Лебедь

      Это еще саундчек, но Билл уже отдает себя всего. Дэвид никогда не видел, чтобы он пел не от всего сердца, а лишь от его половины, — для него это так же сложно, как дышать одним легким. Билл — это музыка, и он не может делить себя на части. В нем был этот огонек с самого начала. Огонь, что охватил Дэвида и благодаря которому он принял решение взять мальчика под свое крыло. Даже самому себе Дэвид только изредка осмеливался признаться, какие надежды разжигал в нем талант Билла. Он боялся погубить его своей алчностью и корыстью. Когда он смотрел на Билла, его профессиональные инстинкты кричали: «‎золотая жила!»‎, и он знал, что если они вдруг не облажаются, лишь небесная твердь станет пределом того, куда они могли бы подняться. Тем не менее у Дэвида не получалось воспринимать его исключительно как средство, как машину для выкачивания денег. Было невозможно не видеть в нем живое дышащее создание, и Дэвид научился подавлять меркантильные мысли в голове, пока они совсем не исчезли. Там остался один Билл.       А теперь они здесь, в Оберхаузене, дважды номинированы на «Комету 2005», и хотя бы одна из этих наград уже почти у них в кармане. Вот-вот парни будут выступать перед более чем десятитысячной аудиторией, и кто знает, сколько еще людей по всей стране посмотрит трансляцию. Для Билла этого в высшей степени достаточно, но виды Дэвида на будущее устремляются дальше. Существенно дальше.       Билл терпеливо опирается о стойку микрофона. Он научился быть терпеливым в состоянии любого стресса, при любых неожиданных заминках, но Дэвид замечает, что он больше похож на ерзающего на месте щенка, который ждет своей косточки. Билл — это постоянная суетливая возня. И даже если кажется, что он стоит в спокойствии, это всего лишь иллюзия. А по нему и видно — таким худым может быть только тот, кто и во сне круги нарезает.       Теперь глаза Билла находят Дэвида, и его лицо озаряется сиянием Улыбки. Сердце Дэвида замирает. Он не должен позволять себе так на него реагировать, но такие вещи рассудком не решаются. Он улыбается в ответ и одобрительно кивает. Билл подпрыгивает от радости. Ему многого не нужно: чуть-чуть похвалы и парочка добрых слов тут и там, и этого хватает, а остальное — побаловать. Он изголодался по любви.       Настройщики оборудования наконец отпускают их со сцены. Всё установлено и подготовлено к сегодняшнему шоу, и Билл вприпрыжку спускается по лестнице и подбегает к Дэвиду.       — Ну что, как тебе? Нормально? — спрашивает он и ухватывается за рукав кожаной куртки Дэвида вместо его шеи, которую он, очевидно, предпочел бы обнять, но рисковать перед таким количеством людей нельзя. Ну и, конечно, перед камерами, что тоже там. Дэвид, который, в свою очередь, хотел бы погладить его скулу, засовывает свои предательские, не внушающие доверия руки в карманы джинсов и кивает.       — Отлично. Вы, ребят, сегодня супер. Фанаты с ума сойдут.       — Зал ну просто огро-о-о-омный! — Билл сжимает свои изящные руки в замок и поворачивается вокруг своей оси, окидывая взглядом всю арену. Тем временем остальные трое парней тоже покидают сцену и собираются вокруг них в ожидании. — Пустой, а такой огромный! Прикинь, что тут будет, когда его весь толпа забьет! Дэвид… как же это офигенно!       «Какой же офигенный ты», — ласково думает Дэвид. С каждым мгновением, которое они проводят рядом, он становится всё более им одержим. Он знает, что нет ему больше спасения. Уже в четырнадцать лет Билл обжег Дэвида своей искоркой, и сладостная боль от этого ожога никуда не девается до сих пор. Этот удивительный мальчик подпитывается каким-то неиссякаемым источником энергии, он благословен и в то же время проклят своей уникальностью. Общество не терпит тех, кто выделяется. Подчиняйся и выживай. Билл не подчинялся отродясь, а теперь его точно никто не заставит. Он вне зоны их досягаемости.       Они возвращаются в гримерку группы. Билл держится очень близко, так близко, что их плечи трутся друг о друга через каждый второй шаг. Это период ожидания — они оба ждут, когда Билл подрастет. Хотя бы немножко, чтобы Дэвид не чувствовал себя отвратительным монстром, который в свободное время совращает маленьких мальчиков. Билл, правда, не такой уж и маленький, — многие в свои шестнадцать уже довольно искушены. Но это не его случай. Дэвиду хочется, чтобы он повстречался с кем-то, набрался опыта и был на сто процентов уверен, что он не спутывает любовь с чем-то иным. Так ему Дэвид и сказал, вот только это была ложь, потому что то, чего ему действительно хочется, — это чтобы он никогда не передумал. Его собственные чувства определены, путаницы там никакой нет, поэтому он готов продолжать стоически ждать. Биллу тяжелее. Он хочет всего и сразу, но он этого не получит, ради его же блага.       