Я: Чего вы хотите, Годжо-сан?
Отметка о прочтении появляется буквально через секунду, и у Нанами возникает неприятное чувство. Ему следовало просто проигнорировать Годжо. Он делал это несколько раз в прошлом, так почему сейчас это стало так трудно? Годжо Сатору: быстро ответил. закончил работать, да? Годжо Сатору: мне скучно! Годжо Сатору: я хочу тебя увидеть. Проклятье, началось. Нанами решает проигнорировать сообщение: так будет намного проще, чем повторять все снова. Он кладет телефон на стол экраном вниз, отпивает кофе и пробует пирожное. Его взгляд блуждает по улице, пытаясь отвлечь мысли картинками чужой жизни. Здесь многолюдно, ничем не отличается от любого другого места, жизнь города одновременно яркая и унылая. Медленно прогуливается влюбленная парочка, группа школьниц, размахивая сумками и смеясь, проходит мимо старого служащего со знакомым выражением лица — выражение, которое он видит в зеркале до и после работы. Выглядит ли сам Нанами так для людей, которые проходят мимо или сидят рядом с ним в автобусе? Его телефон снова вибрирует. На этот раз он считает до четырех. Нанами полагает, что между необходимостью смотреть на служащего — и думать о себе — и выходками Годжо, последнее немного более терпимо. К черту все, что будет потом. Он читает уведомления и у него отвисает челюсть. Одно из них гласит: Годжо Сатору прислал фото. Каким бы надоедливым ни был Годжо, он редко посылает Нанами фото. Когда он открывает сообщение, то чуть не давится слюной. Это селфи Годжо, где видна только половина его лица, и единственный голубой глаз сверкает в ярком свете комнаты еще сильнее. Влажные губы призывно выставлены, волосы рассыпались по какой-то поверхности, на которой он лежит. Как будто этого мало, Годжо одет в белую рубашку — полностью расстегнутую, демонстрируя дразнящую гладкую кожу. Один его палец скользнул под пояс брюк. На мгновение Нанами забывает, что он в публичном месте, и люди позади него могут увидеть и подумать, что он извращенец. Он нажимает кнопку «Назад», чтобы прочитать остальные сообщения. Годжо Сатору: то есть ты меня просто игнорируешь? Годжо Сатору: ты такой злюка! Годжо Сатору: ладно. как насчет такого? Годжо Сатору: [Фото] Он снова смотрит на фото и кое-что замечает: фон такого же оттенка, как и диван в его квартире. Не может быть. Если подумать, рубашка выглядит слишком большой для Годжо, и тот обычно не носит белое. Не теряя времени, он набирает номер Годжо, вставая со стула, чтобы покинуть кафе. Годжо отвечает после второго звонка. — Не смог меня проигнорировать? — Ты у меня дома? — С чего ты взял? — Ради всего… — Нанами ускоряет шаг. — Ты переходишь все границы. — Мммм. Значит, ты идешь сюда? Не беги, Нанами. Это опасно. — Иди на хер. — Я пришел сюда именно за этим. Нанами кладет трубку. Что-то шевелится в нем: ярость или предвкушение, или все сразу. Когда спустя пять минут он приходит домой, то уже немного успокоился. Тем не менее, ему нужно подготовиться к тому, что встретит его за дверью. Он даже не знает, где Годжо взял запасной ключ, но в то же время предпочитает не знать об этом. Когда он входит в квартиру, Годжо сидит сутулившись на диване. Нанами быстро пересекает комнату прежде, чем тот начнет нести свою чушь. — Как ты сюда попал? Годжо дуется: — Ты совсем не романтик. Дай мне хотя бы встретить тебя поцелуем. Нанами лишь сердито смотрит на него в ожидании ответа. — У меня есть свои методы. К тому же ты оставил свои ключи там, где я мог легко их найти. — И что заставило тебя думать, что ты можешь сюда прийти? — Я знал, что не