Ничего не останется от нас

*** Противоположность льда и снега — всегда огонь, не так ли? Цинхуа придерживает сломанную руку и криво улыбается в лицо взбешенному Линьгуан-цзюню. То, что обращает снежинки в воду, в кипящую воду, которая так больно жжет… Как и слезы на глазах, как и слезы, сокрытые в глубине сердца. Цинхуа упал на ледяной пол от очередного удара. Эту арку он прописывал подробно в черновиках, а не в основных главах. Но помнил просто замечательно, как и все, что связано с Мобэем. Помнил силу Линьгуана, помнил, как с трудом справлялся со старым демоном Ло Бинхэ. Собственно, поэтому арка и была безжалостно забракована. Не стали бы читать зрители про то, как главному герою чуть не оторвали руку и сломали позвоночник в двух местах. Ло Бинхэ — тот, кто побеждает своих врагов играючи. А не тот, кто валяется на полу, придавленный ногой демона, пытающийся выкашлять свои внутренности. Лед вокруг был испачкан красной кровью. Все вокруг было в крови Цинхуа; и его одежды, и роскошное ханьфу Линьгуана. Только Мобэй за огненной преградой был чист, нетронут, невредим. «И таким ты и останешься», — мелькнула слабая мысль. Шан Цинхуа слабо шевельнул пальцами и прикрыл глаза. Боль, пронизывающая все тело, отодвинулась на задний план. » — Бро Огурец, не думал никогда, как круто жить в мире магии? В мире заклинателей и демонов… — Где ты можешь умереть ужасной смертью от рук демона, в которого втюрился по уши. Что? Ты мне полночи вчера ныл о том, какой Мобэй-цзюнь роскошный! Мне вот интересно, ты залипаешь на него до или после того, как он лупит тебя? — Не так уж сильно он меня бьет! Вообще-то в последнее время заметно слабее. И ты знаешь, я ведь уже пережил тот момент, когда он должен был меня убить. Это не случилось. Я выжил, разве это не повод напиться? — Удивляюсь выдержке Мобэя. На его месте я бы тебя точно придушил. — Вообще-то, я о другом. Я заметил, что здесь происходят не только те события, что описывал в основных главах, но и то, что осталось в черновиках. Ты знаешь, я писал о многих разных видах чудовищ, демонов, различных растений… О магии, о ее разновидностях и как ее заполучить… — Поверить не могу, что ты столько всего загубил в угоду па-па-па. Тихий смешок. Пляшущее на кончиках пальцев пламя. — Я о другом, братец. Разве ты никогда не думал о том, как здорово жить в мире магии?» Внутри слабо тлеет ядро. Ци вяло течет по меридианам, замерзающая, застывающая. Но где-то рядом с сердцем вспыхивает искра, которую нужно только раздуть, чтобы она вспыхнула огнем ярче солнца… Линьгуан поднимает его, удерживая одной рукой за ворот ханьфу. — Хочешь сказать что-нибудь напоследок, маленькая преданная крыска? — обманчиво ласковый тон, в нем слышится треск айсбергов, крушащих друг друга, корабли и чужие судьбы. Шан Цинхуа улыбается разбитыми губами. Краем глаза видит синий отсвет — глаза Мобэя, самые прекрасные глаза на свете для него. — Ты сгоришь дотла, — просто говорит, шепчет он, сжимая пальцы на чужом запястье. Пламя, рожденное слабой искоркой, весело бежит по венам, вырывается наружу, согревая избитое тело. Перепрыгивает на ледяного демона, окутывает золотистым покровом. Линьгуан-цзюнь отпускает Цинхуа, воет, кружится на месте, пытаясь стряхнуть оранжевые лепестки. Безуспешно — огонь закручивается спиралью, окружает, обнимает, словно живой. Цинхуа невольно улыбается. Живое пламя обнимает его самого, вторым ханьфу ложится на плечи. Струится по волосам, с которых слетела давно заколка, отражается в зрачках. Раны больше не болят, кровь пропитала ткань одежд и остановилась. Шан Цинхуа перевел взгляд на Мобэя, замершего у ложа своего отца. Ледяная энергия все еще окружала нового короля Севера; обнимала, как пламя обнимало Цинхуа. Затихал в коридоре крик горящего Линьгуана. Безмолвно тлело пламя в волосах