Белый мотылёк

Где-то за белыми стенами и осветительными конструкциями клонилось к закату солнце, но для Бонта день только начинался. Проведя большую часть рабочего времени в плавающем состоянии, под вечер он внезапно ощутил прилив энергии, и не последнюю роль в этом сыграло короткое сообщение из двух предложений с обещанием. Я приеду через час. Мишель обходила залы с завершающей ревизией, прежде чем упорхнуть в выходные. Бонт наблюдал за тем, как она сосредоточенно прохаживалась по периметру с видом хозяйки всей этой жизни, а не только выставки — изо всех сил он пытался удержать концентрацию на ней, но то и дело уносился мыслями далеко за пределы белых стен. Звякнули ключи и Бонт в очередной раз вынырнул из глубины своих раздумий. — Не закрывай, — с языка сорвалось вертящееся весь последний час. — Рэй хотела приехать. — Мне она ничего не говорила, — Мишель нахмурилась, напрягая память. — Только вчера же было открытие. Она забыла что? — Я отправил ей цветы, — мечтательно произнёс Бонт. Девушка так и застыла в той позе, в которой стояла. — Так это был ты? — задав вопрос, Мишель замолчала, и пауза затянулась настолько, что не соответствовала уже ни театральной, ни драматической. На её лице менялась едва заметная микромимика, которую не уловил бы никто, кроме сидящего напротив специалиста по дистанционной оценке человеческих состояний. Он напрягся: такая реакция подруги ничего хорошего не сулила. Мишель будто бы что-то активно взвешивала, после чего наконец сдвинулась с места, подошла к Бонту и наклонилась до уровня его глаз. Положив руку другу на плечо, она произнесла с такой тяжестью, словно сообщала новости о смертельной болезни: — Не нужно тебе туда, Бон. Она в отношениях. По самые уши. — Уже нет. — Уже нет? — Руан отпрянула. — Это она тебе сказала? Вы с ней знакомы две недели, виделись всего раз, а ты уже узнаёшь новости её личной жизни раньше меня? — Она не выглядела как девушка в счастливых отношениях, — Бонт зацепился за рациональное зерно, хотя со стороны наверняка выглядел плетущим отмазки — в конце концов, пошатнувшаяся уверенность выдавала парня через его голос. По правде говоря, он и сам не до конца понимал причину таких выводов. — А, снова твой психоанализ, — то ли Мишель изначально настроилась верить Бонту, то ли любая лапша была бы для неё в тот момент достаточным аргументом в сторону того, что она хотела видеть, но выдохнула она с заметным облегчением. — Не пойми меня неправильно. Рэй — моя подруга и хороший человек, но пока ты не ввязался в это необратимо… Как бы тебе сказать… Она страдалица. Постоянно всё драматизирует. А если всё вокруг слишком гладко, то создаёт трагедию самостоятельно. Вы мне дороги оба, но я не хочу, чтобы кто-то из вас заживлялся за счёт другого, а потом снова раздирал эти раны по новой. — Может, ей действительно не попадались хорошие парни? — с надеждой в голосе предположил Бонт. — И ты хочешь стать тем самым? — Мишель развела руками, капитулируя ещё до начала боя. — Ты мальчик взрослый и я не могу рассказывать тебе, как жить. Только помни, что ты не пластырь и не подорожник. Обещай, что будешь помнить? Бонт неуверенно кивнул. Мишель мгновенно натянула излюбленный образ кудрявой беззаботности и, тряхнув шевелюрой, как ни в чём ни бывало улыбнулась: — Вот и славненько. Лови! Ключи блеснули в воздухе и Бонт едва успел среагировать вовремя, ухватившись за прикреплённую к связке широкую ленту. По залу пронеслось кокетливое: «Оревуар!» и запечатало собой любые другие звуки — юноша остался в одиночестве и тишине, утопать в томительном ожидании. Время тянулось медленнее, чем все предыдущие десять часов. Проснулся Бонт, при всей ироничности, сброшенным с небес на землю — как часто бывает, когда под тяжестью навалившихся проблем уходишь в сон с надеждой, что утром всё окажется всего лишь дурным сном, но первые же минуты нового дня обрушивают на тебя вчерашние проблемы с двойной силой. Новые — или же, корректнее сказать, вскрывшиеся старые? — воспоминания никуда не делись, ощущение сплошного предательства со стороны самых дорогих