “экспресс-потрошение” вполне применимо. Тут, как говорится, “не до сантиментов”: если от этих сведений зависит жизнь наших людей, я и сам бы не постеснялся надавить пожёстче. Не думаю, что ко мне применят такую степень допроса: для этого необходимо иметь стопроцентную уверенность в том, что Ольга - вражеский агент. Максимум - будут давить психологически. Плохо то, что пока не пройду “энкаведешный фильтр”, ни о какой дальнейшей борьбе с фашистской нечистью речи идти не может.       Поэтому была лишь досада на то, что обстоятельства не позволяют заняться сокращением поголовья фрицев. И это настолько выводило из себя, что стало практически “идеей фикс”*.       Бесили даже не сами фрицы, а невозможность рвать их на части, грызть им горло, душить и убивать миллионами разных способов.       Порой сам дивился собственной кровожадности. Но приходила ночь, а с ней - сгоревшие мертвецы. И степень жажды убийства взлетала просто до небес.       Даже частенько заходившая Анютка как-то заметила, что желательно перевести меня куда-нибудь в другое место, чтобы другие раненые не слышали диких воплей по ночам. Тут своих таких же хватает, но единственная контуженная девушка уж очень сильно выдаётся своими вокальными данными: такого зубовного скрежета, стонов и воплей в духе “всех порву, сама останусь”, никто отродясь не слыхивал. Похоже, моя кровожадность уже стала в медсанбате притчей во-языцех. Как понял, некоторые раненые меня даже побаиваться начали: такая концентрация ненависти к фрицам, пожалуй, мало у кого из местных встречалась. Да, ненавидеть гадов - ненавидели. Но это чувство ограничивалось обычными человеческими эмоциями, которые вполне поддавались управлению и их можно было контролировать.       Моя же ненависть оказалась такой концентрированной, что буквально давила на всех чуть ли не на физическом плане. Спасало лишь то, что обращена была, в основном, лишь против эсэсовцев. Для меня теперь форма со знаком молнии стала ассоциироваться с чем-то настолько мерзким, что вызывала только одно желание - любыми способами избавить землю от этой скверны. Я даже сам себя опасаться начал. Точнее, того, что в порыве неконтролируемых чувств сотворить могу.       Очень показательным стало одно странное происшествие. Где-то на пятый день своего “заточения” я уже стал потихоньку подниматься и ходить по палате, вовсю знакомясь с её обитателями. Поняв, что могу вполне сносно передвигаться на своих двоих и при этом не падать в обморок, упросил Пал Палыча устроить мне помывку в бане. Благо, в деревне с этим был полный порядок. По идее, военврач должен был послать меня далеко и надолго. Ибо не время ещё - организм слаб. Но не послал.       Пал Палыч для вида немного поворчал, высказав озабоченность состоянием Ольги, но, всё же, согласился, попросив Анютку меня проконтролировать. А то мало ли, - угорю ещё, не дай Бог. Или в обморок грохнусь. А может - ещё чего похуже.       Уговорить удалось только потому, что раны мои уже довольно хорошо поджили и их состояние не внушало никаких опасений. Излечение от контузии шло просто семимильными шагами. Контуженных в медсанбате хватало. Но, видимо, более тяжёлых: они ещё только начинали приходить в себя, а я уже едва ли не бегал.       В общем и целом, всё получилось как нельзя лучше: чистый, сияющий, пусть и в застиранном до дыр и вновь заштопанном, но чистом белье, опираясь на Анютку скорее для подстраховки, чем по необходимости, брёл от бани к медсанбату и вдыхал свежий морозный воздух. Взглянуть со стороны - ну чисто кошка, обожравшаяся сметаны. Иду и чуть ли не мурчу от переполняющего меня счастья: живой, чистый и, можно сказать, почти здоровый. Чего ещё желать-то? Лепота!       