могу, поэтому, полагаю, мне нужно было найти способ. Нанами слишком устал, чтобы иметь с ним дело. Он хочет выгнать Годжо, упаковать вещи и переехать к чертям туда, куда тот не сможет добраться. Он идет в ванную, протесты Годжо вьются позади него, как мухи. Он снимает пиджак, оружие, кобуру, галстук и очки, переставая чувствовать удушье. Тем не менее, внутри остается тяжесть — как камень, погружающийся в глубину его груди. Его нельзя вынуть, камень там уже давно, но в последнее время стал тяжелее. Стук в дверь. — Нанами? Я войду. Годжо садится рядом с ним на бортик ванны, все еще одетый в расстегнутую белую рубашку, которую явно взял из шкафа. Нанами хочет убежать, но будто прирос к месту. Он не может сбежать, только не когда пальцы Годжо обвились вокруг него. — Ты в порядке? — начинает Годжо. — Я устал. — А когда ты нет? Неужели миссия была настолько тяжелой? Нет, я все время думаю о тебе. — Вроде того. — Тогда позволь мне помочь тебе расслабиться. Нанами хочется смеяться. Он прекрасно знает, что Годжо на самом деле плевать на его благополучие. Годжо просто хочет удовольствия, а слово «помощь» лишь скрывает его эгоистичное желание. Хуже всего то, что Нанами продолжает и продолжает ему уступать. Нет ничего хорошего в том, чтобы использовать друг друга таким образом, но это единственное, что может на время заполнить пустоту внутри него. Годжо прижимает его к раковине, нежно чмокая в щеку. Он покрывает поцелуями все его лицо, а затем, наконец, останавливается на губах. Нанами открывает рот, отвечая, их дыхание быстро сбивается. Нанами всегда нравились поцелуи — мягкие и грубые, краткие и продолжительные, ему все нравилось. Он никого так долго не целовал до той встречи с Годжо в офисе магического коледжа. Все дело в том, что когда целуешь Годжо не нужно быть осторожным. Можно лизать, сосать и кусать не сдерживаясь, потому что Годжо всегда позволяет ему. Годжо всегда с жадностью принимает, когда язык Нанами проникает глубоко в его рот, исследуя каждый дюйм мягкой плоти. Нанами не любит сладкое, но он не может насытиться вкусом патоки во рту Годжо. Когда они отрываются друг от друга, их губы соединяет нитка слюны. Это действительно не должно бы так заводить. — Понравилось фото? — шепчет Годжо, покусывая челюсть Нанами. — Пожалуйста, не делай так больше. — Ммм, неправда. Я могу прислать тебе еще, если хочешь. Что ты хочешь увидеть? Зеркальное селфи? Без рубашки? Я в нижнем белье? Я в кружевных трусиках? У Нанами перехватывает дыхание. Эта фантазия ни разу не приходила ему в голову, но теперь он думает о том, чтобы скользнуть в Годжо, пока на нем кружевные трусики — он бы так хорошо смотрелся в черном — пока они оба не испачкают ткань своим семенем. — О, тебе это нравится. Извращенец. — Годжо мягко кусает мочку уха. — Ты был на людях, когда увидел мою фотографию, да? Окружающие видели? Интересно, что они подумают о тебе… — Остановись. — Может, они думали, что за ужасный ты человек. — Годжо-сан, ты… Они снова лицом к лицу, губы почти соприкасаются. — Ты удивился? Разозлился? Возбудился? Или все сразу? — Годжо стискивает его сквозь брюки, ухмыляясь, нащупав полувозбужденный член. — У тебя публично встал, Кенто? Внезапный отказ от формальностей пускает дрожь по спине Нанами. Он чувствует, как его пальцы белеют, когда он сжимает мраморную поверхность, пытаясь удержать остатки самоконтроля. Несмотря на это, он не позволит Годжо взять верх. Секс для них — это игра власти и контроля, и хотя Годжо может выиграть все в жизни, здесь Нанами не может проиграть. — Почему бы нам не