людей по-прежнему сковывало язык и путало речь при обыденной коммуникации с родителями, а между лопатками ныла крепатура пробудившихся дополнительных мышц. Всё ровно так, каким было накануне, когда всё перевернулось. Никуда не делось и самое наглядное изменение — крылья, наличие которых Бонт успел несколько раз перепроверить, то и дело скрываясь в подсобке. Раз эдак на третий у него уже получилось относительно успешно раскрыть их и сложить снова. Тело быстро подхватило изменения, активировалась мышечная память, хоть страх неконтролируемого высвобождения крыльев в самый неподходящий момент не спешил уходить. Ровно как и паранойя постоянной слежки в собственной квартире. Того, что наблюдение за ним могло не прекращаться даже в моменты полного уединения, пугало куда больше, чем риск окрылиться на глазах у целой улицы. В дверь осторожно постучали, и Бонт встрепенулся раньше, чем повернулась ручка и на пороге возникла Рэй. Движение воздуха подхватило боковые пряди её волос, и юноша застыл завороженный, совсем как в сценах первых встреч из классических мелодрам. Но уже в следующий миг в глаза бросились и другие детали: заплаканные веки, слипшиеся от влаги ресницы, раскрасневшиеся крылья носа. Опечаленный вид Рэй, хоть и старательно смягчавшийся с её стороны застенчивой улыбкой, вызвал у Бонта немедленное желание сгрести её в охапку и оградить от всех тех бед, что повлекли за собой слёзы. Он метнулся к ней, как сама непосредственность, но Рэй отшатнулась от протянутых рук. Бонт застыл в полуметре и одними губами зашептал извинения. — Это просто последствия бури, — смущённо потёрла щёки она, очевидно, догадавшись о причине реакции Бонта. — Но я жду радугу. Ты же обещал, что она будет. Не дожидаясь ответа, она прошла вглубь зала и приблизилась к одной из картин — “Божественной искре”. Бонт последовал за ней, как намагниченный. — Музеи меня успокаивают. Когда всё плохо, я иду на какую-нибудь выставку, — произнесла Рэй и занесла руку над рамкой, не касаясь её. — Искусство — лучший психотерапевт. Оно говорит с тобой на одном языке и именно о том, что сейчас необходимо. Бонт остановился в полуметре от Рэй и всмотрелся в аккуратные мазки оттенков коричневого, с поразительной точностью складывающиеся в протянутые ладони. — Почему эта? — спросил он, превозмогая страх нарушить личное пространство девушки. — Я принимала участие в её создании, — Рэй обернулась и взглянула на Бонта с нескрываемой гордостью за себя. — Обычным художникам никто бы не доверил работу с микроорганизмами. Да и вряд ли кто-то захотел бы, хоть культуры тут в основном и безобидные. Так что рисовали микробиологи по шаблонам и трафаретам. Эта — моя. — И о чём она говорит с тобой? — Бонт переводил взгляд с Рэй на картину, а голова разрывалась от количества неслучайных случайностей. Из всего представленного на выставке “Божественная искра” была наиболее близка к настигнувшим его переменам, и угораздило её подойти именно к этой картине! — Все думают, что она о недостижимости. О невозможности. О барьерах. Но мне кажется, что она о том, что удивительное и великое часто оказывается совсем рядом. На расстоянии пары сантиметров, — Рэй вытянула вперёд указательный палец, совсем как Адам, и замерла так на несколько секунд, которые показались Бонту вечностью. А затем снова защебетала, оглядываясь на остальную часть зала: — И так с каждой из них. Никто не знает наверняка, что хотел сказать автор, так почему бы не предположить что-то необычное? Палитра Ван Гога напоминает, что жизнь яркая, а вихри мазков крутятся так же бешено, как рабочий ритм. “Крик” Эдварда Мунка удивляется новой причёске. Для меня этот человечек всегда видится приятно-ошарашенным. А знаешь, чьи картины лучше всего помогают мне справляться с трудностями? Босха. — Иеронима Босха? — вот уж чего Бонт совершенно не ожидал услышать в заданном контексте. — Он же жуткий! — В том и суть. Когда смотришь на всех этих бедолаг с кочергами в задницах, понимаешь, что твоя жизнь ещё очень даже ничего. Бонт не смог сдержать улыбку, поражаясь иной перспективе