- Брат Рихард! Брат Рихард, проснись!
Крепкая рука потрясла его за плечо, и Рихард очнулся, рывком выпрямившись на стуле. За окном занимался серый рассвет. В ушах всё ещё звенел крик, полный ужаса. Рихард благодарно посмотрел на брата Кристофа, который вырвал его из объятий кошмара.
Ему снова снился ад.
Во сне он опять оказался на выжженной равнине, полной объятых пламенем мечей и копий, клинков и кинжалов, которыми черти с наслаждением терзали души грешников - и его собственную. С ранней юности Рихард каждую ночь слышал, как она кричит от боли, умоляя его о спасении, но ещё никогда не видел у неё такого взгляда - пустого и обречённого.
Моргнув, Рихард различил в полумраке обращённые к нему лица братьев по вере. Отец Кристиан бросил на него недобрый взгляд.
- Этой ночью нам пристало молиться, а не почивать, брат Рихард, - строго сказал он. – Это наш долг перед братом Тиллем.
- Да, святой отец, - ответил Рихард. – Прости меня. Я больше не засну.
- Я это запомню, - процедил отец Кристиан, отвернулся к распятию на маленьком алтаре и начал читать молитву.
Никто не спросил, почему Рихард кричал, никто не поинтересовался, всё ли с ним в порядке. Всё и так было ясно, как день. Грядущая казнь брата Тилля лишила их покоя.
Рихард оглядел слабо освещённую комнатушку. Брат Оливер снова погрузился в думы. Брат Кристоф невидящим взором смотрел в открытую Библию и перебирал чётки. Глубокая печаль оставила печать на их лицах, но братьям хватало смирения вести себя тихо.
Рихард перевёл затуманенный со сна взгляд вглубь комнаты, и от увиденного у него сдавило грудь. Брат Пауль сгорбился в тёмном углу, с ужасом глядя на пламя алтарной свечи. Душа, молившая Рихарда о спасении во сне, выглядела точно так же.
Как бы он хотел, чтобы Пауль перестал ему сниться.
Как желал вернуться в прошлое и избежать встречи с ним.
Как мечтал, чтобы они оба остались мирно жить в своих монастырях, как и положено монахам.
По велению святой церкви монашеские ордена каждый год отправляли своих служителей в миссионерские поездки - с Пасхи и до самого Рождества Пресвятой Богородицы, что празднуют в сентябре. Монахи посещали отдалённые деревни в горах - такие маленькие и бедные, что зачастую в них не было даже церквей. Они читали селянам проповеди, отпускали грехи, благословляли браки и крестили новорожденных.
Для Рихарда это путешествие стало четвёртым, и прежде такие поездки всегда приходились ему по душе. Не каждому монаху удавалось посмотреть собственную страну и познакомиться с братьями из других общин.
Всё изменилось, когда он встретил брата Пауля.
Обет молчания запрещал монахам вести пустые разговоры – если они и беседовали, то о вере. Но иногда, редкими вечерами им удавалось перекинуться словом-другим. Постепенно Рихард узнал, что всю свою жизнь брат Пауль провёл в маленьком цистерцианском[1] монастыре на севере страны и покинул его впервые с самого детства.
Рихард ещё не встречал души чище. С тех пор, как пятеро служителей монастыря Святого Георгия приютили Пауля несмышлёным сиротой, он только и делал, что молился, изучал Библию и работал в монастырском саду. Он никогда не слышал злых слов, а потому не произносил их и сам. Селяне любили брата Пауля и доверяли ему больше всех, ибо он никогда не проповедовал об аде и каре божьей, а только о благости Его и любви ко всем Его творениям.
О божьей любви Рихард впервые узнал уже в сознательном возрасте. В Господа он, конечно, верил – отец крепко привил ему эту слепую веру и богобоязненность избиениями и порками. Ещё в раннем детстве Рихард усвоил, что существует место под названием
ад, и дорога в него вымощена
грехами. Отец учил его, что греховно всё, кроме работы и молитвы. Смеяться – грешно, воротить нос от снеди, приготовленной матерью – тоже, как и просить добавки. Игры, пустые разговоры, споры – грехи, все как один. Опасными были даже собственные мысли. К пяти годам Рихард не сомневался, что одним своим существованием давно обеспечил себе место в самом жарком адском котле, в котором сотни чертей будут варить его до скончания веков.