Рядом Анютка тоже жмурится от довольства - “на халяву” вместе со мной помылась. Сначала-то страшно было. Когда в предбаннике с её помощью развернул свои бинты, у бедной девочки чуть инфаркт не случился: ну да, выжженая на животе звезда мало кого может оставить равнодушным. Едва девчушку успокоил. Мне-то что - Ольга (и я вместе с ней) уже пережили всё это. Да не по одному разу (память, зараза, любит надо мной поиздеваться). А вот для Анюты всё было внове. Но ничего: пока мылись, да вениками нахлёстывали друг друга - стали чуть ли не первейшими подругами.       Девчушка-то ещё не хлебнула лиха полной ложкой: школу едва-едва закончила. А тут война. Даже целоваться, наверное, ещё не научилась. И на мир пока смотрела удивлёнными, широко распахнутыми глазами.       Кроме Анютки санитарок хватало: меня обихаживали чуть ли не всем медсанбатом. И сам не понимаю, за что такая честь. Из-за того, что был единственным раненым женского пола? Так война быстро учит жёсткости. И даже жестокости. Не думаю, что какая-то мамзель вызвала вдруг у персонала жуткое желание взять над ней шефство. Хотя, если подумать, - вполне возможно. Перебинтовывать меня, например, всегда приходила пожилая санитарка Глаша. Женщина явно уже разменяла пятый десяток. По возрасту в бабушки ещё не годилась, но война и тяжёлая работа сильно её состарили. Глафира - женщина немногословная, на вид очень даже суровая. Но повязки умудрялась менять так мастерски, что почти этого не замечал.       Всегда придёт, внимательно осмотрит, пощупает лоб - нет ли температуры, пройдётся пальцами по гематомам, проверяя их состояние, по ранам - не воспалились ли. И реально её чувствительные пальчики приносили вполне заметное облегчение - мне действительно становилось лучше. А уж когда меняла повязку на торсе, всегда внимательно рассматривала выжженую звезду. Пару раз даже мазала её какой-то пахучей мазью. Но никогда и ничего не спрашивала. И даже особо не говорила. Лишь перед тем, как выйти из закутка, всегда напоследок бросала в мою сторону взгляд, полный сострадания. Думала - я не вижу, как нет-нет, да и блеснёт в уголках её глаз предательская влага.       И из-за этого я ещё больше ярился и бессильно скрежетал зубами. Как же я вас, мрази фашистские, ненавижу. Сколько же страданий вы принесли на нашу землю. Русский народ всегда славился широтой своей души. И Глаша - яркий тому пример. Несмотря на трудности, тяжёлую работу, голод, холод и страдания, женщина в первую очередь заботилась о своих подопечных. Я же видел, что ей тяжело. Но она всю себя отдавала нам - раненым. О себе не думала вовсе. И ведь все это буквально кожей чувствовали: ни разу ни от одного раненого не слышал ни одного плохого слова в её адрес. Только благодарность. А ведь люди разные бывают. Были среди раненых и такие, про которых можно сказать “пробу негде ставить”: даже ко мне пытались подкатывать. Бабники - что с них взять. Но Глафиру реально уважали. В её присутствии не звучало ни одного матерного слова. Так что “Есть женщины в русских селеньях...” Некрасов писал, наверное, именно с таких, как она.       Анютку же, похоже, жалели: малолетней пигалице старались тяжёлой работы не давать, хоть та и “рвалась в бой”. Мотивировали тем, что “дескать, успеет ещё навидаться всякого”. Потому и к моей перевязке её не допускали: я и сам понимаю, насколько жутко, наверное, выглядело тело Ольги. От такого зрелища, наверное, кошмары по ночам снились многим (тем, кто это непотребство видел, естественно). Хотя встречались и гораздо более страшные ранения. Но одно дело - раненый мужчина. И совершенно другое - раненая женщина. Я, наверное, тоже на раненых женщин не захотел бы глядеть - жутковато. Вот и держали Анютку в этом плане от меня подальше. Но в баню идти вместе со мной оказалось некому - все были очень заняты. Так что невольно пришлось и её “посвятить” в тайну моей звезды. Ничего, девочка справилась. Хоть я и клял себя на все лады, но это чёртово “тавро” даже при желании фиг скроешь. В общем, к концу помывки всё более-менее устаканилось и вышли мы из бани уже вполне довольные жизнью.       