Гордый

      В легендах пустота, нет записей в хрониках, будто и не жил вовсе. Пыльные людские талмуды не сообщат ничего, кроме сухого и краткого: «Первый Владыка Эрин Гален», да кольнёт глаза: «Был убит в бою с Врагом у Чёрных Врат». ​       Менестрели не поют баллад, молчат, потупясь: знают, что сгубила Орофера собственная гордость. Не одну тысячу лет жил, а здесь просчитался. Гордый.​ В смерти страшной, в пустоте летописной гордый. ​       А я скажу, как хронили его. Лица падших пелена затягивала, и Исильдур трясся, сжимая в руках Кольцо. У каждого своё горе, а на лице не аранена — таура Трандуила — ни морщинки, ни слезинки. ​       Склоняли голову перед положенном на плаще Орофером, шептали молитвы, и только наследник стоял неподвижно. Окаменел. Горе ли? Думы ли? ​       Элронд из чудного Имладриса подошёл, прижал ладонь к груди, ничего не сказал — все умны, за семь лет достаточно друг от друга услышали. ​       Молчал и Ороферион, когда опускали плащ в дурную, страшную землю, когда забрасывали комьями суглинка выжженного. Только крепче сжимал рукоять меча. Ветер трепал светлые пряди.       Гордый. В смерти гордый, лежал Орофер, подняв лицо к расчистившемуся небу, спокойный, безмятежный. В жизни и в смерти — Владыка, даже мёртвый — прежний.       Хотели положить его не особь, а рядом с другими лордами, но так взглянул на них наследник, что стало ясно: смерть ли, жизнь ли, а гордости не умерили ни отец, ни сын.       Пили вино, кровью пахнувшее; молчали. Плача никто не пел, и только стяги, изорванные, посеревшие, полоскались в наступающей ночной мгле.       Никто того не видел, а я знаю: когда вышли лорды из шатра, стали седлать лошадей, в порыве безумной молчаливой ярости отшвырнул от себя Ороферион карты, перья, чернила, кубки, ударил мечом с замаха по шкурам на ложе. Не крикнул, не заплакал. Дрожали тонкие губы, по алому плащу — что твоя рябина на снегу — серебро волос разметалось. Потом разжал уста, сорвалось страшное проклятье: про звёзды восьмиконечные шептал, про ненависть, про неуплаченный долг.       Взлетел на коня, прямой, несгибаемый, что твой тростник. Многие тогда преглядывались, перемигивались: мальчишка. Не Владыка. Непривычно новый. Но по-отцовски гордый.