Чтобы избежать ада, он подался в церковь. Раз священники отпускали ему грехи в конце исповеди, значит, могли и научить, как избежать греха вовсе? Рихард без колебаний предпочёл их уроки бесчинствам злобного Бога, который день и ночь обрекал смертных на вечные муки и в его воображении был похож на отца, только в тысячи раз страшнее.
- Это неправильно, - голос брата Пауля вырвал его из дум. – Мы не можем так поступить.
Я не смогу. У меня не получится. Нет!
- Тогда преклони колени и молись о силах душевных! – процедил отец Кристиан, даже не обернувшись.
- Я молился, не помогает! – в голосе Пауля зазвенела паника, словно он впервые в жизни не нашёл утешения в молитве. – Мы не можем, это грех, страшный
грех!
- Грех? – повторил отец Кристиан. – Даровать убийце жизнь - вот, что такое грех. А теперь – на колени и
молись!
- Но он наш брат! – закричал Пауль. – Брат Тилль согрешил и должен предстать перед судом, но…
- Брат Пауль, я приказываю тебе замолчать! – прогремел отец Кристиан. – Молись!
Вздрогнув, брат Пауль повиновался и тяжело опустился на колени. Горько рыдая, он сложил руки для молитвы.
Нежное сердце – вот что так понравилось Рихарду в нём с самого начала. Пауль не походил на других священнослужителей, не говоря уж о самом Рихарде. Начав изучать теологию, он быстро понял, что его наставники - вовсе не те спокойные и непоколебимые в своей вере духовники, какими он их представлял. Нет, они постоянно боролись с самими собой, пытаясь стать святыми, которых Бог не посмеет изгнать из рая. Страх оказаться недостойными Его милости иссушил их сердца. Очень скоро Рихард и сам почувствовал, как ожесточается. Монастырь так и не спас его от кошмаров, с каждым днём он продолжал приближаться к геенне огненной, отдаляясь от мнимого спасения. В какой-то момент Рихарда охватило отчаяние, и он стал чаще ходить на исповедь.
«Ego te absolvo»[2] святого отца успокаивало его, приносило покой, но с каждым отпущением грехов это облегчение слабело, пока не исчезло совсем. Недостойные мысли возвращались к нему, стоило покинуть церковные стены. Ко снам, в которых он горит и не умирает, добавились грёзы, в которых он раз за разом совершает омовение и не может очиститься.
Библия учила, что Бог есть любовь, и Сын Его спустился на землю для отпущения грехов, но Рихард долго не встречал монаха, который бы верил этим заветам всем сердцем. Только начав путешествовать с братьями по вере, он познакомился с теми, кто примирился с Богом и преуспел там, где Рихард раз за разом терпел неудачу.
Таким был и брат Пауль. Воспитанный в тихом монастыре пожилыми священнослужителями, которых он описывал как строгих, но любящих, он не верил в ад после смерти и проповедовал селянам о божьей любви, царствии небесном, об искуплении и всепрощении. Впервые услышав проповеди Пауля, Рихард невольно задумался, одному ли Богу они молятся. Он не спрашивал, почему Пауль так искренне верит, что это пугающее, неземное существо благосклонно относится к людям. Всё, что он проповедовал, Рихард бесчисленное множество раз читал в Библии, только вот Паулю удавалось придавать знакомым словам совершенно иное значение. То, что Рихарду казалось угрозой, он превращал в обещание.
Отец Кристиан, возглавлявший их миссионерский поход, не одобрял, как брат Пауль толкует слово божье. Люди, говорил он, глупы и невежественны в вопросах веры, и только страх направит их на путь истинный. Однако придраться к проповедям брата Пауля по-настоящему он не мог. Иногда они спорили, и каждый раз Рихард внимательно прислушивался к их разговорам, надеясь, что рано или поздно они придут к согласию, а сам он наконец-то поймёт, какому Богу молится. Но ничего не изменилось. Брат Пауль всё так же проповедовал прощение. Отец Кристиан обещал кару небесную.
Сначала Рихарда привлекла спокойная уверенность брата Пауля, а вскоре привлекательной стала его улыбка, мягкий голос, нежная манера аккуратно возлагать ладони на детей, благословляя их. Когда они были в пути, он единственный обращал внимание братьев на цветы и животных, радуясь благости Творца и тому, как осмыслен и красив созданный Им мир. Оглядываясь назад, Рихард понимал, что именно тогда полюбил брата Пауля неизбежно и пылко и стал смотреть на него так, как монаху не дозволено.