Так и шли с ней к медсанбату, пока по дороге навстречу нам не попался “козлик” - ГАЗ-64** - первый советский джип (память оказалась на высоте).       Поравнявшись с нами, машина остановилась. За рулём оказался совсем неизвестный мне паренёк, рядом с которым я с удивлением увидел уже знакомого особиста. Тот мне кивнул и улыбнулся:       - Я смотрю, дела у вас, Ольга, уже пошли на поправку. Значит, скоро свидимся, - и тронул водителя за руку, давая команду на движение.       Тут-то меня и накрыло...       На заднем сидении я вдруг заметил вальяжно развалившегося эсэсовца, рядом с которым сидел напряжённый, внимательно следящий за ним конвоир.       Но лишь наши взгляды - мой и надменный эсэсовца - пересеклись, как чуть ли не физически стало тяжело дышать.       И такая вдруг ненависть разгорелась в моём сердце - хоть костёр зажигай. Надменное, холёное лицо “повелителя всех народов” как-то резко вдруг посерело. Из фрица будто резко выкачали весь воздух - он осунулся и скукожился. А на лице отразился самый настоящий ужас, переходящий в панику.       Миг - и “козлик” проехал мимо, оставив на душе какое-то жутко гадливое чувство. Будто в отборном вонючем дерьме извозился весь по уши. Прямо физически захотелось тут же вернуться в баню обратно и снова помыться. Но нельзя - желающих и без нас полно: банька маленькая и на неё очередь расписана чуть ли не на неделю вперёд.       Очнулся от того, что кто-то теребил меня, крича прямо в ухо:       - Оля, Олечка, да очнись же. Да что же с тобой такое? Оля…       Оказалось - я так и застыл на обочине дороги, стоя со сжатыми кулаками, с которых на снег капали капельки крови. Сразу даже кулаки не удалось разжать - заклинило. А потом в медсанбате мне сделали перевязку - коротко остриженными ногтями я умудрился повредить себе кожу ладоней. Да ещё так неестественно-глубоко - прямо жуткие раны на руках образовались.       Ох, и наслушался же перлов от Пал Палыча. Полчаса бедный военврач исходил на желчь. Оттаял только тогда, когда я пообещал во всём его слушаться и не перечить.       А вечером припёрся старлей-особист.       Отвёл в отдельную комнатушку, выделенную военврачом для подобных мероприятий, и долго рассматривал со всех сторон, наворачивая вокруг меня круги - скорее всего, изучая. Наконец, эта игра в молчанку ему, видимо, надоела и он уселся за стол напротив меня:       - Не знаю, какую-такую контузию вы, Ольга, получили, но на пленных фрицев действует безотказно, - и улыбнулся во все свои “тридцать два”.       Видя мой недоумённый взгляд, от души рассмеялся (на этот раз выглядел он явно гораздо лучше прошлого раза) и продолжил:       - После встречи с вами этот эсэсовец выложил не только всё, что знал, но и то, о чём только догадывался. Ничего не утаил. Я думал - долго ломать гада будем - больно уж спесив. Ни Бога, ни чёрта не боится. Но после встречи с вами его как подменили: более жалкое зрелище сложно придумать.       Степень удивления на моём лице, видимо, совсем уж зашкалила за все мыслимые пределы, вызвав у особиста очередную порцию смеха:       - Когда приехали в отдел, выяснилось, что фриц, оказывается, обмочился. И всю его спесь как ветром выдуло. Рассказывать побежал чуть не бегом. Торопился, слова глотал, давился. Пел, как соловей. Аж взахлёб. Едва записывать за ним успевали. Даже сотрудничество предложил. Сам.       - Ничего не понимаю, - пробормотал я, - А я-то тут причём? Этот эсэсовец, скорее всего, вас испугался. Вы же НКВД. Сам Гитлер, небось, только слыша о вашей организации, воздух портит и истово крестится.       - Я бы поверил, если бы до того мы этого фрица два дня всем отделом не охаживали. Повезло в том, что пришлось сегодня везти его на одну важную встречу. Отмыли, отчистили, даже покормили слегка. Он, видать, думал, что всё - мы сдулись. А тут такая неожиданная встреча с вами...       