поговорить о тебе, как обычно? — Он берет Годжо за подбородок и смотрит ему в глаза. — Что заставило тебя так отчаяться, что ты ворвался ко мне, вместо того, чтобы ждать у двери, как нормальный человек? — В свою защиту скажу, что я не нормальный человек. Он ненавидит, как легко Годжо отвечает на колкости. — О чем ты думал, когда прислал мне эту фотографию? Голубой взгляд опускается на его губы. — У меня было много мыслей. — Да? Расскажи мне. — Ах, с чего же начать… — мрачно усмехается Годжо. — Я не могу выбросить тебя из головы. Ты так хорошо меня трахнул в прошлый раз. Я и не подозревал, что ты такой садист, наставил мне таких синяков... Я думал, что даже одежда этого не скроет, не мог перестать смотреть на них, когда собирался по утрам. Конечно, воспоминания о Годжо, нежащемся после секса, были еще свежи в сознании Нанами. С тех пор прошло не больше двух недель. Годжо был обнажён: красные пятна на белой коже, красивое лицо залито слезами и спермой. Действительно грязное зрелище, Нанами чувствовал бы себя виноватым, если бы это не был Годжо Сатору. — Продолжай. Годжо медленно расстегивает его рубашку. — Я все время думаю о твоем лице, пока ты меня трахал. Боже, ты как будто совсем другой человек, когда теряешь контроль. Рука скользит под синюю ткань, успокаивающе обводя заживший шрам на его поясе. В мгновение ока рубашка сброшена. — Ты жесток. Ты красив. Ты всегда оставляешь меня желать большего, Кенто. Черт, он не может просто взять и сказать такое. Годжо наклоняется, проводя языком по шее Нанами, покрывая засосами его ключицы и грудь, превращая тело Нанами в площадку для исследования ртом. Кожа горит, эти действия слишком серьезны и интимны для них обоих, они слишком близки к обожанию. В этот момент Нанами уверен, что удар ножом в сердце причинит меньше боли, чем напряжение между их телами. — Однажды я подрочил, фантазируя, что ты связал мне руки своим галстуком, — небрежно признается Годжо. — Ты сказал мне кончить от одного твоего члена. Нанами не знает, какой образ заводит его сильнее: Годжо дрочит один в своей комнате, думая о том, чтобы его связали, или Годжо, растянувшийся на кровати, со связанными над головой руками, умоляющий о прикосновении. В любом случае, есть определенная степень восторга в том, что Годжо фантазировал о нем. У него стоит так крепко, что это больно. — Сатору, — зовет он, стараясь говорить строго. — На колени. Годжо опускается на холодный пол, его полуприкрытые глаза сверкают жадностью. Нанами запускает пальцы в мягкие пряди, и Годжо склоняет голову под его прикосновением. Как собака, изголодавшаяся по ласке, думает Нанами. — Прошу? — Говори яснее. — Позволь мне отсосать тебе, папочка. Нанами стонет от этого прозвища. Он действительно низко опустился, позволяя Годжо подобную грязь. — Сделай это как следует, засранец. — Он расстегивает ремень, глаза Годжо следят за каждым движением. Прежде чем освободить свою эрекцию, он слышит самодовольное «Я всегда делаю это хорошо». Следующее, что он чувствует, — как Годжо, дразнит его короткими вылизываниями и поглаживаниями по всему члену, прежде чем впустить в тепло своего рта. Не давая Нанами времени приспособиться, Годжо нетерпеливо пытается взять еще, обводит языком набухающую плоть. Нанами хватает пригоршню белых волос, направляя Годжо так, чтобы их темп совпадал. — Думаешь, у тебя получится? — спрашивает Нанами, мягко постукивая пальцами по горлу Годжо. Годжо отвечает, проглатывая большую часть длины. Член входит так идеально, что бедра Нанами сами по себе дергаются вперед. Годжо