Цинхуа, в складках его одежд и на кончиках пальцев. Вспыхивали оранжевым зрачки и темнела запекшаяся кровь на губах. Мобэй-цзюнь смотрел молчаливо и внимательно; каждую рану синим взглядом, будто ладонью, огладил. Цинхуа слабо улыбнулся, разворачиваясь к двери. — Стой! Куда ты собрался?! «Ты думаешь, я останусь с тобой?! Чертов тиран, который избивал меня долгие годы, помыкал мною… Почему я должен оставаться с тобою?! Между нами нет долгов. Я спас тебе жизнь — чего ты еще от меня хочешь?..» » — Я клянусь следовать за вами, мой король!.. Клянусь, что не оставлю и не предам! Клянусь служить до самой смерти…» Цинхуа дернул плечами. Обернулся, оглянулся через плечо. — Мне нужно залечить мои раны, мой король. Позвольте этому слуге уйти, — «позволь мне отдохнуть». — К тому же, духовное пламя может вам навредить… Шан Цинхуа ступал нетвердо к выходу из погребального зала, роняя лепестки золотого пламени. Одному лишь Шэнь Цинцю было известно, как тяжело было добиться чего-то сильнее огонька на кончике пальца, похожего на то, что производили зажигалки в их мире. Как сложно было овладевать стихией — сколько раз он мазал свои ожоги лечебными мазями, глотая слезы. Сколько раз удерживал огонь в узде, пряча глубоко-глубоко внутри, чтобы он не вырвался наружу, не ранил Мобэя. Мобэй. Ледяной демон, которому любое тепло противопоказано. Любое, кажется, даже душевное. Цинхуа не может сдержать смешка; а пламя все осыпается, тает, растворяясь в воздухе. Вновь текут по рукам ручейки крови, скручивает тело боль. Заполошно мечется огонь внутри, ци сходит с ума… Цинхуа падает, не чувствуя ног. Не чувствуя холода, не слыша возгласа, не видя ничего — кроме бархатной темноты, упавшей покрывалом на его измученное тело. «Хэй, бро Огурец, разве не прекрасно получить новую жизнь? В мире, где можно летать, где есть магия. Где живет некто с самыми прекрасными глазами на свете. Где можно зажечь огонь взмахом руки. Где клинкам дают девичьи имена, а снег может быть раскаленным до красна…» Разве не потрясающе? Когда немеют от мороза щеки, но на плечи ложится пахнущая зимним лесом меховая накидка. Когда холод чужого присутствия парадоксально согревает. Когда не можешь оторвать взгляда от струящихся по спине иссиня-черных тяжелых волос и погибаешь от желания хотя бы раз коснуться. Разве не потрясающе?.. Когда твоя мечта тебя бьет, но боли не ощущаешь — лишь мазохистское счастье от того, что можешь быть рядом. Когда согласен дрожать от холода, изнемогать от работы, плакать от боли — но рядом. Когда ворчишь под нос, стонешь и ноешь, плачешься своему брату — но ни на что бы не променял эту жизнь. Это потрясающе — любить… *** Очнувшийся на кровати короля Севера Шан Цинхуа растерянно кутался в меховое покрывало и смотрел круглыми глазами. Мобэй-цзюнь, гордый повелитель северных демонов, стоял перед ним с подносом в руках. Цинхуа бы ущипнул себя, чтобы проснуться от этого странного сна, где он может безнаказанно отдыхать на кровати Мобэя, да еще и сам король ему завтрак в постель подает!.. Но передумал. Во-первых, все тело и так болело, во-вторых… Ну кто бы от такого отказался? Вот Цинхуа отказываться и не спешил. — Ты говорил, что любишь лапшу, — холодным тоном произнес Мобэй, поставив поднос на кровать. Сел рядом, гипнотизируя пристальным взглядом. Цинхуа припомнил, что когда-то очень давно и правда что-то такое говорил. Удивительно, что Мобэй это запомнил. Удивительно, что он проснулся с тщательно обработанными и забинтованными ранами. Сломанная рука была вправлена и зафиксирована. На нем были только нижние штаны, собственно, это была основная причина, по которой Цинхуа так старательно кутался. Сомнительно, конечно, что его избитая тушка, вся в бинтах, ссадинах и синяках, могла бы смутить Мобэй-цзюня, но… Взгляд Шан Цинхуа сам собою скользнул по