взгляда на вещи этой девушки. Но улыбка очень скоро прервалась не к месту всплывающими в памяти картинами, чересчур реалистичными для обычных ассоциативных цепочек искусствоведа. И Райские сады со всей неоднозначностью мнимой благопристойности, и Адские покарания неугодных по двойным стандартам отозвались в душе слишком болезненными струнами. — Вернись. Это шутка, а не глубокая философия, — Рэй потормошила Бонта за плечо. — И всё-таки, откуда ты узнал про анемоны? Парень опешил от такого резкого перевода темы. — Мои любимые цветы, — часа в три ночи он точно проклинал бы себя за эту нелепейшую ложь. Но Рэй восприняла ответ без насмешек. — Удивительно, — только и вырвалось у неё. — Удивительно, что угадал? — Удивительно, что у парня есть любимые цветы. Но и то, что угадал, тоже, — Рэй медленно отошла от картины и направилась к следующей. Бонт почувствовал острую необходимость заполнить нависшую пустоту в разговоре чем-нибудь ободряющим. — У меня в термосе есть чай. И где-то должны быть бумажные стаканы, — предложил он. — Мы бы могли сесть и поговорить о твоём урагане. Картины — идеальные свидетели, никому не расскажут. Это его потеря, а не твоя. Последняя фраза вырвалась у Бонта против его контроля. Рэй резко обернулась и их взгляды пересеклись: её — полный недоумения, его — паникующего человека, сболтнувшего что-то не то и слишком поздно это осознавшего. Девушка сделала шаг назад — умышленно или намеренно, но это был шаг навстречу выходу. — Пожалуй, я пойду, — быстро заговорила она. — Неправильно было задерживать тебя после работы из-за какой-то мелочи. Ты почти не знаешь меня, а я уже вешаю на тебя свои проблемы. Неправильно и глупо. Забудь. И спасибо за цветы. Рэй выбежала из галереи раньше, чем Бонт успел опомниться и остановить её, а позже сделать то же самое не дало уже скользкое чувство вины от неуместно высказанных слов. Хотя ему и безумно хотелось последовать за ней, систематические ошибки в общении именно с этой девушкой сковали его и оставили тосковать среди картин, потерявших душу в тот самый момент, когда помещение покинула подарившая её им. Раздосадованный своими неудачами, Бонт набросил ленту со связки ключей на левую руку, готовясь закрывать галерею окончательно, как вдруг ощущение чего-то охватывающего запястье распахнуло дверцу, за которой хранились недостающие частички пазла, и они разом высыпались на незавершённую мозаику, заполняя пустующие клеточки. Практически полгода он носил на левой руке браслет из некрупных агатовых бусин: всех белых, кроме единственной чёрной. А подобный, но из чёрных с единственной белой, носила Рэй. Она же их и сделала с задумкой парности. Практически полгода тому вперёд. Полгода, что они провели вместе. Жаркий июльский день на пляже Брайтона, прохладная вода Ла-Манша, чересчур быстро тающее фисташковое мороженое, бордовый купальник с открытой спиной и созвездие из четырёх родинок под левой лопаткой. Закат на пешеходном мосту Миллениум, одолженная куртка и подсчёт проплывающих по Темзе катеров. Знакомство с его семьёй, подгоревшая сырная лазанья, огромная миска салата и вынужденное вегетарианство на один вечер всех собравшихся, а не только Бонта. Длинные беседы о сложностях на работе и спонтанное решение ехать искать шоколадный бисквит в восемь вечера, потому что ничто так не поднимает настроение, как вредное мучное с убийственной кучей сахара и какао-ароматизатора. Смущённый отвод глаз даже спустя несколько месяцев. Электрические волны по телу даже спустя тысячу прикосновений. Всё это Бонт теперь видел совершенно чётко, без полупрозрачной пелены, без недосказанности, без сомнений насчёт подлинности. Но радостное тепло, разливающееся от сердца, внезапно прервалось ещё одним воспоминанием. С которого всё началось. И далеко не сказочно. Звонок в час ночи. Встревоженный голос Мишель. В больнице. Нет, не она сама. Но нужна помощь. Темнота за окном, лампы дневного света в бесконечных белых коридорах. Лицо, меньше суток тому назад улыбавшееся на открытии выставки, теперь всё в синяках, бинтах и пластырях. Сейчас она не