A figment of my imagination

Как и вчера чувствовался знакомый запах влажной древесины, намокающей травы и испечённого мамой пряного печенья, что сейчас крошками осталось на тарелке. По крыше потихоньку начинали барабанить большие капли дождя, проникая внутрь домика на дереве и изредка попадая на рисунки, висящие на стенах. На рисунках, в большинстве, были изображены два мальчика, сейчас сидящие и наполняющие каждый уголок помещения звонким, согревающим душу смехом. Линии цветного карандаша выводили маленькие фигуры, одна из которых имела отросшие и растрёпанные волосы цвета пшеницы вместе с россыпью веснушек на лице и медовой коже, словно кто-то взял кисточку и брызнул немного разведённую с водой краску на бумагу. Вторая же фигура была нарисована не так старательно; ростом чуть повыше первой и хоть и с детским, но крепким телосложением. Каштановые волосы неаккуратно, выходя за края, закрашены каким-то ярким фломастером. И крошечная ладошка держит чужую. Где-то в уголке рваным, кривым почерком подписано: «я и мой лучший друг, 2003 год». Сегодня, как и обычно, укутавшись в тёплые пледы, мальчишки проболтали практически целый день, не следя за быстро текущим временем. Один рассказывал об интересном фильме, что они с родителями посмотрели недавно, а второй слушал внимательно, в глаза заглядывал, пока его друг воодушевлённо лепетал, смеясь через раз, и глядел на веснушки и солнечную улыбку на чужом лице. Тело продолжало согревать мягкое одеяло, лёжа на хрупких мальчишеских плечах. Губы понемногу принимались наливаться синим оттенком из-за резко упавшей температуры на улице, а нос защипало от студёных потоков ветра, что проникали через щели между хлипкими досками домика. Ладошки стали мёрзнуть, от чего холод покалывал слегка покрасневшую кожу. Ручки пришлось поднести ко рту и обдать жарким дыханием, дабы стало немного теплее. Но по-настоящему согревало не какое-то там дыхание; сладость теплотой в груди разливалось от таких поистине счастливых дней, как этот; от родного звонкого смеха, от сладостного взгляда и крохотных, но таких тёплых мимолётных прикосновений. Дождь уже разошёлся и стал монотонным шум и бьющим стуком по слабой протекающей крыше. Но мальчикам были абсолютно безразличны начинающие намокать кончики волос и слегка прилипающие к телу цветные свитеры, они не хотели уходить домой, чтобы спрятаться в тепле и безопасности, ведь сейчас им хорошо, а дома, когда один уйдёт, а другой останется здесь — последует смертная тоска друг по другу. Но расстаться пришлось, ведь темноволосый мальчик внезапно уловил звук скрипящего дерева со стороны лесенки, ведущей вниз, на улицу. Внутри наперёд проснулось такое горькое чувство незаконченности и одиночества. Грустный вздох сам по себе вырвался из лёгких, когда перед глазами появилась, выглядывающая из люка на полу, мама с натянутым на голову мокрым капюшоном. Стирая стекающую по щеке каплю, она проговорила, пока уголки её губ дрожали в родительской улыбке: — Чан-и, дождь начался, пойдём скорей домой. Мальчишка состроил грустную гримасу и посмотрел на маму такими умоляющими глазками: — Мамочка, можно мне ещё немного поиграть с Феликсом? — крошечная ладошка указала на веснушчатого друга, скромно сидящего рядом. Женщина перевела пустой взгляд туда, куда показывал её сын и, тяжело вздохнув, с осуждением вновь на него посмотрела: — Ну брось ты своё дурное воображение, пойдём домой, — в попытке поторопить, она протянула ему свою руку, — и тарелку из-под печенья не забудь! Не особо понимая чужих слов, маленький Крис покорно кивнул и взаимно улыбнулся другу на прощанье. Захватив с собой пустую посуду, спустился по скрипящей лесенке, не забыв пообещать снова прийти на следующий