вздрагивает, стонет вокруг члена. — Ха. Ну конечно, у тебя нет рвотного рефлекса, — Нанами тянет Годжо к себе. — Ты выглядишь гораздо лучше, когда молчишь и чем-то давишься. Годжо смотрит на него голубыми глазами, полными слез. Нанами спрашивает себя, сколько людей убили бы, чтобы насладиться неземным видом сильнейшего шамана, стоящего на коленях, с лицом, покрасневшим и влажным от слез и пота, с членом, глубоко вонзившимся в его горло. Есть скрытое удовлетворение от осознания того, что все это он получает бесплатно. (За исключением того, что это не бесплатно. Вечное смятение внутри — цена, которую он платит за то, чтобы спать с Годжо Сатору. Это та сила, которой Годжо обладает за пределами мира шаманов. Все, — как Нанами выучил с юных лет — имеет свою цену). Он готов кончить, когда Годжо качает головой вверх и вниз, посасывая сильнее, одной рукой поглаживая свой член, а другой хватаясь за бедро Нанами. Как бы он ни хотел спустить в горло Годжо, он предпочитает приберечь его для лучшего использования. — Хватит. Годжо отстраняется с мокрым хлопком. Он утыкается носом в бедро Нанами, его дыхание сбито от грубого обращения. — Сатору, — окликает Нанами. Его сердце замирает, когда Годжо смотрит вверх: рубашка уже свисает с плеча, а внизу видна влажная упругая выпуклость — Ты в порядке? — Все хорошо. — Годжо слабо улыбается. Его припухшие губы раскрываются, когда Нанами проводит по ним большим пальцем — зубы нежно цепляются за палец, втягивают его в рот, все еще голодный, несмотря на все предыдущее. — Тебе мало? — поддразнивает Нанами, с силой надавливая на язык Годжо. Тот качает головой. Он вытаскивает палец и вытирает его о подбородок Годжо. — Вставай. Как только Годжо это делает, Нанами немедленно меняет их положение. — Мы сделаем это здесь? — спрашивает Годжо скорее весело, чем обеспокоенно. — Да. Раздвинь ноги. Годжо раздвигает худые ноги, снимает нижнее белье, не нарушая зрительного контакта. Нанами сглатывает. Годжо знает, что делает с ним, демонстрируя себя в такой небрежной манере. Нанами хватает смазку и сует ее в руку Годжо. — Я хочу посмотреть, как ты себя готовишь. — А? — Ты меня слышал. — Нанами прижимается губами к его ушной раковине. — Делай это, как если бы ты был один. Не трогай свой член. Он чувствует, как Годжо вздрагивает. — Блядь, это так круто, Кенто. Годжо щедро поливает пальцы смазкой и начинает вводить первый, вздыхая от давления. Нанами внимательно наблюдает за ним, стараясь не упустить момент. Его член дергается, когда Годжо добавляет второй палец и трясет бедрами, когда разводит пальцы внутри. — Ах, Кенто, — стонет Годжо, ускоряя темп. — О чем ты думаешь? — вкрадчиво спрашивает Нанами, касаясь пальцами его позвоночника. — О т-тебе. Ты трахаешь меня на всех поверхностях этой квартиры. Ты заставляешь меня сидеть у тебя на коленях и часами двигаться на твоем члене. — Годжо вставляет третий палец и Нанами прижимает губы к его шее, раскрашивая нежную кожу любовными укусами. Он смотрит вниз, туда, где пальцы Годжо ныряют в тело, и у него встает еще сильнее, когда он видит, как тот глубоко трахает себя тремя костяшками пальцев. — Папочка, — неуверенно шепчет Годжо. — Я думаю о том, что ты… ммм, черт… вбиваешься в меня сзади, распластывая по стеклянной двери, пока я не кончу на нее. Пусть люди снаружи видят, что ты со мной делаешь. — У тебя действительно нет стыда. — усмехается Нанами. Как бы идея не интриговала и не возбуждала его, он никогда не сделает этого. "Как неприлично", — думает он. Он надеется, что Годжо не будет его уговаривать. — Да, да, дерьмо, я