На мою вздёрнутую в удивлении бровь, особист ещё раз коротко хохотнул, пояснив, что при обработке эсэсовца речь шла не о физическом методе воздействия. Полно и других, не менее, а то и более эффективных решений. Хотя по роже этот “истинный ариец” пару раз хорошенько так отхватил. Но на “уговоры” не поддался. И лишь памятная встреча со мной вызвала в нём прямо всепоглощающее горячее желание сотрудничать с органами.       Отсюда и вопрос: в связи со вновь открывшимися обстоятельствами, не желаю ли стать сотрудником этого самого страшного НКВД?       Некоторое время мы играли в гляделки, а потом я тихо, едва слышно прошептал:       - Я подумаю…       На что особист широко, по-дружески улыбнулся:       - Надеюсь на ваше положительное решение.       Чем вызвал во мне кучу противоречивых чувств.       - Зачем я вам? - всё ещё не понимая, задал я вопрос.       - Вы хоть и утверждаете, что у вас амнезия, но дела говорят сами за себя. Мы уже в курсе последних ваших приключений на оккупированной врагом территории. И даже имеем кое-какие козыри в рукаве, что могут помочь вам с воспоминаниями. Но об этом после. Сначала встаньте на ноги. А вот потом и побеседуем.       И снова широко улыбнулся.       А я всё никак не мог вспомнить: представлялся он мне во время первого своего посещения или нет?       Окончательно сбил меня с толку тем, что, резко встав из-за стола, подошёл к двери и, выходя, сказал напоследок:       - До скорой встречи!       А я сидел ещё минут пять, пытаясь понять: что сейчас было? Куда делся строгий борец со шпионами всех мастей? Откуда взялся довольный жизнью рубаха-парень? И что за намёки на наше дальнейшее сотрудничество? Блин, где я, а где НКВД? Лезу, ведь, к волку в пасть.       Хотя есть и плюсы: НКВД такая организация, что может создать новую личность на пустом месте. Это позволит легализоваться, получить документы и даже начать обустраиваться в новом для меня мире.       Но и минусов полно: я всё время буду “под колпаком”. И первая же ошибка вполне может стоить мне жизни.       Тут надо очень хорошо подумать. Задача - минимум: бить немчуру в хвост и в гриву, пока эта коричнево-чёрная пакость окончательно не издохнет. Для этого необходимо вступить в ряды РККА. Но кому нужна бестолковая баба? Где я могу в полной мере проявить все свои способности и умения, если об этих самых способностях и сам ничего не знаю? Точнее - не помню.       Допустим, пришёл я в военкомат. Куда меня могут отправить? На курсы медсестёр? Снайперов? Отправят к зенитчицам? Или пнут куда-нибудь в штаб в качестве бесплатного приложения к печатной машинке? Чёрт его знает.       А в НКВД кого из меня сделают? Вообще непонятен интерес этого старлея. На кой ему в органах понадобилась какая-то мутная баба? Пусть даже из-за неё все окружающие эсэсманы в штаны прудят почём зря. Я там нештатным пугалом работать буду? Да пусть даже и штатным - мне это зачем? Лишний шанс проколоться и ляпнуть что-нибудь не то. А потом лет десять без права переписки грязь месить в местах не столь отдалённых. Или ещё чего похуже. Оно мне надо?       Причём, к НКВД, как организации, защищающей интересы трудового народа (о как заговорил) претензий пока не имею. Они и должны быть жутко подозрительными. Иначе могут прозевать реального шпиона или диверсанта. А в таком деле, к сожалению, ошибки неминуемы. И хорошо, если вовремя разберутся. А если нет? Люди ведь разные бывают. Одни - профессионалы. Без железных доказательств на человека не будут всех собак вешать. А другие - дилетанты. Или карьеристы, только и желающие, что взобраться на вершину пирамиды власти. И на пути к ней совершенно неразборчивые в средствах. Нарваться на таких - хуже и придумать сложно. Уж эти твари сразу позаботятся о том, чтобы новоявленный “шпиён” не смог сорваться с крючка. Так что расстрельная стенка - как пить дать.       