день. Вот правда «следующих дней» с каждым разом становилось лишь меньше, ведь Чан всё реже и реже поднимался в место, пропитанное детскими воспоминаниями и задорным смехом. Вечными помехами стали: школа, родители принуждали закончить её на отлично; дополнительные занятия и, конечно же, время, за которое маленький Чан вырос из слова, что в этом предложении стоит перед его именем. Дни летели быстро, со скоростью гоночных машин, на которые мальчик каждый вечер с восторгом смотрел в телевизоре. Летели до того момента, пока дом не наполнился суетой и каждый угол не был заполнен коробками с вещами, и родители не поторапливали скорее складывать одежду по чемоданам. Мама спешила собраться, дабы не опоздать на самолёт, в то время как её сын не мог смириться с тем, что через пару часов он навсегда покинет место, в каждом метре которого хранится значимое воспоминание. Сколько же слёз мальчишка пролил и истерик тогда устроил, крича, умоляя родителей остаться, не уезжать, ведь он будет скучать по дому по лучшему другу, что несмотря ни на что, продолжал ждать Чана в их домике на дереве, чтобы вновь пропитать дерево заразительным смехом, чтобы снова обсудить фильм, просмотренный с родителями недавно. Но почему же, когда Крис пробормотал под нос имя своего друга, мама резко разозлилась, а отец готов был закатить глаза в недовольстве? Почему они не могут любить Ликси так, как это делает их единственный сын? И всё же, сколько бы он не кричал, сколько бы не протестовал, поменять стойкое решение родителей переехать в другой город ему было не под силу. И поэтому, собрав свои вещи, Чан выбежал на задний двор, где, не прекращая тереть глаза от слёз, плёлся к домику на дереве. Забираясь по лесенке, пришлось приложить много усилий, чтобы не упасть, ведь пелена намокших глаз и гадкое покалывание в сердце так и побуждали свалиться на землю. Руки грубо хватались за деревяшки в желании как можно скорее оказаться внутри, в последствии чего на внутренней стороне ладошек образовались глубокие алые полосы. Нос щипало уже не от той приятной прохлады, а от скопившихся слёз, что вот-вот были готовы новым потоком вырваться из глаз. Ножки дрожали от чувства несправедливости, но сейчас целью было попрощаться. Само выражение «прощанье» отдавало таким эхом боли где-то внутри, что мальчик принял решение ненавидеть это слово и не произносить его больше никогда. Люк со скрипом открылся и ударился о деревянный пол, а в проёме показалась макушка Чана вместе с его детской ручкой. Осмотрев родную комнатку, иногда останавливаясь на значимых вещах, по типу их любимой настольной игры, он увидел друга, сидящего на маленьком диване и внимательного взирающего на висящие на стене рисунки. Он почти не моргал, голову иногда сконцентрировано наклонял, дабы точнее рассмотреть какую-то мелкую деталь. Мальчик неспеша обернулся, когда сзади прозвучало данное ему имя: — Ликси… — Чан закрывал за собой люк, пока внутри него мешались в нетерпимой смеси нежность, трепет и жуткое чувство приближающейся пустоты недостающей части себя. Само постоянное присутствие Феликса здесь вечно заставляло сердце поспешно биться, а ладошки потеть, но теперь это же вызывает ком в горле и новую порцию слёз, что пока не готова показаться на щеках маленького Криса, только не перед ним и только не сейчас. Всё в этом месте в данный момент заставляло сжать край кофты от боли, ведь пройди ещё несколько часов и родной запах влажного дерева, рисунки, которые Чан не в праве забрать с собой, всё это попадёт на растерзание потери в памяти. Крис это понимает. И это ужасно. Сжав ладошки в кулаки, мальчишка подошёл к непонимающему другу. Он не знает, хорошим или плохим решением было поднять взгляд с пола