готов. — Годжо вынимает пальцы, морщась от потери. Его покрасневший член истекает смазкой, покачиваясь между бедер. Нанами трогает его, сжалившись, вызывая громкий стон, который эхом разносится по маленькой комнате. Он, наверное, сейчас такой чувствительный, думает Нанами с садистской улыбкой и с силой массирует скользкую головку, заставляя Годжо со всхлипом откинуть голову назад. — Больно, придурок, — рычит Годжо. Нанами убирает пальцы и берет Годжо за руку. — Что ты хочешь, Сатору? Годжо хмурится в ответ, ухмылка почти сходит с его лица. Кажется, он в настроении еще немного поиграть. Нанами с радостью идет ему навстречу, хотя он так же готов взорваться, как и Годжо. — Я буду целовать тебя столько, сколько захочешь, — демонстрирует он, целуя запястье Годжо там, где бьется пульс. — Потрогаю где угодно, — он сжимает дрожащее бедро. — Трахну, пока не уничтожу для тебя других партнеров. — Он прижимает пальцы к пульсирующему мышечному кольцу. — Просто скажи мне, чего ты хочешь. — Кенто, — скулит Годжо. — Скажи это, детка. — Я хочу, чтобы ты трахнул меня, пожалуйста. Нанами хватает Годжо за талию, наклоняя над раковиной. Судя по вырвавшемуся вздоху, Годжо любит, когда с ним так обращаются. Вскоре они оба понимают, что теперь смотрят в зеркало, и Нанами охватывает смущение, потому что он определенно не подумал об этом — но затем он видит в отражении исступленное лицо Годжо и решает отбросить остатки стыда. Он раздвигает ягодицы Годжо, вставляет внутрь большой палец и наслаждается тем, как там скользко. — Тебе не нужно снова меня раскрывать, я достаточно растянут, — заплетающимся языком говорит Годжо. — Заткнись. — Он сильно хлопает Годжо по заднице, прежде чем приставить головку члена к его входу и медленно толкнуться внутрь. Он все еще немного тугой, но так, что Нанами хочется безжалостно втиснуться внутрь на всю длину. И похоже, Годжо читает его мысли, потому что тут же подается назад, пытаясь насадиться сильнее. — Ты все еще сдерживаешься? — спрашивает Годжо, поворачивая голову, чтобы Нанами увидел озорный блеск в его глазах. — Давай, Кенто. Ты же знаешь, я не сломаюсь. Нанами так и поступает, проталкивая свой член до тех пор, пока тот не погружается глубоко в горячее тело, вызывая у Годжо сдавленный стон. Некоторое время он остается неподвижным, чтобы убедиться, что тому не больно. Когда Годжо предлагает ему двигаться, он подчиняется, хватая тонкую талию и трахая неглубокими толчками. Когда Годжо наклоняется, Нанами ясно видит себя в зеркале. Он видит себя каждый день, когда готовится к работе, но он никогда не знал, как выглядит, когда кого-то трахает. Будь он нарциссом, это было бы своего рода откровением: растрепанные волосы, капля пота, стекающая по раскрасневшемуся счастливому лицу, вздымающаяся от восторга грудь. — Ты только сейчас себя увидел? — шутит Годжо. — Пора тебе узнать, какой ты секс. Нанами фыркает, резко подаваясь вперед, пока его бедра не упираются в задницу Годжо. Тот издает ряд проклятий от внезапного движения. Затем Нанами обхватывает Годжо за горло, подтягивая его вверх, пока они оба не видят свои отражения. — Смотри. Зеленый встречается с голубым, золотистый с белым. В зеркале Нанами может увидеть резкий контраст их телосложения. Хотя их тела сформированы годами тренировок и боев, Годжо все еще строен, а Нанами более крепко сбит. Годжо может быть выше, но, когда Нанами нависает над ним, очевидно, что Нанами массивнее. Он чувствует частое биение пульса Годжо под ладонью и бархатные стенки, окутывающие его член. Загривок Годжо блестит от