Время от времени они устраивали банные дни, выбирая для купания ручьи и прозрачные горные озёра вдали от деревень, чтобы женщины и дети не увидели их без одеяний. Даже друг перед другом монахи обнажались с осторожностью. Когда-то целибат[3] стал для Рихарда самой тяжёлой жертвой. Теперь же только он уберегал его от самого постыдного греха - похоти.
Когда брат Пауль спускал с плеч рясу, обнажаясь по пояс для омовения, Рихарда трясло. Кончики пальцев покалывало от невыносимого желания прикоснуться к его бледной коже. Губы дрожали, когда Рихард накрывал ими улыбающийся рот Пауля – так ему хотелось превратить братский поцелуй в греховный и быть проклятым навеки.
Рихард понимал, что должен держаться от брата Пауля подальше, но тяга к нему была невыносимой – не только потому, что один его вид пробуждал внутри доселе неведанные чувства. Рихарда восхищала его доброта, безграничная любовь к миру и непоколебимая вера. Пауль говорил с Богом не как с отцом, но как с родной матерью. Иногда Рихарду было по-настоящему, физически больно от этой мысли.
Любить брата Пауля было легко – в конце концов, даже Библия учила любви к ближнему своему. Мукой это стало позже, когда однажды Рихард не устоял перед демоном полуденной лени, и лукавый послал ему сон. В грёзах Рихард творил с братом Паулем, его губами и руками греховные вещи. А тот, хоть и смотрел с удивлением, даже не думал сопротивляться, позволяя Рихарду ласкать своё тело так, как мужи, не приносившие обетов, под покровом ночи касаются своих жён.
В тот раз его разбудил отец Кристиан и отругал за сон посреди бела дня. Рихард, краснея, поспешил отвернуться от братьев, чтобы спрятать слабость возбуждённого тела. Он был грешен и жалок, и отец Кристиан не преминул напомнить ему об этом презрительным взглядом. Особенно стыдно Рихарду было перед братом Паулем, словно он наяву опорочил его душу и запятнал её смертным грехом собственной похоти. Он не перестал искать компании Пауля, но уже не мог смотреть ему в глаза.
С той поры брат Пауль смотрел на него сам - каждую ночь. Душа Рихарда, изнывающая в адском котле, теперь являлась к нему во снах с лицом возлюбленного брата. Ночь за ночью его глаза беспомощно и молчаливо вопрошали из пламени: чем я заслужил такую кару?
Теперь же выражение этой боли не сходило с лица Пауля и наяву - с тех самых пор, как брат Тилль не устоял перед дьявольским искушением. Только так они могли объяснить его ужасное злодеяние. Что ещё могло толкнуть монаха на убийство простых крестьян, как не завладевший им демон, заставивший возжелать хорошенькую девицу? Демон внушил брату Тиллю, что она обретёт свободу и станет его, если он убьёт её родителей. Вот почему, объяснял отец Кристиан, они не могут передать брата Тилля в руки закона. Если его осудят и повесят одержимым, демон утащит его душу за собой в ад, и их брат останется проклятым во веки веков. Только костёр очистит Тилля от скверны и дарует ему бессмертие.
Брат Пауль всхлипнул.
- Я не смогу, - снова зашептал он. – Мы не можем этого допустить. Это грех. Бог не простит.
«Не убий» – вот его заповедь! Господь ещё может спасти брата Тилля!
Отец Кристиан встал во весь рост, возвышаясь над братом Паулем.
- Овладевшего им демона изгонит лишь огонь. Всё, что нам остаётся, это молиться за его душу.
Брат Пауль, всё ещё стоя на коленях, ухватился за подол одеяния святого отца.
- Этого нет в Библии! – в отчаянии воскликнул он. –
«Не убий» - вот, что там сказано! «Кто из вас без греха, первый брось камень!». Библия учит прощению! Помилуй, святой отец, прошу тебя!
От ледяного взгляда отца Кристиана Рихарда пробрала дрожь. Точно так же на него однажды смотрел отец - за несколько мгновений до того, как схватил розгу и продемонстрировал, что ждёт непослушных детей в загробной жизни.
- Брат Пауль, мне жаль, что монахи Святого Георгия не научили тебя смирению и послушанию, когда у них была такая возможность, - процедил отец Кристиан. Рихард мельком подумал, кто же привил эти качества святому отцу, выбив из него всю доброту и сочувствие. – Брат Оливер.
Рослый бенедиктинец[4] медленно поднял взгляд. Отец Кристиан снял с пояса плеть.