видит своих посетителей, спит после седации и обезболивающих. Врач говорит о сотрясении мозга и переломе рёбер. Автомобильная авария. Виновник врезался на полном ходу на перекрёстке, завтра это будет в новостях. Потерял сознание за рулём — позже выяснится, инфаркт — и не успел затормозить, пока был в себе. Удар пришёлся по водителю такси, справа. Две смерти на месте. Рэй повезло: заднее сидение, расположение слева, ремень безопасности. Относительно повезло, конечно. Если бы её вовсе не понесло тем вечером в галерею, или хотя бы не садилась в это такси… Не садилась в это такси. Сцены прошлого, будущего, а также будущего, которое уже в прошлом, и прошлого, которое только свершится в будущем, сопоставились и огорошили Бонта страшной догадкой. Прямо сейчас Рэй стояла на крыльце и, вероятно, ждала ту самую машину. И если он очень постарается… Дальше руки и ноги приняли решение вместо Бонта. Бросив на столе сумку и термос, он практически на лету щелкнул переключателем сигнализации, с олимпийской скоростью провернул ключ в замке, сбежал по лестнице, не дожидаясь лифта. Парадную дверь в бизнес-центр практически вынес с удара. Каменная глыба упала с плеч, когда рядом с остановкой он увидел знакомую фигуру, нетерпеливо поглядывающую то в телефон, то на дорогу. — Подожди! — получилось куда более громко, чем он рассчитывал. Рэй чуть не выронила телефон из рук от такой внезапности. — Нельзя так пугать, — девушка прижала руки к груди и задышала чаще. — Прости. Слушай, тут такое дело… Мы с Мишель поспорили, что я не решусь пригласить тебя на свидание. Спасай меня от проигрыша. Бонт прекрасно отдавал себе отчёт в том, какую пургу сейчас несёт и что всё это вскроется при первом же разговоре Рэй с Мишель, но ему было всё равно. Он пытался любой ценой не дать ей сесть в машину, отвести как можно дальше. Самой же Рэй постановка вопроса категорически не понравилась. — Я вам что, трофей? — девушку захлестнуло возмущение. — У меня не настолько всё плохо с личной жизнью. — Настолько, — выпалил Бонт на гребне картин из слёз и долгих страданий Рэй по Алексу, которые он стоически выдерживал два месяца, но заметив стремительное нарастание злости на её лице, тут же поправил себя: — У меня — настолько. И ты не трофей. Просто я действительно бы не решился, сколько бы не хотел, и если не сделаю это сейчас, то уже никогда, и она это понимала, так что вот он я, стою и позорюсь, — слова уже неслись неконтролируемым потоком, разлетались последними соломинками и складывались в спасательную паутину. Рэй смотрела на Бонта, распинавшегося перед ней в крайнем отчаянии, и на какой-то момент ему показалось, что всё пропало, когда она разблокировала телефон и несколько раз нажала что-то на экране. — Ты странный. И в другой день у тебя ничего бы не получилось. Но будем считать, ты удачно попал в момент, — вздохнула она. — И я очень хочу увидеть, как Мишель проигрывает в споре. «В другой день, — подумалось Бонту, — уже было бы поздно чему-то получаться». Тёмно-зелёный Ford, который парень отлично помнил по завтрашним новостям, затормозил на углу, так и не подъехав к бизнес-центру. Его заказ только что отменили. Рэй держалась обособленно и холодно, но Бонту было всё равно. Первостепенное, что он должен был сейчас сделать — увести её подальше от места грядущей трагедии. Не особо он думал и о других потенциальных участниках аварии: в конце-концов, что он мог сделать? Выбежать на дорогу за двадцать метров до перекрёстка и развернуть все идущие в том потоке машины в иную сторону? Вызвать скорую на опережение? Виновник скончался сразу после столкновения — а возможно, и до него. Бонт не смог бы спасти всех. Но делал всё возможное, чтобы спасти одну-единственную. Обходя небольшой сквер, прилегающий к улице, на которой располагалось здание бизнес-центра, они вышли к фургончику с кофе и закусками. Лицо Бонта загорелось улыбкой: он вспомнил, что когда-то основательно подсадил Рэй на свой собственный рецепт от хандры. — Я думаю, тебе всё же нужно выпить чего-то тёплого, тогда и на душе теплее станет. Здесь готовят