на чужое лицо, но от этого ему стало ещё хуже. На то самое лицо, на которое брызнули краской, разведённой с водой, чтобы нарисовать сотни веснушек. Лицо, смотря на которое поднимаешь взор и встречаешься с родными глазами, сияющими созвездиями и теплотой, побуждающими сморозить какую-то глупость или по-дурацки засмеяться, чтобы в итоге покрыться румянцем. Но смеяться никто не собирался. Феликс наклонил голову в немом вопросе всё с такой же солнечной улыбкой на лице, при виде которой маленький Чан бился в желании закрыть ему рот ладошкой, дабы больше не пытаться успокоить своё взбушевавшееся сердце. Чан, сколько себя не заставляй, больше был не в силах сдерживать стоящие на глазах слёзы, поэтому в следующее мгновение влага начала неспеша стекать по щекам, а мальчик руками пытался стереть с кожи проявление своей слабости. Но почувствовав внезапное тепло на своих запястьях, он взглянул в чужие глаза, что совсем отличались от тех, в которые он смотрел минуту назад; теперь они слегка покраснели, былое счастье выветрилось вместе с чувством комфорта, но вот нежность по-прежнему оставалась на месте. Феликс вглядывался в черты лица напротив всё с той же сладостью, с ней же стирал дорожки с чужих детских щёк и улыбался. Не желая показывать своё бессилие перед Ликсом, Чан сделал один короткий шаг на встречу и уткнулся в его плечо, тут же намочив то слезами. Где-то над ухом послышался искренний смешок, а сразу после и маленькие ручки, обхватывающие спину, крепко обнимающие. — Прости меня, Ликси… — сквозь сбивчивые всхлипы, куда-то в мокрую кофту, Чан бормотал сотню, а может и тысячу извинений. Но Ликси продолжал держать на лице улыбку. Не прекращал обнимать. И последним, что он сказал, было произнесённое самым родным, приторным голосом, что сопровождался плачем лучшего друга на плече: — Я буду ждать тебя. Буду ждать… С тех пор прошло пятнадцать лет. Чан ни разу там не появился. Количество прожитого в другом городе времени заставило воспоминания покрыться густым туманом, а былые чувства и вовсе раствориться в воздухе, подобно пару. Но в глубине души что-то всё равно продолжало согревать его даже в самые худшие моменты жизни. За долгие пятнадцать лет, парень успел переехать в квартиру, где теперь живёт отдельно от попечительства родителей, и найти престижную работу, на которой сразу же нашёл общий язык с коллективом. У него было несколько неудачных романов, приводящих к выводу, что они просто не подходят друг к другу. И вот, когда 23-летний Чан просиживал свой выходной, лёжа дома на диване и листая ленту в соц. сетях, ему поступил звонок от мамы. Разговор был недолгим, родительница настойчиво пыталась разузнать как дела у сына, затем рассказала о потянутой спине отца, на что Крис незаметно усмехнулся. Но вдруг на другом конце провода прозвучало предложение, заставившее улыбку с лица сойти, а мозг провести кратковременную перезагрузку. Непонятно почему, но он не смог отказать. «Чан-и, как насчёт навестить родной город? Посмотрим, что там да как спустя столько лет». В этот же вечер собранные вещи шумели в багажнике родительской машины, которая везла семью к аэропорту. По радио крутят популярные, звучащие из каждой щели, песни, а солнце яркими лучами ослепляет глаза и обдаёт своим золотистым светом поля каких-то растений. Каждая секунда дороги пробуждает в животе рой сошедших с ума бабочек. Губы неприятно горят из-за частого увлажнения, а нога устала отбивать неизвестный бит на полу автомобиля. В самолёте восторженные голоса родителей смешиваются с остальным шумом, ведь громче всего сейчас звучат мысли. Они оглушают, не дают спокойно провести эти два часа полёта. Но каждая из мыслей будто пуста. Не получается понять ни одну из