- Отведи брата Пауля в тихое место и исправь это упущение раз и навсегда.
Пауль тяжело задышал, но ничего не сказал. Поднявшись с колен, он дрожащими пальцами взял плеть из руки отца Кристиана и бросил на Рихарда и брата Кристофа беспомощный взгляд.
- Брат Пауль, молю, будь смиренным, - зашептал ему брат Кристоф дрожащим от горя голосом. – Это всё равно случится, с твоего согласия или без него. Не противься, так будет лучше. Ступай. Я помолюсь за тебя.
Брат Пауль молча плакал. Брат Оливер указал ему на дверь, и мгновение спустя они вышли в предрассветный сумрак. Рихард вздрогнул, глядя им вслед - Пауля словно уводила зловещая, недобрая тень.
Брат Оливер был загадочным человеком. Иногда Рихарду казалось, что у него нет сердца. Нет, он не был жесток или язвителен, как отец Кристиан, не славился фанатизмом, никого не осуждал, не выражал ни грусти, ни радости. Он просто -
был. Бренная плоть, пустая оболочка. Временами Рихард думал, что у него нет души, а если она и была, то явно витала где-то очень, очень далеко. Рихард подозревал, что душа брата Оливера настолько оторвана от плоти, что умрёт гораздо позже своего вместилища. Он не знал, почему это случилось, была ли эта разлука делом рук брата Оливера или чужим злодеянием. Но широкий шрам, тянущийся по спине брата Оливера от шеи до самой поясницы, Рихард помнил очень хорошо.
Неожиданно его осенило. Рихард понял, что именно отец Кристиан велел сделать брату Оливеру. Он приказал проделать с братом Паулем то же самое – изгнать его чудесную, невинную душу туда, где её уже не потревожит ни боль, ни горе, ни красота придорожного цветка, ни радость от проповедей и путешествия с братьями по вере. Святой отец хотел, чтобы брат Пауль вернулся в деревню с такими же глазами, как у брата Оливера – бесконечными тёмными тоннелями, в конце которых блестят одинокие кресты.
Рихард вскочил и бросился вон из дома. На крыльце он беспомощно остановился, пытаясь понять, куда могли отправиться братья. Он огляделся, но в предрассветном мраке проступали лишь очертания деревенских домов и кромка чёрного леса.
- Брат Оливер! – отчаянно позвал Рихард. – Брат Оливер, не делай этого! Пощади его!
В ответ – тишина, лишь из дверей показался обеспокоенный брат Кристоф.
- Не тревожь сон паствы, брат Рихард, ибо это тоже таинство, - тихо попросил он.
Рихард схватил его за рукав.
- Куда брат Оливер его отвёл? – быстро спросил он. – Я знаю, что брата Тилля уже не спасти, но мы не можем потерять ещё одного! Нельзя, чтобы брат Оливер лишил Пауля души!
- Этого не будет, - вымолвил брат Кристоф. – Брат Оливер его не тронет. Пауль должен сделать это сам.
Рихард растерянно моргнул.
- Сам?
- Разумеется, - брат Кристоф подвёл Рихарда к скамейке у крыльца, и они сели рядом. – Поверь, брат мой, это и мне не приносит радости. Нам предстоит ужасное испытание, через которое не пройти без потерь. И пути у нас всего два. Первый – отделить дух от тела, отправить туда, где ничто не сможет его ранить. Второй – позволить взгляду брата на погребальном костре расколоть наши души на тысячи осколков, которые уже не собрать заново. Ты знаешь, каков брат Пауль. Что будет с его чистым духом, если он не обезопасит себя перед казнью?
Рихард вспомнил, как Пауль стоял на коленях и со слезами на глазах умолял отца Кристиана пощадить жизнь его друга. Брат Кристоф был прав – то, что случится вечером, уничтожит Пауля. Рихард подумал о служителях монастыря Святого Георгия, воспитавших его брата в любви и заботе. Всё это время мысль о них тоже помогала ему бороться со своими постыдными желаниями - он не мог даже представить, как осквернит дух и тело Пауля, а потом, заклеймённого грехом, отправит его обратно в родную общину. Как же теперь отец Кристиан, брат Оливер и он сам отпустят его домой без души?
- Что ты об этом знаешь? – дрожащим голосом спросил Рихард.
- Немного, - откликнулся брат Кристоф. – Не больше того, что тебе и так уже известно. Ты помнишь, что происходит с нами во время самобичевания?