пота, искушая Нанами притянуть его ближе и укусить. Он пахнет мускусом и головокружительно сладкий, им невозможно насытиться, поэтому Нанами продолжает смаковать то, что ему предлагают. Он слышит всхлипы Годжо — беспорядочные возгласы, все громче и громче, — и ритм его толчков сбивается вместе с самоконтролем. Он кладет подбородок на плечо Годжо, наблюдая, как они оба теряются в волне удовольствия. — Сатору, детка, — шепчет он. — Посмотри на себя. Их глаза встречаются в зеркале, когда его рука тянется к соску Годжо. — Ты возбуждаешься, наблюдая за собой, да? Ты сжимаешься вокруг меня. Или это потому, что я прикасаюсь к тебе здесь? — Он сжимает чувствительный узелок. — Оба, — выдыхает Годжо, не отрывая взгляда от их отражений. Затем Нанами выходит и снова вламывается: они оба охают в унисон. Когда он захватывает рот Годжо все становится диким и грязным, и это ощущение возвращает Нанами к тому случаю в офисе, когда он превратил Годжо в дрожащий комок на своих коленях одними поцелуями. Их языки наслаждаются вкусом друг друга, их горячее дыхание смешивается в воздухе. Это сводит с ума — быть поглощенными такой взаимной похотью. Жарко там, где грудь Нанами прилипла к спине Годжо, и ему кажется, что их тела растают и сольются вместе. Когда Нанами пытается прервать поцелуй, Годжо быстро хватает его нижнюю губу зубами, снова соединяя их губы вместе. Что-то темное приходит в голову Нанами. Он сжимает подбородок Годжо, заставляя его открыть рот, и плюет в него, оставив ошеломленным. — Вау! — восклицает Годжо, облизывая губы. — Так ты заявляешь на меня права? Блондин не отвечает и вместо этого продолжает его трахать. Когда он меняет угол, головка члена касается простаты Годжо. Тот судорожно стонет. — Кто сказал, что ты можешь закрыть глаза? — рычит Нанами. — Продолжай смотреть, Сатору. Годжо подчиняется, хлопают белые ресницы. — Я почти, — скулит он. — Трахни меня сильнее, Кенто, прикоснись ко мне, что угодно. — Ты можешь лучше, засранец. — Нанами дергает его за волосы. — Блядь, пожалуйста, пожалуйста, трахни меня сильнее. Кончи в меня. Хочу, чтобы ты кончал внутрь, пока из меня не потечет. Заставь меня кончить, прошу. Сколько бы Нанами не ощущал свое преимущество, в конце концов именно Годжо заставляет его сдаться и рухнуть к нему в руки. — Хороший мальчик. Нанами вонзается в него жестко и глубоко, безжалостно тараня чувствительный узел нервов. Другая его рука тянется вниз, чтобы подрочить Годжо, и тот с криком кончает, покрывая ее спермой. — Кончи для меня, папочка, — мурлычет Годжо, и Нанами достигает предела. Он проливается внутрь, наполняя Годжо до краев, вонзая зубы глубоко в его плечо в попытке сдержать стон. — Вычисти это, — приказывает Нанами, протягивая руку к приоткрытым губам Годжо. В зеркале Нанами видит, что Годжо с готовностью поглощает свою сперму, тщательно посасывая пальцы один за другим. Так блядски грязно. Он медленно выходит, изучая произведение искусства перед собой. Тело Годжо еще трясется от оргазма, его шею украшают красные лепестки засосов, а на плече начинает проявляться след от зубов. Ручейки спермы стекают с его задницы на бедра. Совершенно развратно, каким и должно быть все красивое. — Ты никогда не перестаешь меня удивлять, Кенто.***
