Как жаль, что тем, чем стало для меня твоё существование, не стало моё существованье для тебя.
Иосиф Бродский.
***
Осаму очень похож на кота: ластится, целует, гладит и обнимает, приносит чай с инжирным вареньем в постель. И никогда-никогда не кричит. Он слишком часто издевался над Акутагавой, чтобы сейчас он доверял своему наставнику. Дазай всегда позволяет себе быть нежным только в гордом одиночестве. Но этого всего так ничтожно мало. Рюноскэ каждый раз вздрагивает, задерживает дыхание, бледнеет и испуганно сжимается. Каждый Чертов раз. Дазай извиняется за любую мелочь чаще, чем дышит. А дышит он часто. Рюноскэ в свою очередь всегда молчит, а по ночам глотает слёзы и думает, что его не слышат и не видят. И это до одури больно. Осаму каждый раз винит себя. И каждый раз делает все, что в его силах, выворачивается наизнанку, лишь бы загладить вину.***
— Как твоя рука, Акутагава-кун? — Дазай виновато гладит ученика по руке, целует каждую костяшку и закрывает карие глаза от боли: брюнет вздрагивает каждый раз, его губы начинают мелко дрожать. — Прости, я совсем забыл, что ты не любишь, когда я делаю это, — тут же отстраняясь, шепчет мужчина, удивленно поднимая брови, будучи пойманным за руку, но тут же отпущенным. Шатен улыбается, боится разочаровать или ещё больше напугать. Качнув головой, он осторожно и медленно начинает гладить угольно-чёрные волосы ученика, чувствует, как тот жмурится, напрягается, дрожит, будто ожидая удара. Дазай хочет вернуть все, хорошенько себя ударить и исправить все. Но таким, как он, не дают вторых шансов. Никогда не дают. — Я принесу твоё лекарство. Отдыхай. Иногда Осаму снится, что они могут спокойно сидеть, обнимаясь и разговаривая по-человечески. На деле приходится прятать хотя бы малейшие намеки на связь между ними на работе, а дома… Акутагава поддаётся всему, но каждый раз дрожит и жмурится. Боится. У Дазая прогнившая душа. У Дьябло же легкие испорчены в конец. Иногда он может начать задыхаться, захлёбываться кровью. Шатен о большинстве заданий ему не говорит, грузит себя. Рюноскэ это видит, ещё сильнее давится слезами от осознания собственной никчёмности, но возразить учителю никак не смеет. Ему с Осаму до дрожи страшно, но как же чертовски сильно он обожает этот страх. Всем своим существом любит и боготворит это чувство. И его наставник режет себя не для того, чтобы умереть. А чтобы успокоить чувства. После потери сознания на полу ванной остаётся только безграничная нежность, да болезненная усталость в глазах. Акутагава видит, что Дазай топит себя не только в виски, но и в собственной вине. Его учитель никогда не злится, не срывается и даже не кричит. Потому что боль внутри сжирает все. Он обязан отдавать все, что у него есть Рюноскэ. И он готов это делать.***
Дазай видит, как его ученик смотрит на Ацуши. Видит, как тот к нему тянется, а потом оставляет ещё более глубокие раны на своём теле, ещё более ласково трется о чужие руки. Ему кажется что он сам берет пистолет в руки, сталкивая раз за разом Акутагаву и Накаджиму. Приставляет его к голове, отправляя их постоянно на совместные задания. Он играет в русскую рулетку каждый гребаный раз, когда позволяет брюнету быть с тем, с кем он хочет. С мальчиком-тигром. Осаму становится ещё более жалким. Мягким, слабым. И это в итоге становится контрольной пулей прямо в голову. Он сломался.***
Дазай всегда спокойный и рассудительный. Но если бы Рюноскэ не уходил на задания с Ацуши, если бы не покидал их общую квартиру иногда по ночам, он бы видел, как костяшки шатена разбиваются в мясо, как лезвие чертит длинные полосы на шее, запястьях. Слышал бы шипение и хриплый скулёж вперемешку с проклятиями. Осаму Дазай испорчен, а Дьябло слишком хорош. Ему Накаджима куда больше подходит: чистый, добрый и открытый.***