- Мы… забываем, - медленно вымолвил Рихард. – Хотя это не полноценное забвение… Мы всё помним, но забываем, что значит
чувствовать. Забываем обо всём, что казалось важным. Остаётся только боль. Хочется, чтобы она прекратилась как можно скорее и в то же время осталась навсегда, потому что только она очищает от греховных мыслей, избавляет от всех забот… [5]
- Верно, - подтвердил брат Кристоф. – Пока боль терзает плоть, душа прячется в очень укромном месте. И разве духу Пауля не лучше переждать казнь там, чем пережить такую муку?
- Но отец Кристиан велел брату Оливеру «исправить это упущение
раз и навсегда», - пробормотал Рихард, не сводя глаз с занимающегося рассвета. – После самобичевания дух возвращается в тело, ведь так? Мы все через это проходили, и наши души всегда возвращались. Ко всем, кроме брата Оливера. Как будто у него её вовсе нет…
- Душу можно изгнать очень, очень далеко, - медленно начал брат Кристоф, тщательно подбирая слова. – Может, даже слишком далеко, но кто я такой, чтобы судить… Пойми, Господь даровал нам боль, чтобы исцелять тело от ран и болезней. Дух и плоть едины, но их можно разлучить насильно. Душа покинет тело, чтобы защитить себя, если поймёт, что боль слишком сильна, чтобы смириться. Рано или поздно она вернётся, конечно. Но не сразу.
- Так вот, что случилось с братом Оливером? – спросил Рихард. Кристоф кивнул. – Но кто это сделал? И почему?
- Это мне неведомо. Ты же знаешь, он почти не разговаривает, тем более о себе, - ответил брат Кристоф. – Но я уверен, что он сделал это сам, иначе бы не получилось так… совершенно. Пойми, душа запоминает своих обидчиков, рано или поздно она возвращается в своё вместилище - хотя бы из желания мести. Но душа брата Оливера уже много лет пребывает в спокойствии. Лелей она обиду на кого-то, всё было бы по-другому. Поэтому я убеждён, что он расстался с ней добровольно.
- Что будет с братом Паулем?
- Его душа отправится в забвение. Брат Оливер научит его, покажет, что делать, и не позволит ему убрать плеть, пока у него не получится. Это не так просто. Нужна поддержка, чтобы не сдаться раньше времени. Рядом должен быть кто-то, кто заставит продолжать и потом, когда дух отлетит, позаботится о плоти.
Рихард долго смотрел в глаза брата Кристофа. В них плескалась печаль.
- Он не будет прежним, - выдохнул Рихард. – Пауль. Брат Оливер вернёт другого человека.
- И да, и нет, - покачал головой брат Кристоф. – Оливер вернёт всё, что забрал. Но мы уже не узнаем Пауля, а он – нас. Конечно, он вспомнит наши имена, будет знать, кто мы такие, почему мы здесь и что делаем. Но он забудет, каково это – быть нашим братом.
Рихард вскочил.
- Нет! – закричал он. – Я не позволю!
Пронзительная боль сковала его сердце – та, что уже терзала его, когда он пытался держаться подальше от брата Пауля, чтобы не поддаться искушению.
– Мы не можем его потерять.
Я не могу его потерять.
Брат Кристоф тоже поднялся со скамейки и больно стиснул ладони Рихарда в своих.
- Брат Рихард, прояви благоразумие, - настойчиво заговорил он. – Мы любили прежнего брата Пауля и сможем полюбить его заново. Да, он изменится. Но он будет жить. Я видел, как люди сходили с ума после того, как их любимых сжигали на костре. Видел, как они сбегали в леса и пропадали без вести, превращались в пьяниц, становились жалкими тенями людей, которыми когда-то были. Я видел их разбитые, изуродованные тела у церковных стен – они бросались с них, не в силах примириться с пережитым. Этого ты желаешь брату Паулю?
- Я смогу его защитить, - прошипел Рихард.
- Ты? – взгляд брата Кристофа смягчился. – О, брат мой Рихард.
Рихард ждал, но брат Кристоф просто молча смотрел ему в лицо.
- Что?! – яростно воскликнул он после затянувшегося молчания.
- Я вижу, как ты смотришь на брата Пауля, - прошептал брат Кристоф. – Это ему не поможет. Он монах. Как и
ты.
Щёки Рихарда вспыхнули, но ему было всё равно. У него просто не было сил, чтобы удивиться, откуда брат Кристоф всё узнал.