Их график чрезвычайно загружен, всегда найдется, чем заняться, но есть и время для безделья, которое, как ни странно, проходит для них тяжело, потому что они внезапно вспоминают, насколько взволнованы. Когда они наконец выходят на сцену, всё становится проще простого, и никто не подозревает, какой болезненный узел завязывается у Билла в животе за час до выступления.       — Давай спрячемся куда-нибудь, — моляще произносит Билл и дотрагивается до руки Дэвида. Он настолько нервничает, что почти задыхается. Его голос беспомощно срывается. Он из тех людей, кого нельзя оставлять наедине со своими мыслями.       Том стоит рядом с ними и слышит слова брата.       — Идите, — он жестом указывает на дверь гримерной, на его лице не видно ни эмоции. — Мы пока здесь как-нибудь перекантуемся.       Билл благодарно ему улыбается.       — Спасибо, Том, — его голос дребезжит.       Едва за ними закрывается дверь, Билл бросается к Дэвиду в руки. Они почти одного роста, но Билл настолько щупленький, что с легкостью исчезает в объятиях. Он упирается лицом ему в шею и вздыхает.       — Так хорошо… — бормочет он.       Дэвид гладит его макушку и целует в волосы. Они колют его нежные губы.       — Давай больше никогда не будем шевелиться, —шепотом произносит Билл, а Дэвид скрывает улыбку. Какой же он еще зеленый, совсем зеленый! Его работа предназначена для взрослых, но она не делает взрослым его самого.       — Ты сегодня молодец, — тепло, но серьезно говорит ему Дэвид. — Такой организованный и сосредоточенный. Я горжусь тобой, Билл, правда.       — Но пока даже ничего такого не произошло! Я еще даже не...       — Произошло много всего, где можно было накосячить, но всё обошлось. Ты держался как профи.       Билл поднимает голову и смотрит ему в глаза. Он похож на птичку — хрупкий и до невозможности милый. У него кукольное личико, губки как у куколки. Или нет, ведь тогда это будет означать, что он останется таким навсегда — неизменным, застывшим. Но прелесть его черт как будто обещает перерасти в еще более неизмеримую, головокружительную красоту.       — Утенок мой… — шепчет Дэвид и берет лицо Билла в ладонь. Билл хихикает.       — Кря-кря, — отзывается он умилительно, а затем вытягивает шею, и Дэвид целует его в губы. Он покрывает их отрывистыми чмоками и только какое-то время спустя углубляет поцелуй. Штанга в языке Билла вызывает в нем такие чувства, которые мальчик пока не готов принять, поэтому вскоре Дэвид прерывает момент греховного наслаждения. Они касаются лбами. Глаза Билла закрыты, он тяжело дышит. — У меня что-то живот разболелся.       Дэвид берет дело в свои руки. Он подводит Билла к узкой койке у стены, Билл ложится на нее, а Дэвид присаживается рядом и начинает поглаживать его практически несуществующий животик. Это уже почти стало ритуалом перед каждым выступлением.       — Тебе надо научиться управлять своими эмоциями, чтобы не нервничать так, — говорит он ему. Билл слушает с закрытыми глазами. — Сегодняшнее шоу может казаться тебе большим событием сейчас, но скоро такое станет обыденностью. Тебя ждет нечто гораздо большее.       — Не могу себе представить что-то большее, чем это.       — Конечно же можешь. Ты должен верить, что ты этого достигнешь. Каждый концерт, каждое выступление — только очередной шажок к вершине. Для тебя не существует границ, такова твоя судьба.       Нахмурив брови, Билл кивает. Ему это нужно. Он прирожденный артист и чересчур чувствителен ко всему окружающему, ему трудно справиться со всем тем, что в последнее время на него навалилось. Его душа нуждается в заботе, так же, как его тело и голосовые связки.       — Мы знаем, куда движемся, но сейчас мы всё еще здесь. Мы крадемся шаг за шагом, и от тебя не требуется много. Только то, что ты уже умеешь. А что ты умеешь?       Билл улыбается, но глаза не открывает. Это действительно их своеобразный ритуал.       «Что ты умеешь?» — проигрываются слова в его голове.       — Петь, — отвечает он и чувствует, как узел в животе немного ослабляется. — Петь умею.       — Да. Вот именно. Этот утенок поет лучше всех, кого я знаю. Да-да.       Билл перекатывается на бок и, подложив руки себе под щеку, смотрит на Дэвида.       — А кем становится утенок, когда он вырастает? Гусем, что ли?       Неожиданный вопрос. Обычно Дэвиду на такое отвечать не приходится, но нужное слово всё равно обнаруживается быстро:       — Лебедем.       Билл отрешенно вглядывается в пустоту. Вероятно, пытается найти сходство между собой и лебедем. Кого люди могут сравнить с лебедем? Кого-то дух захватывающего, сказочного даже.       Грациозного.       — Лебеди для меня слишком грациозные, — повторяет он свою мысль вслух.       Дэвид касается его щеки.       — Неуклюжесть с возрастом проходит.       Раздается продолжительный стук в дверь. Скоро пора выходить.       Билл глубоко вздыхает, но после этого дышит свободно.