Осаму привык быть с самим собой предельно откровенным. Он смотрит на ту черту, которой отчертил свой свет, излучаемый его учеником от своей собственной тьмы. Он тянется, к этому свету, но не дотягивается, утопает в грязи и наркотиках, валяясь в луже, состоящей из мешанины крови его жертв и его собственной. Конечно, Рюноскэ всегда извиняется, уточняет. Даже о банальных мелочах спрашивает Дазая. Он чувствует вину за свои действия и мысли. Осаму же эта вина топит лишь глубже: ему стыдно за то, что он не может никак отпустить ученика, цепляясь, будто утопающий за спасательный круг. Становится, кажется, совсем плохо, когда мафиози, пять тысяч раз извинившись и ещё тысячу спросив разрешения, съезжает от своего наставника.***
Зимой в квартире холодно и темно так, что временами пар изо рта идёт. Она больше не наполнена светом и тёплом. Не пахнет больше чаем и одеколоном Акутагавы. В сердце Дазая больше не теплится любовь и хотя бы слабая надежда на лучший исход. Его глаза теперь пустые. По всей квартире стоят бутылки, лежит слой пыли. И шатен убил бы себя, вот только он обещал, что не будет даже пытаться. Вот только уставший мозг поздно соображает, что, в порыве забыться, сердце стучит слишком быстро и громко. Телефон податливо скользит в руку, набирая знакомый до боли номер. Осаму тусклым взглядом любуется фотографией брюнета на экране. Все в нем заполняется безграничной нежностью. «Абонент не отвечает. Оставьте сообщение после звукового сигнала». Он так хотел услышать его голос… Но это неважно. — Акутагава-кун, — голос не слушается, запинается, то и дело становится то тише, то громче. — Я желаю… тебе счастья. Не забывай заботиться о… с-себе. С…спас-сибо за все… У м-меня… была чудесная жизнь благ-годаря… тебе…***
Акутагава, получив это сообщение, слушает его только спустя целый день. Внутри все сковывает леденящий ужас. И тигр, пытающийся узнать, что происходит, делает все ещё хуже. Он знал, что его учителю плохо. Знал, что тот не был человеком, который стал бы цепляться за жизнь в случае чего. Но он не думал, что шатен будет так разбит после его ухода. Идиот. На сообщения Дазай не отвечает. На звонки тоже. По камерам его на улице не видно вот уже пять дней как. Когда задыхающийся от страха Рюноскэ в сопровождении Ацуши врывается в квартиру, ему становится плохо. Пыль лежит буквально везде толстым слоем, витает в полумраке задернутых штор. В помещении, кажется, ещё холоднее, чем на улице. Кое-где даже есть тонкая корочка инея. Везде валяются бутылки, шприцы и таблетки. В ванной комнате обнаруживается куча бинтов и застоявшаяся вода в ванне. В спальне на кровати лежит Дазай. Лежит красиво, чуть сжав руками одеяло. Он выглядел так, словно просто случайно уснул. Рядом лежит давно выключившийся телефон с фотографией Дьябло на заставке. Рюноскэ срывается на крик, падает на колени перед кроватью. И нежные руки тигра, успокаивающе гладящие его, сейчас кажутся такими отвратительно чужими. Господи, какой же он глупец… — Дазай-сан, — имя, что Осаму так ненавидел, вырывается из горла Акутагавы тихим скулежом. Кареглазый всегда просил называть его, если уж не «Осаму», то хотя бы просто «Дазай». Он делал для мафиози все, а тот в ответ оставил его гнить в одиночестве, эгоистично попросив при этом не умирать. — Осаму, — имя раз за разом слетает с губ, такое горько любимое, красивое, звучное. — Простите… Простите меня, прошу… Я был идиотом… полным идиотом… Я… Я обязательно оправдаю ваши ожидания… Оставляя поцелуй на ледяных и сухих губах, брюнет отходит на шаг и молча садится в угол. И он бы с радостью замёрз насмерть в этом холоде, как верная собака, рядом со своим хозяином. Но Дазай бы хотел совсем иного. Поэтому он будет жить дальше и добиваться вершин. Он больше не подведёт Осаму. Никогда.