отменный банановый какао. Выручал меня сотни раз, когда дела не ладились, — Бонт ускорил шаг, когда как Рэй внезапно вцепилась в его руку и буквально повисла на нём. — Колено? — он подхватил её за плечи, слишком поздно уловив обстоятельства вопроса. Рэй занималась фехтованием до четырнадцати лет и делала успехи, но ушла из спорта из-за травмы связочного аппарата правого колена. С тех пор примерно раз в квартал обострялась по неделе хроническая боль. Бонт, который полгода провёл рядом с Рэй, всячески вовлекался в помощь во времена таких обострений. Бонт, который впервые увидел Рэй чуть больше суток тому назад, совершенно никак не мог об этом знать. — Что? — девушка уставилась на своего спутника со всей гаммой смешанных чувств, и он заметил, что одной рукой она держится за ключицу. Левую. Именно ту, которая пострадала во время аварии полгода тому назад, минуту спустя. Минуту ли? Вдалеке раздался грохот столкнувшегося металла, завыли в два голоса сигнализации. Рэй поморщилась, растирая ключицу, но гримаса внезапной боли исчезла с её лица так же быстро, как и появилась. — Нерв, наверное, — предположила она. — Сегодня перетаскивала коробки с реактивами. Переоценила свои возможности. Бонт потянул Рэй в сторону от резких звуков в продолжение спасательной операции, хоть это уже ни на что не влияло. Она не придала значения услышанному — всё её внимание сосредоточилось на зажатом нерве, который, конечно же, не зажимался. Парень на долю секунды почувствовал себя неуютно, скрывая свои истинные мотивы, но вид целёхонькой Рэй на расстоянии шага от себя быстро развеял сомнения в правильности его действий. Взяв два стакана бананового какао на вынос, Бонт передал ей один и задумался было о том, в какую сторону повести вынужденный разговор, как грохот повторился: на этот раз сверху, и почти сразу на лоб упали несколько холодных капель. Потом ещё, и ещё, и ещё — окружение моря и соответствующий климат дарили Англии мягкие погодные переходы, но майские грозы есть майские грозы, и в одночасье главной проблемой вечера стала необходимость поиска укрытия от ливня, который нарастал в геометрической прогрессии. Благословляя защитные крышечки, Бонт и Рэй перебежали на другую сторону улицы от парка и взлетели по ступенькам под навес, даже голов не поднимая — только отдышавшись на крыльце, они заметили, что находятся на пороге небольшой часовни. — Это могло бы сойти за знак свыше, — засмеялась Рэй и облокотилась о калитку в воротах. Та внезапно поддалась под весом, словно кто-то забыл не только закрыть, но и до упора затворить её. Пошатнувшись, девушка не испугалась, а наоборот, загорелась живым интересом. — Ну точно знак. Зайдём? Не под узким карнизом же от дождя прятаться. — С какао? А это не будет считаться богохульством? — Бонт потряс стаканчиком. — Самое жуткое богохульство, хуже убийства у алтаря. Но девушкам нравятся плохие парни, это все знают. У нас свидание или как? Впечатли меня! — Рэй лукаво улыбнулась и прошмыгнула внутрь. Бонт покачал головой, но послушно зашёл следом. Изнутри часовня выглядела ещё меньше, чем в ограниченном обзоре с крыльца, хотя с церквями обычно бывало наоборот. Фрески на стенах в золотистых обрамлениях и ряд деревянных лав играли в диссонансе, ведь первое больше напоминало православные иконы, а второе — убранство на католический манер. Тишина в зале нарушалась только барабанящими каплями по крыше, полумрак освещался парой огоньков догорающих свечей, и всё это лишь усиливало ассоциацию со слишком рассеянным послушником, оставившим непогашенным огонь и не позаботившемся о входном замке. Зрение понемногу адаптировалось к темноте — Бонт смог осмотреться, переводя взгляд от одной фрески к другой. Самая дальняя привлекла его внимание: на ней был изображён ангел с распахнутыми крыльями, но оттенок перьев на них по сравнению с расположенными рядом собратьями заметно отдавал сизым. Необычными были и глаза ангела: один голубой, другой карий, даже немного отдающий краснотой. — Странно, не находишь? — Бонт обратился к Рэй, остановив её на середине зала. — Странно