- Тогда ты помоги ему, - с горячностью попросил он. – Призови монахов Святого Георгия, хоть кого-нибудь. Может, ты прав, может быть, я не достоин стать опорой брату Паулю и не смогу помочь ему вынести то, что нам предстоит. Но поверь, ради него я готов на всё. Если мне придётся каждый день изгонять из себя греховные мысли плетью, чтобы ему помочь, я это сделаю.
- Это бессмысленно, - брат Кристоф снова схватил его за руки.
- Тогда и казнь брата Тилля не имеет смысла! – взорвался Рихард. – Возможно, Пауль был прав, и Господь ещё может спасти убийцу!
Голубые глаза брата Кристофа наполнились слезами.
- Может, ты прав. А может, ошибаешься. Нам, грешным, трудно понять, что есть правда. Возможно, придёт время, когда нас проклянут за то, что мы сотворили с братом Тиллем. Но здесь и сейчас только так мы спасём его душу. Другого нам не ведомо, брат Рихард.
- А наши души, брат Кристоф? Что будет с ними? – спросил Рихард.
Рихарду и без того хватало кошмаров. Он и так ночь за ночью видел себя горящим в аду, наблюдал, как брат Пауль пылает вместе с ним, не понимая, чем заслужил такую муку. А вечером им придётся смотреть, как огонь пожирает брата Тилля. Да, Рихард был грешен, но неужели он действительно заслужил всю оставшуюся жизнь грезить только о пламени и разрушении?
Вырвавшись из хватки брата Кристофа, он развернулся и побежал к чёрному безмолвному лесу.
***
До самого вечера Рихард беспрестанно думал о Пауле и брате Тилле, размышлял, как найти одного и спасти другого из заточения в доме местного старосты, убежать вместе с ними и до конца жизни скрываться вместе в горах, и понимал, что эти мечтам не суждено сбыться. Он скитался по лесу, как одержимый, повсюду искал Пауля и брата Оливера, но так и не обнаружил ни следа. Иногда он заглядывал в деревню, надеясь, что они уже возвратились, но всё было тщетно.
В очередной раз вернувшись из леса, он увидел лишь брата Кристофа – тот принял последнюю исповедь брата Тилля и со слезами на глазах молча промчался мимо. Заметил Рихард и отца Кристиана. Он шёл под руку с девицей - той самой, которую дьявол использовал, чтобы свести их брата с ума. Они брели по той же тропинке, где она когда-то прогуливалась с Тиллем. Рихард не сомневался, что отец Кристиан всего лишь утешал бедное, осиротевшее дитя, и всё же это зрелище неприятно его тревожило. Отец Кристиан никогда никого не утешал - это было неправильно. Всё, что Рихард видел и слышал, казалось ему насквозь фальшивым.
Селяне, складывающие костёр на том же самом месте, где несколько дней назад угощали их по прибытии – нелюди.
Лица, искажëнные ненавистью к человеку, которого Рихард звал братом – звериные.
Брат Тилль, полумёртвый от страха в маленьком подвале, ожидающий своей казни – оболганный.
Отец Кристиан, невозмутимо читавший обедню так, словно ничего не случилось – обманщик.
Брат Кристоф, с пустым взглядом вцепившийся в свои чётки – трус.
Попытки самого Рихарда молиться, чтобы забыть охватывающий его ужас – бесплодные.
Поздно вечером он увидел самое страшное зрелище за весь день - брат Оливер привёл брата Пауля в деревню. Селяне молча расступались перед ними, пока они с опущенными головами шли мимо.
Из деревни Пауля увела одна тень, а из леса вернулись две. Брат Кристоф был прав – Пауль изменился. Когда оболочка человека, которого он так недавно полюбил, прошла мимо, Рихард понял, как это произошло. Кристоф предупреждал его, но от увиденного у Рихарда всё равно подкосились колени, и он осел на траву. Белоснежная ряса на спине Пауля была ярко-красной и мокрой от крови –
его крови.
Рихард вспомнил, как они омывались в маленьком горном озере, вспомнил солнечные лучи на гладкой и бледной коже Пауля. Теперь, если он когда-нибудь снова снимет свои одеяния перед братьями, никто не посмеет бросить на него даже косого взгляда.
- Встань, брат Рихард, - потребовал отец Кристиан, с отвращением глядя на его перекошенное от ужаса лицо. – До казни всего час, и священнику не пристало проводить его, возясь на траве, как неразумное дитя.