них, они просто есть. Словно для того, чтобы не дать Чану успокоиться. Полёт и посадка прошли одинаково. С разрывающим изнутри волнением. Сейчас Крис, сидя на заднем сидении, едет к дому, где родился и провёл всё своё счастливое детство. Но что делало его таким счастливым? Приходится постоянно поправлять крашенные в блонд волосы, что треплет ветер из приоткрытого окна. Виды за стеклом знакомые те же дороги, те же вывески, из нового только несколько недавно построенных зданий и огромное количество приезжих людей. Даже запах тут отличается от того, которым Чан дышал бо́льшую часть своей жизни в другом городе. Настоящая свежесть, отличающаяся от былого «аромата» бензина и пыли. Несмотря на нервы, уголки губ поднимаются, содрогаясь в улыбке, а в глазах разжигается огонёк ностальгии. И когда улиц до прибытия к дому становится всё меньше, резко закрадывается желание взять руль в руки и поехать обратно. Что-то причинит Крису боль, он это чувствует. Машина останавливает движение, мама с отцом странно смеются от нахлынувших воспоминаний, выходят на улицу и спешат посмотреть на былое место жительства. В то время как их сын продолжает сидеть внутри, боясь поднять взгляд на порог, где последний раз был пятнадцать лет назад. Он пальцы перебирает, глядит на свои колени и ждёт чего-то. С щелчком дверь машины открывается, запуская внутрь прохладный, но такой знакомый по ощущениям ветер. — Долго ты тут сидеть будешь? — отец улыбается во все зубы и подгоняет наконец выходить и осмотреться. Чан всё же неуверенно устремляет глаза в сторону дома. Он заброшен, видимо никто так и не решился приобрести его. Но это не мешает воспоминаниям внезапно заполонить всё тело. Закрыв дверцу автомобиля и в кои то веки опустив ноги на землю, парень с открытым ртом и сжигающим изнутри чувством, глядит на пожелтевший газон, где когда-то гонял мяч с папой. Помнит то счастье, доверху наполняющее грудь, и застрявший на губах детский смех. Взглядом цепляется за порог, на котором слёзы лил, в момент переезда. От воспоминаний того дня что-то вдруг сдавливает грудь, а глаза словно возобновляют в памяти размытую тропинку и припаркованную впереди машину с вещами. Каждый метр пропитан моментами детской невинности, от коих сейчас осталось лишь пустое напоминание в голове. Пришло время пойти на задний двор. Родители уже давно скрылись за домом, откуда слышатся их громкие беседы. Нога ступает по сухому газону и в ушах образовывается необъяснимый звон. Влажные ладони потряхивает, а расстояние становится всё меньше и меньше с каждым шагом. Сердце готово либо вот-вот взорваться, либо вырваться из грудной клетки от скорости своего биения, но оно словно останавливает свою работу на долю секунды, когда стена дома минует, а перед глазами открывается полный вид на побитый временем задний двор. Всё та же трава, что пачкала в детстве одежду, тот же воздух, пропитанный смехом и радостью. Но ничего от этого не осталось. Лишь жёлтый газон и, где-то у забора… Домик на дереве. В голове что-то щёлкает и глаза отказываются моргать, только высверливают дыру в стене разваливающегося строения. Того самого, что подарило маленькому Крису счастливое детство. Он помнит, как помогал отцу строить его, криво вбивал гвозди, всё равно гордясь проделанной работой. Но сейчас, деревянные стены вот-вот готовы упасть и держатся благодаря какой-то неведомой силе. Лесенка, в виде нескольких деревяшек, тоже скоро отвалиться от ствола, отжив своё. Скорее всего, теперь дырявая крыша протекает куда сильнее, чем тогда. Чан не заметил, как его тело оказалось в двух метрах от лестницы, как руки впились в деревяшки, в последствии чего на внутренней стороне ладошек образовались глубокие алые полосы. Прямо