что? Что мы застряли в брошенной часовне в самом сердце Лондона? — Фреска, — парень повёл рукой в сторону. — Глаза. Нетипичные для церковной живописи. Рэй подняла голову, долго всматривалась в отличающегося ангела, но по итогу повернулась к Бонту с выражением недоумения. — Я биолог, не искусствовед, — вынесла свой вердикт она. — Глаза как глаза. А что с ними не так? — Разные, — голос Бонта прозвучал неуверенно. Вера в то, что он только что там увидел, колыхнулась. — Здесь же темно, как ты вообще там что-то рассмотрел? — после нескольких попыток приглядеться Рэй окончательно оставила эту затею. — Как по мне, одинаковые. Голубоглазый ангелок. На тебя похож — такая же святая простота, как у тебя на лице сейчас написана. Только крыльев не хватает. Под кожей между лопаток свело мышцы. Бонт попятился в страхе, что ситуация выйдет из-под контроля и Рэй ошарашится, насколько близка была к правде, но судорога продлилась не дольше пары секунд. — Слушай, я же пошутила насчёт плохишей и убийств у алтаря. Тебя аж перекосило, — девушка и сама напрягалась. — Ты же не собирался ничего такого делать, да? Бонт изо всех сил постарался изобразить заявленную святую простоту, понимая, что сейчас творится с Рэй. Она брала себя же на спор. Он очень редко видел её такой за все минувшие полгода — обычно домашняя и спокойная, она шла против своих же установок, когда земля выбивалась у неё из-под ног, пытаясь доказать всему миру, что может быть другой. — Не собирался, — успокоил Бонт. — И тебе необязательно. — Необязательно что? — Делать что-то, чтобы показаться мне сильной. Рэй подошла к нему неуверенным шагом, немного сторонясь, и парень даже через темноту рассмотрел, как крепко её пальцы сжали стаканчик. — Тут мрачно, давай вернёмся на улицу, пока нас не заметили, — бросила она и поплелась к калитке. Бонт послушно последовал за ней, в последний раз обернувшись на странную фреску. Она по-прежнему смотрела на него одним голубым и одним карим глазом. Ливень не утихал, и покинув зал, они какое-то время просто сидели на крыльце — Бонт постелил на ступеньки джинсовку, чтобы было не так холодно. Спокойная болтовня о примитивных вещах под аккомпанемент банановых ноток какао снизила градус напряжения и ему даже показалось, что это вполне похоже на один из совместных вечеров из прошлой жизни. В какой-то миг ладонь Бонта даже потянулась к ладони Рэй, но то ли она успела это заметить и тактично отреагировала, то ли это оказалось слишком говорящим совпадением, но именно в этот момент она заправила за ухо подхваченную ветром прядь волос, избежав таким образом форсированного сближения. Серое небо подкрасилось лиловым от зашедшего солнца. — Не хочу ехать домой, — прошептала Рэй в сторону клубистых туч. — Я живу недалеко, — Бонт сказал это без единой задней мысли, но ему не удалось избежать отрезвляющего душа. — Ты и правда странный, — укоризненно покачала головой девушка. — Поспорь с Мишель ещё раз. Вдруг сработает. Вздохнув, она достала телефон и оформила заявку на такси — Бонт даже среагировать не успел предложить финансово вмешаться, подтверждение транзакции вывелось на экран практически одновременно с оповещением о принятом заказе. — Не хочу, но нужно. Дождь на всю ночь, и это нужно закончить раньше, чем мы начнём друг друга раздражать. — Для этого понадобятся сто восемьдесят ночей, — тихо произнёс Бонт. Их взгляды с Рэй пересеклись, но она быстро и немного стыдливо наклонила голову, избегая контакта. — Я всегда раздражаю, рано или поздно, — обращение шло скорее к себе, чем к нему, но Бонту стало невыносимо больно видеть её такой. Дрожа от весеннего холода, он, тем не менее, отодвинулся в сторону, отряхнул джинсовку и повесил Рэй на плечи. — Лучше я первый. Отдашь как-нибудь потом. А можешь и вовсе не отдавать. Но доедь утеплённой, — на удивление, эти действия не встретили сопротивления. Такси приехало быстро. Рэй больше ничего не говорила и попрощалась практически безмолвно, одними губами прошевелив благодарность. Бонт проводил Рэй взглядом до машины, в которую уже не боялся её посадить. С её