Они снова трахаются, на этот раз на кровати. Годжо медленно движется, оседлав Нанами, как будто все время в мире принадлежит им. «Не нужно спешить», — говорит Нанами, кладя руку на бедро Годжо. Так выходит сильнее и глубже, когда они смотят друг другу в глаза. Когда Нанами кончает, он произносит имя Годжо. Сатору, Сатору. Три слога могущественны, как их носитель. Ни разу он не произнес этого имени, не позволив его тяжести задержаться на языке. Когда они оба кончают, Годжо целует его медленно и сладко. В поцелуе чувствуется благодарность. — Куда ты, Нанами? — спрашивает Годжо. Между ними существует негласное правило — снова называть друг друга по фамилии, как только секс окончен. В конце концов, это единственный способ установить предел для их отношений. — На кухню, — он надевает нижнее белье и выходит из комнаты. «Я попрошу его уйти после этого», — думает он, наполняя стакан водой. «Нет, мне просто нужно положить этому конец.» Для начала, почему он вообще позволил этому случиться? Какое злое заклинание наложил Годжо, чтобы так его заворожить? «Скажи, я выгляжу настолько отчаянным и одиноким, что ты решил сделать из меня игрушку?» Один раз — ошибка. Два — закономерность. Три — космический дисбаланс, угрожающий разрушить Вселенную. Он должен был знать с самого начала, что земная ось наклонилась в тот момент, когда Годжо Сатору поцеловал его в первый раз. Он должен был знать, что нельзя связываться с богом, но Годжо даже не бог. Годжо плывет где-то в середине спектра: ни человек, ни бог, или и человек, и бог. Он — высшее существо, благословленное самой вселенной, Нанами — простой смертный, на стороне которого немного удачи. То, что Годжо ему послушен, означает, что даже закон природы не абсолютен. Или ему хотелось бы так думать. (Он вспоминает то время, когда они еще учились в старшей школе, как он впервые понял, что мир шаманов вращается вокруг беловолосого мальчишки всего на год старше него. Мальчишки, который или изводил его, или покупал ему еду в хороший день. Он вспоминает, как впервые увидел кристально-лазурный цвет под солнцезащитными очками Годжо — это было так, будто огромное яркое небо сжали и отполировали в пару драгоценных камней. Он знал, что никто не застрахован от Годжо Сатору, даже он сам, и что огонь, клубящийся в его животе, был универсальным опытом, когда дело доходило до того, чтобы смотреть в глаза сильнейшему магу). Когда он возвращается, Годжо лежит вытянувшись на кровати и закрыв глаза. Нанами толкает его в ногу, протягивая стакан с водой. Он замечает, что на Годжо серые спортивные штаны, которые, похоже, тот тоже стащил из его гардероба. Когда Нанами плюхается на кровать, Годжо подползает и кладет голову ему на грудь. Это просто… это переходит все границы. Слишком много близости и слишком мало границ. Все, что нужно сделать Нанами, это сказать: «Отстань, давай прекратим, пожалуйста, уходи», но слова застревают у него в горле. А может, он просто не хочет, чтобы это закончилось. — Эй, — шепчет Годжо, глядя ему в лицо. — Если ты когда-нибудь перестанешь быть шаманом по-настоящему, что бы ты сделал после этого? — Зачем это тебе? — Не будь идиотом, Нанами, — Он переплетает их пальцы. — Сколько лет мы дружим? По крайней мере, мы можем немного открыться друг другу. Как будто ты мне откроешься. Я же знаю, что ты такое. — Ладно. Думаю, я перееду. Буду читать книги на пляже где-нибудь подальше от Японии. — Я люблю пляжи! Можно я поеду с тобой? Нанами знает, что это всего лишь одна из его шуток, но он не может удержаться от небольшого проблеска надежды, вспыхивающего внутри него, как луч света в конце туннеля. — Да. Да, можно. Возможно, однажды ему удастся разорвать этот круг. Но сейчас он не хочет тратить зря тот редкий момент, когда кто-то заполняет и согревает свободное место в его постели — импровизированный побег из сурового мира, в котором они живут.