Рихард с трудом поднялся на дрожащие ноги. В ушах звенело, он едва слышал отца Кристиана, но всё же покорно последовал за ним в отведённый им дом.
Пауль и брат Оливер уже стояли на коленях перед маленьким алтарём, когда он вошёл, лучи закатного солнца мягко освещали их спины. Рихарду нестерпимо захотелось снять с Пауля его одежды, смыть кровь с кожи и залечить раны. Как же он дошёл до деревни после того, что сделал с собой, если брат Оливер ему даже не помог?
Но потом Рихард вспомнил, как совсем недавно его брат стоял вот так же, преклонив колени, на этом самом месте. Не такой спокойный и неподвижный, как сейчас, он со слезами на щеках и паникой в голосе умолял пощадить жизнь своего друга. Казнь приближалась. Разумно ли помогать Паулю сейчас, взывать к его душе заботой, чтобы она вернулась в бренное тело? Или брат Кристоф прав, и кровоточащие раны действительно помогут уберечь Пауля от терзаний много хуже?
- Брат Пауль, - холодно позвал отец Кристиан. Пауль повернулся, не поднимая головы. – Знай, что когда наше путешествие закончится, ты не вернёшься в монастырь Святого Георгия. Ты будешь сопровождать брата Оливера в аббатство Нотр-Дам, где продолжишь обучение в строгости. Тебе ещё многое предстоит узнать. А теперь ступай, надень чистое одеяние.
- Да, святой отец, - прошептал Пауль и скрылся в соседней комнате.
Рихард едва сдержался, чтобы не вцепиться ногтями в тощую шею отца Кристиана. Днём он ещё сомневался, понимал ли святой отец, чем для Пауля обернётся урок смирения от брата Оливера. Рихарду отчаянно хотелось верить, что отец Кристиан просто хотел проучить Пауля, заставить его пожалеть о своей несдержанности, но вера оказалась напрасной. Святой отец прекрасно всё понимал, он хотел именно этого - превратить доброго, открытого и искреннего Пауля в холодного, отрешённого истукана, такого же, как он сам. Отняв у него дом, общину и людей, которые искренне его любили, отец Кристиан сделал эту перемену постоянной.
***
- Пора.
Слова отца Кристина прожгли Рихарда до самого нутра. Его братья медленно встали и направились к выходу. Рихард запоздало присоединился - тело не слушалось, но никто и не подумал ему помогать. Отец Кристиан наверняка считал поддержку ближнего ниже своего достоинства. Пауль и брат Оливер едва ли замечали, что происходит вокруг. Брат Кристоф был полностью погружён в себ.
К костру со всей деревни стекались селяне. Рихард нервно огляделся – привели ли уже брата Тилля? Станет ли он сопротивляться? Попытается ли бежать? А если да, что с ним тогда будет? Но брата Тилля нигде не было. Рихард перевёл взгляд на большой хозяйский дом, в котором две ночи назад начался этот кошмар, и увидел девицу.
Она не просто вышла из дома, она появилась на крыльце, словно королева у ворот своего замка. Селяне уставились на неё с открытыми ртами. Спустившись по ступенькам, девица неторопливо подошла к отцу Кристиану. Её голова была скорбно опущена, как и подобает любящей дочери, оплакивающей родителей, но Рихард на это не купился. Её глаза блестели от счастья – так не скорбят об убиенных. Девица получила, что хотела: большой дом, который теперь, несомненно, принадлежал ей одной, деньги и полную свободу. Рихард оглянулся на своих братьев - они ничего не заметили.
Вдруг он услышал пение. Из дома старосты неслась молитва, и голос был Рихарду хорошо знаком.
Брат Тилль.
Брат Тилль пел «Тебя, Бога, хвалим»[6]. Господи милостивый, как мог он петь сейчас, да ещё и хвалебный гимн?
Селяне зашептались, когда входная дверь открылась, и на улицу вывели брата Тилля в белом капюшоне, скрывающем лицо. Он пел, и его дрожащий голос звенел над деревней, пока его вели вниз по тропе, к большой куче хвороста и брёвен.
Рихарду показалось, что крестьяне вот-вот набросятся на брата Тилля и задушат его голыми руками. Он не мог их винить. Когда брат Тилль совершил злодеяние и вышел к ним с окровавленными руками, их всех захлестнул священный гнев. Они набросились на него, словно свора, повалили на землю, забыв о своих духовных санах, кротости и обетах. Но когда схлынула пелена ярости, они застыли в страхе, понимая, что им придётся сделать дальше. Вот и молитва Тилля, казалось, связала селян невидимыми путами и приковала к земле.