Но старлей-особист показался мне вполне вменяемым. Не просто же так он тут передо мной соловьём разливался. Вообще, та информация, которую он вывалил мне на голову, по идее, не должна была достигнуть моих ушей. Однако, для чего-то он её, всё же, до меня донёс. Вербует - это понятно. Ни один особист в своём уме от такого ресурса, как я, самостоятельно бы не отказался. Ну а что? Судя по словам старлея, обо мне они уже многое знают. Стало быть, все мои “фортели” на временно оккупированной территории, уже препарировали и под лупой внимательнейшим образом рассмотрели. Возможно, даже свидетелей каких-нибудь нашли. Хотя, какие свидетели? Сколько к своим выбирался - почти никого и не встретил.       Кто и чего там смог увидеть? Разве что фриц этот Лепке. Но и он о моих приключениях в первой деревне не в курсе. А я рассказывать никому не собираюсь. Ибо “выпилить” одно подразделение обычного вермахта - это одно. А вот справиться с толпой эсэссовцев - это уже совершенно другое. Не дай Бог, подумают, что я “засланный казачок”. Доказательств-то нет. И слава Богу. Так что буду молчать, как партизан. Это уж мои личные с эсэсовцами счёты. Поэтому надо прикинуть полено к носу: в каком месте я смогу нанести гадам максимальный урон?       Фрицев бить хочу? Хочу. Причём, пачками. Снайпера - мастера одного выстрела: можно сутки неподвижно проваляться в каком-нибудь болоте, чтобы сделать один-единственный верный выстрел. А потом умудриться незаметно смыться со своей лёжки, дабы уцелеть и бить немцев дальше. Терпение, терпение и ещё раз терпение. Нет, это не про меня: увижу эсэсмана - могу не удержаться. Проехали.       Что там дальше? Медсестра спасает жизни бойцов. Я же дико желаю уменьшать вражеское поголовье. Радистка, штабистка, разведчица - не то. Любая служба, где требуется много терпения и мало стрельбы по мишеням - не для меня. НКВД - тоже. Там требуется больше думать, нежели стрелять. А у меня руки чешутся - так хочется вновь почувствовать на пальце упругий курок пулемёта, изрыгающего целый ливень пуль по вражескому отродью. То есть, обязательно нужно попасть в обычный стрелковый взвод пулемётчиком… тьфу ты, пулемётчицей. Уж что-что, а с оружием я совладать сумею - проверено! В принципе, возможен вариант с морской пехотой или ВДВ. Но морпехи в это время, насколько подсказывает память, были не особо “в теме”. Да и ВДВ как-то не особо активно использовались.       Лётчик, танкист, зенитчик - война, в основном, индивидуальная: пилот против пилота, экипаж против экипажа. А зенитчику - так ещё попасть во вражеский самолёт надобно. Шансов - совсем чуть. В общем, массовость поражения возможна только при наличии пулемёта в руках, да на короткой дистанции. Значит, возвращаемся к нашим баранам: либо стрелковый взвод, либо пулемётная рота. Только в пулемётной роте используются, в основном, станковые Максимы (и откуда знаю?). А это очень тяжёлая штука, которую на своём горбу в одиночку не утащишь и позицию быстро не сменишь. И если вспомнить, что организм у меня сейчас женский - то есть, не отличающийся особой статью и силой, - вариант только один: пулемётчица в стрелковом взводе. С ручным, естественно, пулемётом. Хотя, Максимы, вроде, на колёсах перекатываются. Да и для тяжёлых работ на подхвате будет второй номер. Наверное, тогда и станкач сгодится. В общем, попрошусь в пулемётчицы. А там куда направят - туда направят.       Лишь осознав это, довольно осклабился: решение принято. Впереди замаячила ясно видимая цель, двигаться к которой и буду в самое ближайшее время.       Так что извините, товарищ старлей, но мне с вами пока не по пути. Зато жирок надо уже сейчас нагуливать: пора заняться собственной физподготовкой. Иначе кто ж такого задохлика в армию примет? Или правильно сказать - задохлицу? Тьфу ты, как же с этими бабами всё сложно!..