Портрет

Возжелал царь обзавестись портретом своего кравчего, дабы запечатлеть красоту Фединой юности на холсте. И для дела этого пригласил художника из Англии. Басманов прихоти царя не противился, пускай рисуют, ему не жалко. И даже интересно было, чего там такое получиться может. В назначенный день Федя надел богатый бархатный кафтан, расшитый камнями, нацепил серьги да перстни, причесал кудри, и явился в зал. Чужеземный художник — полноватый мужчина приятной наружности, внимательно оглядел Федора и, кажется, остался очень доволен тем, какого прелестника ему сегодня предстоит изобразить. Что там лопочет басурман этот на своем англицком, Федор не понимал, поэтому, что надобно было, ему царь переводил. — Он просит, чтоб ты не на него, а на меня смотрел во время процесса, — молвил Иван. — Говорит, что взор твой будто сияет, когда ты на государя своего глядишь. Похоже, этот англичанин осознавал, что рисует не просто какого-то очаровательного юнца, а фаворита царя всея Руси. Но, судя по тому, как Иван с Федей на друг друга смотрели, это и дурак бы понял. Цепкий взгляд художника скользил по Фединому лицу, а руки ловко летали по холсту, рисуя синеглазого царского любимца. Казалось бы, что сидеть так весь день было скучно да нудно, но Федю радовал тот факт, что с Иваном можно было время провести, да поразговаривать о всяком, все равно англичанин этот их не поймет. Царь заглянул художнику за плечо, и, судя по довольному выражению его лица, выходило весьма недурно. Федя усмехнулся про себя, если бы недостаточно постарался художник, да не угодил Грозному, то ощутил бы на себе царский гнев во всей красе, ручки бы кривые вмиг поотрывали. Кравчему тоже уж больно любопытно было, что там такое выходило, но нетерпение свое следовало унять и сидеть смирно. Закончили уж ближе к вечеру. Федя стремительно поднялся и подошел к картине, да так и замер. — Нравится? — спросил Иван, нарушая тишину. — Да, — Федя как завороженный смотрел на холст. В зеркало глядеться это одно, а видеть себя со стороны — совсем другое. Знал Федя, что пригож да хорош собой, но этот портрет словно заново ему это показывал. Миловидные черты, синева глаз, яркие лакомые губы, да кудри эти.. Что ж, постарался художник на славу. Не зря пригласили. — Завтра он еще один твой портрет нарисует, — заявил Иван, опуская свою руку на плечо опричника. — Воля твоя, государь, — послушно кивнул Федя, взор на Ивана обращая. — Я только рад тебе угодить.

~~~

На следующий день Федор пришел в покои царские. Там его уже поджидали государь да художник. — Раздевайся, Федя, — скомандовал Иван. — Раздеваться? — опешил Басманов от этакого заявления. — Да, все с себя снимай и на ложе укладывайся. Хочу, чтоб тебя нагим нарисовали для меня, — заявил царь, кивая в сторону постели. Федя помедлил несколько секунд, но затем, не смея ослушаться, принялся снимать с себя одежду. Художника же это ни капли не смутило, видимо, ему и не такое рисовать в своей жизни приходилось. На кровати были разбросаны подушки, и лежало шелковое покрывало. Басманов, оставивший на себе лишь перстни да серьги, улегся поперек постели на живот, вопросительно глянув сначала на государя, потом на художника. — Так? — спросил кравчий. Англичанин что-то сказал Грозному и тот перевел его указания. Федор их выполнил, подпирая голову рукой и устраиваясь удобней. Тряхнув кудрями, Басманов усмехнулся, что ж, вид с ракурса художника открывался, наверняка, грандиозный. Гибкое тело, изящно расположившееся на постели царской, кудри черные по плечам разметавшиеся и неприкрытый ничем голый зад. А что касается взгляда, то Федя сам понял, как ему сейчас смотреть надобно. Так, как смотрит он на Ивана в те моменты, когда приглашает утехами любовными заняться. Художник принялся рисовать, даже завидуя где-то глубоко в душе, что у русского царя такое сокровище ненаглядное есть. Когда работа была закончена, Федя соскочил с кровати, схватил покрывало, чтоб прикрыться, и подошел к холсту. Пикантная и волнительная картина, была буквально пропитана соблазном. Плавные изгибы, нежность белой кожи, шелк кудрей смоляных. И этот Федин взгляд — приглашающий, пылкий, манкий. Видимо, художник хорошо уловил, какое настроение должно исходить от этой работы. Басманов даже рот невольно рукой прикрыл, когда увидел себя таким желанным да откровенным. — Что, Федюша, дар речи потерял? — усмехнулся царь, опустив руку кравчему на талию. Федор перевел взгляд на англичанина, который широко улыбался и был доволен, произведенным эффектом. Не зря старался. — Это очень красиво, — наконец вымолвил Басманов свой вердикт. Царь поблагодарил художника, обещая щедро оплатить его труд. И тот, раскланявшись, быстро выскочил за дверь, понимая, что этих полюбовников сейчас надобно наедине оставить, а то уж по обоим видно, что невтерпеж.

~~~

Через несколько дней Федор, возвращаясь из Елизарово, куда по делам ездил, заприметил на дороге карету, да каких-то людей недобрых ее окруживших. Глядит, а это художник этот в передрягу попал, на разбойников напоровшись. Ловко обнажив меч, Басманов кинулся на расправу. Конечно, можно было в это дело и не ввязываться, пускай слуги англичанина разбираются с такой незадачей. Да только ведь перережут их всех как собак, да все золото, коим царь щедро наградил за талант да старание, отберут. Негоже. Рубился Федька отменно, одному разбойнику голову снес, другому грудь проткнул. Но один из этих головорезов не так-то прост оказался, пришлось мечом помахать, чтоб здоровяка этого уложить. В итоге, когда со всеми шестью Федя разобрался, умертвив негодников, он откинул с лица разметавшиеся кудри и, переведя дух, вытер об одежу одного из трупов кровь с меча. Художник кинулся к спасителю своему, да так и замер в глубоком изумлении, когда узнал в нем того самого государева прелестника, коего он рисовал несколькими днями ранее. От того нежного юноши, что порочно лежал на шелковых подушках, пленя своими изгибами, и следа не осталось. Сейчас пред ним стоял бравый воин, что запросто один справился с шестью разбойниками. Что ж, внешность зачастую обманчива. — Федя? — вымолвил художник, запомнив, как царь его называл. — Он самый, — усмехнулся Басманов. — Спасибо! Спасибо, Федя! — с явным акцентом горячо вымолвил мужчина, вспоминая русское слово, которым благодарность свою здесь выражают, а потом залепетал что-то восторженное на своем басурманском языке. — И тебе спасибо за картины, — молвил Басманов, зная, что его вряд ли поняли, и, вскочив на коня, лихо помчался в Слободу, а то Иван Васильевич его там уже заждался.