как всегда открытой груди короля, по изгибу шеи, по роскошной волне волос. Споткнулся о синие глаза, опустился на еду. Цинхуа крепче сжал пальцы на покрывале. Ему было не холодно. Единожды разбуженное в полную мощь, его пламя не хотело засыпать вновь. Изнутри его согревало собственное маленькое солнце. Отбитые пальцы роняли палочки и никак не хотели держать их крепко. А уж тем более цеплять ими лапшу. Цинхуа тихо вздохнул, извиняюще улыбнулся, не поднимая глаз. Его бесплодные попытки все-таки поесть по-человечески прервали руки Мобэя. Он отвел его забинтованные ладони и сам взял палочки. Зацепил лапшу, ответил серьезным взглядом в ответ на изумленно распахнутые глаза Цинхуа. Горный лорд смущенно засопел, но послушно открыл рот. После завтрака (а может, и обеда, Цинхуа никак не мог сориентироваться во времени) Мобэй убрал поднос и посуду и снова сел на кровать, напротив своего подчиненного. Пристально посмотрел на нервничающего Шан Цинхуа. И куда только делась та храбрость, с которой он бросился защищать своего короля? Истаяла, исчезла вместе с пламенем? — Покажи мне его. — Что?.. — Тот огонь. Покажи. — Мой король, — мягко улыбнулся Шан Цинхуа, вновь прячась под одеялом, скрывая и тело, и нервозность. — Этот огонь может вам навредить. Это не ци, это чистая стихия, она будет к вам жестока. «Так же, как твои кулаки по отношению к моим ребрам», — мысленно пошутил Шан Цинхуа. Хотя, познакомившись с любимым дядюшкой Мобэя, он мог сказать, что его король был к нему почти ласков. — Покажи. Это приказ, — упрямо повторил Мобэй-цзюнь. «Зачем я придумал тебя таким упертым? Властным бараном… ой, то есть, тираном. И таким красивым. Лучше, чем в сказках, лучше, чем главный герой, ты оказался даже красивее, чем я сам представлял!» Робкие пока огоньки заплясали на кончиках пальцев. Помедлив, Цинхуа позволил огню растечься шелком о ладони, обнимая подобно золотой перчатке. Пламя отражалось в зрачках Мобэя, когда он протянул к нему свою руку. — Не стоит, мой король, — тихо произнес Цинхуа, отводя руку в сторону. Контролируя пламя, не позволяя ему сорваться, он не заметил, как меховое одеяло упало с плеч. Зато это заметил Мобэй, который протянул руки уже к его плечам. Поправил одеяло, задевая холодными пальцами горячую кожу. — Тебе холодно? — Н-нет, — выдавил Цинхуа, удивленный такой заботой. Мобэй кивнул и снова протянул руку к огню. Не касаясь, задержал раскрытую ладонь рядом. Цинхуа смотрел на расширенные зрачки, на отражающийся в них огонь. На лоскуток тепла, бьющийся между их ладонями. Пламя плясало, било золотистыми крыльями. Подчиняясь бессознательным, смутным идеям и чувствам Цинхуа, оно принимало причудливые формы. Холодно и впрямь не было. Черты лица Мобэя смягчались в отсветах огня. Одна прядь, что была заправлена за ухо, выскользнула и упала вдоль лица, опасно близко к пламени. Цинхуа бездумно протянул свободную руку и заправил ее обратно, ненарочно приласкав острый кончик уха. Мобэй перехватил его руку своей второй ладонью и перевел взгляд на его глаза. Цинхуа сглотнул. Ситуация становилась странной и огонь внутри бился о грудную клетку, как приливная волна. — Почему ты решил сражаться с Линьгуан-цзюнем? Почему не сбежал? — Я… — Цинхуа растерянно приоткрыл рот. И как ему ответить? «Я клялся тебе в верности»? «Я не мог оставить тебя одного»? «Я люблю тебя больше жизни»? Не находя слов, Цинхуа высвободил свою руку и потушил пламя. Не отдавая себе отчет, провел кончиками пальцев по острым скулам, по губам, бровям, задевая кромку волос. Не соображая, едва дыша от восторга, зарылся в густые пряди, легонько массируя кожу головы. С внезапной робостью провел по шее, по ключицам. Что он может сказать? Что любит так сильно, что готов на любое сражение? Пусть будет боль и вечный бой, неатмосферный, неземной. Но