отъездом отдалился и сегодняшний вечер, уступив место вновь охватывающим разум картинам, ужасающим своей реалистичностью. В конце-концов, сегодня могло закончиться и иначе. Он сидел рядом, когда Рэй пришла в себя. Тогда, в палате, после аварии. Он почти не знал её, но уже был уверен в том, что именно так поступить будет правильно. Её родители приехали практически одновременно с ним, но всё же немного позже: лондонский трафик был совершенно беспощаден даже в вечер пятницы. Факт присутствия в палате дочери незнакомого парня удивил их, но момент совершенно не способствовал выяснению отношений, тем более что с ним была Мишель и подтвердила версию, которая пришла в голову как самая очевидная: «Друг». Бонт очень хотел так называть кого-то, даже если знал его две недели по переписке да день воочию. А Рэй была без сознания и не могла опровергнуть тип своей связи с юношей доброжелательного вида, то и дело поправляющего идеально лежащую простынь. Он просто знал, что нужен здесь, и готов был провести в палате хоть всю ночь, если это принесёт кому-то пользу. Пребывающие в шоковом состоянии родители Рэй не стали отказываться от помощи. Сам не ведая, почему, Бонт буквально поселился у неё в палате. А потом она пришла в себя и первым, о чём спросила, было: не приходил ли Алекс. К тому моменту Бонт уже знал о его существовании, но не мог сообщить обнадёживающие новости. Факт их разрыва выяснился постфактум, когда Мишель решила дозвониться до него с телефона Рэй, ещё имея в голове устаревшие сведения о личной жизни подруги. После нескольких мгновенных сбрасываний Руан сделала вывод о блокировке, но от своей идеи принципиально не отказалась, набрав номер уже с собственного телефона и добавив к преследуемым целям ещё одну: пристыдить за безучастность в такой ответственный момент, пусть он и знать об этом не знал. Попытка увенчалась сомнительным успехом со всеми оттенками относительности: Алекс поначалу раздражённо сослался на занятость, но после психологического напора в лучших традициях Мишель таки приехал с пятикратным одолжением, буквально выжженном на лбу. Сидящий у кровати бывшей девушки незнакомый парень только ещё больше повысил градус его негатива. Ничем хорошим визит Алекса не закончился: после предъявления ещё не до конца отошедшей от седации Рэй, что могла бы и не дёргать его, раз у неё есть такая прекрасная сиделка, он буквально выплюнул обвинения в попытке разжалобить его своим состоянием и то, что она может на это не надеяться. Бонт хотел выскочить следом и впервые в жизни ввязаться в показательный кулачно-пояснительный процесс, что вести себя так абсолютно не по-мужски, но его остановил тихий звук всхлипывания. Слёзы катились по заспанному лицу Рэй, пальцы нервно мяли больничную простынь, отчего так и норовил сползти пульсоксиметр: здесь в нём определённо нуждались. — А знаешь, что… Подвинься, — недолго думая, попросил Бонт, сбросил обувь и забрался в кровать рядом. — Так нельзя, тебя выгонят, — заикаясь, выдавила из себя Рэй. — Пусть лучше выгонят за то, что я нарушаю палатные порядки, чем за то, что позволил плакать человеку с сотрясением мозга, — с этими словами Бонт заключил её в объятия и наблюдал за тем, как постепенно утихает её судорожное дыхание, редкими становятся подёргивания плеч, расслабляется миниатюрная ладонь на его груди. Осторожно, как с фарфоровой куклой, он поглаживал её по волосам, поправлял подушку между собой и её травмированной ключицей, шептал, что всё наладится, как только она выйдет за порог больницы. И когда она, наконец, вышла, позвал её на прогулку по набережной, которую никогда не назвал бы свиданием — просто потому, что никогда не испытывал надобности кого-то звать на свидания. Начав сближение с Рэй с заботы, он постепенно открывал в себе то, что ранее считал нехарактерным. И пока она постепенно оттаивала, он постепенно разгорался. Сейчас, глядя вслед уезжающей машине, Бонт проживал это заново. Вчера он вспомнил то, с чего всё начиналось. Сегодня — как это развивалось. Но, что самое ужасное, теперь он знал, чем это всё закончится.