Отец Кристиан неодобрительно оглянулся – происходящее ему не нравилось. Он затянул «День гнева», гимн Страшному суду[7]. Обычно его пели во время погребальных церемоний, но тому, кого вели на костёр, всё равно оставалось жить совсем недолго. Два гимна схлестнулись, уродуя друг друга, сливаясь в ужасную какофонию.
Рихарду всегда нравился голос брата Тилля. Его объёмный баритон слышали даже те селяне, что стояли у кромки леса. Голос отца Кристиана тоже был ему под стать - тонкий и колючий, он тщетно пытался заглушить хвалебный гимн.
Брат Тилль запел громче.
Отец Кристиан тоже повысил голос.
Допев «Тебя, Бога, хвалим» брат Тилль затянул «Аве Мария», хотя уже едва держался на ногах. И тут Рихард понял, почему пел его брат. Он не пытался перетянуть селян на свою сторону, не красовался силой своей веры – он боролся со страхом. Делая свои последние шаги в созданном Господом мире, брат Тилль пел свою лебединую песню. Его голос срывался снова и снова, но он не сдавался, выводя ноту за нотой. У Рихарда заныло в груди. Он почувствовал, как разбивается его сердце.
Селяне по-прежнему стояли, как вкопанные. Брат Кристоф смотрел в землю. Брат Пауль уставился прямо перед собой широко распахнутыми глазами, его покачивало, словно тонкую веточку на ветру. Гимн, который он слышал тысячи раз, теперь, казалось, взывал к его душе, притягивал её обратно. Рихард безмолвно взмолился, чтобы брат Тилль замолчал, пока Пауль не сломался. Брат Оливер тоже это заметил и крепко прижал ладонь к истерзанной спине брата Пауля. Захрипев от боли, тот закрыл глаза и застыл.
Отец Кристиан всё ещё пел «День гнева», но заглушить голос брата Тилля не удавалось, даже когда того стали привязывать к колу посреди костра. Наконец, святой отец сдался и подал знак селянам с факелами. Один за другим они побросали их в хворост, и сухие ветки весело затрещали под языками пламени. А брат Тилль всё пел.
Он пел, пока огонь лизал ему ноги.
Пел, пока дым заполнял его лёгкие, превращая красивый баритон в хриплый рык.
Пел, пока пламя пожирало его рясу.
Хвалебный гимн сменился криками боли, и белое одеяние вспыхнуло. Прежде чем огонь поглотил его целиком, брат Тилль бросил отчаянный взгляд сквозь дыры в капюшоне на отца Кристиана. Тот, стоя в толпе, обнимал девицу и нежно касался губами её лба. В следующее мгновение пламя перекусило держащие узника верёвки, и брат Тилль рухнул.
Он был уже мёртв, когда свалился на пылающую груду хвороста. Огонь перебрался на капюшон, закрывавший его лицо, и какое-то время, показавшееся Рихарду вечностью, его пустые глаза смотрели прямо на них сквозь пламя. Рихард знал, что никогда не забудет этого взгляда, запах горелого мяса и крики умирающего брата. Он навсегда запомнит, каково это – бросить первый камень.
Они вернулись в дом, только когда от костра остался лишь раскалённый пепел, а от брата Тилля – несколько обугленных костей. В мёртвой тишине его братья преклонились перед алтарём и застыли, глядя перед собой пустыми глазами. Только брат Оливер остался стоять, как изваяние, устремив на Рихарда выжидающий взгляд.
Он знает, понял Рихард, встречаясь с ним глазами. Знает о разрывающей его изнутри боли, о звенящих в ушах предсмертных воплях. Он чувствует, как сильно Рихарду хочется разбить голову об стену, чтобы избавиться от видения пламени, пожирающего кожу на лице брата Тилля. Брат Оливер знает, какие кошмары будут терзать его ночью.
Рихард посмотрел на плеть, которую Пауль оставил на окне перед казнью. Только сейчас он заметил, что она отличается от тех, которые они использовали во время путешествия. На концах тонких бечёвок свисали крошечные осколки камней - острые, как клинки, готовые рвать плоть и душу на куски.
Рихард погладил плеть кончиками пальцев, ухватился за рукоять и вложил её в протянутую ладонь брата Оливера.
- Научи меня, брат.