как тогда… Как в самый худший день его жизни, после которого, как мальчишка себе и обещал, ни разу не произнёс слово «прощай». Его не останавливает риск того, что с большой вероятностью, он может свалиться на землю, не останавливает даже то, что, оказавшись внутри, пол заскрипел и прогнулся от человеческого веса. Не останавливает, ведь сейчас это находится на последнем месте в списке того, на что стоит обратить внимание. Раненные, щемящие болью, ладони сжимаются в кулаки, усугубляя этим ситуацию с царапинами. Слюна тяжело сглатывается и в голове проносятся все те дни, наполненные сладостью и запахом мокрого дерева. Кстати, данный запах никуда не делся, стены всё ещё пропитаны им, от чего в сердце щемит похлеще боли в ладонях. На полу брошены пледы. Те пледы, которые грели их плечи в студёные дни или по вечерам. Ткань порвана, грязная вся, забытая. Как и прошлое, проведённое в этом месте. Прохладный ветерок также просачивался через щели между досками. Всё здесь будто просто поставили на перемотку. Часы длились секундами, а дни — минутами. Всё осталось прежним, но забытым. И боже, как же Чан ненавидит себя за то, что забыл. За то, что потерял это место где-то в потоке других воспоминаний. Всё точно также, как и пятнадцать лет назад, только тарелки с печеньем и рисунков на стенах не хватает. Хотя, похоже не хватает только печенья… Тяжёлый взгляд цепляется за испачканные пледы, из-под одного из которых выглядывает уголок бумаги. Сделав несколько неуверенных шагов по скрипучему и ненадёжному полу, Крис приседает на корточки и приподнимает пыльную ткань, что лежит в одном положении уже несколько лет. Дрожащая рука тянется к рисунку, что стал жертвой дождей и времени; сам листок принял жёлтый оттенок, а краска на нём растеклась, создав месиво из всех цветов радуги. Но даже так Чан всегда узнает это изображение; две поплывшие фигуры, сжимающие ладони друг друга. Одна с блондинистыми отросшими волосами цвета пшеницы как на полях, с россыпью веснушек, словно кто-то взял кисточку и брызнул немного краски, разведённой с водой. И вторая, ростом повыше, да телосложением покрепче. — Чёрт… — вырывается, когда Крис выпрямляется и нервно жмурится в попытке сдержать слёзы воспоминаний. Сквозь туман он смотрит на картинку, сотворённую его собственной детской рукой. Но вместо успокоения в нос ударяет знакомым запахом дерева, от чего руки дрожать начинают сильнее, а ненависть из-за потерянного времени принимается ядом распространяться в крови. Прямо как тогда по щекам стекает влага, но теперь никто не сотрёт её тёплым прикосновением, ведь тепло со временем пропало и осталась только прохлада, что струёй просачивается из щелей между разваливающимися досками. — Ликси… — произнесённое собой же имя покрывает кожу мурашками, заставляет вспомнить чужое обещание ждать и это гадкое чувство вины за то, что он затерял это в памяти. Рисунок в кулаках покрывается складками, комкается от понимания, что пришло только сейчас. Только спустя пятнадцать чёртовых лет Чан понял. — Ты был всего лишь плодом моего детского воображения… Простые слова делают так больно, что хочется сжать в руке ткань кофты, забыть привычный запах дерева и к чёрту выкинуть эти пледы также, как и воспоминания о смехе, когда-то наполняющем теперь полностью выцветший домик на дереве. Избавиться от всплывающих картинок пятнадцатилетней давности с солнечной улыбкой перед собой, и сладостного голоса, когда-то дарящего абсолютный покой. Но теперь, спустя столько лет, этот голос больше не дарит тёплого спокойствия, а вызывает лишь мурашки по коже и страх, застрявший комом где-то в горле, когда за спиной звучит заставляющее застыть и распахнуть глаза в ужасе: — Я так долго ждал тебя…