обязательно — с Мобэем рядом, за спиной или впереди, неважно, все неважно… Пусть будет просто рядом. — Буду. — Когда Цинхуа успел произнести последнее вслух? Когда Мобэй успел оказаться так близко, нависая так близко к лицу. Жарко бьется пламя в груди, а кажется — вырвалось наружу, и бьется, крылатое и свободное, между ними. Кажется — сейчас сгорят, и ничего не останется, кроме их душ и неоформленных, неясных чувств. Цинхуа любил огонь. У него была идея — еще до написания злополучного романа — об огненных демонах, и об их короле, которого звали бы так же, как и его самого. Но идея пошла в воображаемую топку, а сам Шан Цинхуа стал просто пушечным мясом. Но разве мог он отказаться от стихии, что так легко и покорно стала его вторым сердцем? Цинхуа усмирял ее всегда прежде, усыплял, не давал воли. Сперва — не хотел показывать горным лордам (за исключением брата Шэня) такую интересную фишку на случай возможных столкновений. Потом — не хотел ранить Мобэя, пусть даже нечаянно. Да, демоны ценят силу, да, покажи он ее — его уважали бы больше. Да, иногда холод донимал настолько, что хотелось вспыхнуть ярким костром, растопить снег и лед вокруг, развернуть огненный вихрь вокруг. Взвиться яростным факелом в ответ на колкие замечания Лю Цингэ, ответить огненным хлыстом, осыпать жалящими искрами. Быть огнем, быть стихией, прекратить быть собой — суетливым и бесполезным. Гореть. Сжигать. Но он все время сдерживался. Сейчас же держать в узде упрямое пламя совсем не хотелось. Шан Цинхуа был слабым человеком, который склонен потакать своим желаниям. И пламя текло свободно по венам, смешиваясь с ци. Согревало кожу — но Мобэй не отпускал ставшие обжигающе горячими пальцы. Напротив — стиснул сильнее. В отражении его глаз Цинхуа видел свои — с вспыхнувшей радужкой. Пламя игриво щекотало и просилось наружу, но Цинхуа уговаривал его не вырываться и не ранить Мобэя. Наверное, вот теперь-то ему в Цанцюн путь заказан — пока не научиться вновь прятать огонь. — Не прячь. — Но люди… — Это приказ. — Мой король, может ли этот слуга отметить, что вы настоящий тиран? — неожиданно легко рассмеялся Шан Цинхуа. Ему показалось, или губы Мобэя на миг изогнулись в улыбке? — Ты останешься со мной. — Конечно, я останусь. — Хотя это не звучало вопросом, Цинхуа поспешил успокоить своего короля. Который хоть и вырос могучим и сильным, все еще остается брошенным ребенком. Пламя внутри всколыхнулось: обнять, согреть, защитить. Шан Цинхуа решил, что он достаточно смелый, чтобы упасть на Мобэя, прижаться к его груди. Запоздало пришла мысль, что ледяному демону будет неприятно соприкосновение с его кожей; но судя по тому, как собственнически сжались руки Мобэй-цзюня на спине — его все устраивало. Цинхуа подтянул меховое одеяло выше, накрывая им себя и Мобэя, сомкнув руки за его спиной, укутывая щекотным теплом. — Может ли этот слуга попросить вас посидеть еще так? Немного? — Да, — Мобэй уверенно перетащил Цинхуа к себе на колени. Помедлив, переместился к изголовью, откинувшись на подушки. В результате этих телодвижений Шан Цинхуа оказался лежащим на груди Мобэя, с его же руками, собственнически обвивающими его. И нет, если это и впрямь был сон, Цинхуа готов был на коленях умолять Старейшину Мэнмо его не будить. Но под щекой мерно вздымалась грудь Мобэя и было слышно его сердцебиение. Кожа была приятно-прохладной и гладкой, а руки жесткие и крепкие. И хочется остаться так на целую вечность; и пламя в груди согласно урчит, сворачиваясь клубком, вторым сердцем, маленьким солнцем. Шан Цинхуа чувствует биение пламени — больше не опасного для Мобэя — между ними. Он знает — недосказанность прекрасна, но обсудить явные изменения в их отношениях нужно. Возможно, позже. Когда он вдоволь насладиться этими объятиями — и пока что объяснения им обоим совсем не нужны.