***
В Доме Аида тихо без Загрея. Если бы не противоречия с сыном Владыки, Танатос, возможно, жалел бы о его отсутствии, возможно, скучал бы по явному отсутствию смеха и жизни в залах. Как бы то ни было, он специально выбрал этот момент, чтобы вернуться домой, чтобы собраться с мыслями и отдохнуть, не пересекаясь с Загреем и его тусклыми извинениями, даже не касающимися верной темы. У него нет сил, не тогда, когда на поверхности идёт война. Пожинание душ от масштаба мелких стычек, прежде чем Керы смогут схватить их, в дополнение к своим обычным обязанностям, требует всего его времени и сосредоточенности. Затишье в сражении — долгожданная передышка, которую он предпочел бы провести в покое, или в чём-то максимально близком к этому. У него ещё есть время, если его оценки верны; Загрей только недавно вошел в Асфодель, и впереди ещё долгий путь на поверхность. Танатос должен быть в состоянии поговорить с Матерью Никтой, проверить, как там Гипнос, может быть, даже уговорить его братца вздремнуть без сновидений, если он — — Кровь и тьма, как больно! Танатос вскидывает голову, чтобы увидеть, как Загрей выбирается из Бассейна Стикс, запах дыма и горелой плоти преследует его. Типично. Загрею не удалось выбраться на поверхность за невесть сколько попыток, только сам Владыка Аид способен отправить своего сына домой мучительным путем, но, разумеется, когда Танатос хочет передышки, идиот берет и падает в яму с магмой. Мойры, должно быть, от души посмеялись за его счёт. Он полагал, что должен быть благодарен Загрею за то, что тот даже не думает приближаться к балкону, с которого Танатос любит смотреть на Реку Стикс; он едва помнит, что нужно остановиться, чтобы погладить Цербера, прежде чем снова уйти, оставляя кровавые следы на мраморном полу, которые только добавят работы Дузе. Случайность, полагает Танатос. Смещение концентрации, плохой выбор вооружения, неудачная последовательность смены залов. Несомненно, Загрей вновь пробьется на поверхность при следующей попытке. Но он этого не делает. Танатос, кажется, не может предсказать, когда Загрей задержится в залах Дома, а когда нет; раз за разом он погибает, прежде чем достичь Владыки Аида на поверхности. Это начинает расстраивать Загрея, Танатос знает, и он полагает, что обильные неудачи, что удерживают Загрея от того, чтобы начать выискивать его, дабы попытаться вознести ему бутылку нектара вместо извинений — это небольшая милость. Это продолжается дни, потом недели, затем месяцы. На поверхности продолжает бушевать война, и Танатос упорно работает, чтобы не отставать от притока душ, а Загрей погибает в глубинах Асфоделя, либо на равнинах Элизиума, в редких случаях даже в ямах Тартара. Загрею понадобились месяцы, чтобы собраться с духом и подойти к нему. — Эй, Тан? — Что? — ровным голосом спрашивает Танатос. Он не отворачивается от вида Реки Стикс, вечно текущей вниз. Он слышит за спиной вздох Загрея. — Только не говори мне, что ты всё ещё расстроен из-за Сизифа. Ногти Танатоса впиваются в его ладонь. — Чего ты хочешь, Загрей? На мгновение воцаряется тишина, и Танатос опасается очередной неизбежной попытки сгладить ситуацию — но у Загрея, похоже, сегодня тоже не хватает сил на очередную размолвку. — Я лишь хотел узнать, не виделись ли вы в последнее время с Владыкой Аресом. Вы работаете вместе время от времени, не так ли? — Да, так и есть, — отвечает Танатос на действительно бессмысленный вопрос — разумеется, Война и Смерть работают вместе. — Но я уже давно его не видел. Его последняя война достигает своего апогея, и он нужен на больших полях сражений, чьи ушедшие души я должен оставить своим сестрам. Почему ты спрашиваешь? — О, ничего такого. Мне просто не посчастливилось наткнуться на одно из его благословений, хоть я и держался за флакон, что он мне дал, — отвечает ему Загрей. — Но, если идет большая война, я думаю, это всё объясняет. — Даже когда ты нёс его подарок на память? — Танатос поворачивается к Загрею только сейчас, нахмурив брови в раздумье — и беспокойстве, хоть он и не сознается в этом. — Это… странно. Я попытаюсь найти его в следующий раз, когда моя работа приведет меня к его полю битвы. — О, нет, тебе не нужно сворачивать со своего пути, я уверен, что он попросту занят своей войной, и всё такое, — отмахивается Загрей от предложения. — Мне лишь было любопытно. Дары Владыки Ареса весьма могущественны — они больше подходят для борьбы, чем чьи-либо другие. Признаюсь, без его помощи мне пришлось немало повозиться. Это не слишком большое откровение, когда весь Дом знает, как сильно он боролся последние несколько месяцев, с тех пор, как — О. Любопытно, с каким трудом он борется с желанием улыбнуться. Что же, это не совсем штурм Подземного Мира, дабы отомстить Королю Сизифу, но Арес явно не делает пустых угроз. — Тем не менее, если я случайно наткнусь на него, я дам ему знать, что его присутствия очень не хватает, — отвечает Танатос. — Он наверняка оценит это. Так же, как Танатос будет наслаждаться, видя, как веселье танцует в его завораживающих красных глазах, думает он.***
Война идёт на убыль. Всегда обидно лицезреть, как постепенно стихают сражения, но Арес прекрасно понимает, что ни одна война не может длиться вечно. Смертные теряют свои жизни слишком быстро и в слишком большом количестве, и обеим армиям потребуется время, чтобы восстановиться, чтобы вновь укрепить свои ряды. Такова война — постоянный подъём и падение распрей. Конечно, многое ещё предстоит сделать — война ни начинается, ни оканчивается битвой, и, как таковым, влиянием Ареса тоже. Советы, стратегия, шпионаж, разведка — всё это его область, и он находит удовольствие в каждой её части. Это действительно захватывающе — видеть, как далеко могут и будут заходить смертные, когда они находятся в состоянии войны. И все же, именно битвы чаще всего заставляют смертных молиться о его помощи, заранее возносить подношения во славу его имени, воздвигать дань в его честь впоследствии. Таким образом, именно битвы чаще всего притягивают его, ведь Арес, как и любое другое божество, действительно процветает на поклонении. Сейчас он наблюдает за одним из таких сражений, когда остатки двух великих армий столкнулись, возможно, в последний раз. Обе стороны отдали Аресу свои долги, и он не оказал своей милости, как таковой, ни одной из них. Он здесь только для того, чтобы наблюдать, учиться, и, возможно, даровать благословение тем смертным, что проявляют великую доблесть в бою. Есть солдат, за которым он приглядывал, которого он подстегнул в некоторых стычках — молодой и умный, тихий, но всегда наблюдательный, оценивающий, выполняющий приказы, но нарушающий правила ровно настолько, чтобы дать своим людям преимущество. Когда-нибудь из него выйдет отличный генерал, если он выживет. И если задумчивая морщина на лбу солдата слишком сильно напоминает Аресу о Хтоническом Боге, которого он полюбил, его придется простить. Даже олимпийцы небезгрешны, как бы ни хотелось его отцу, чтобы смертные считали иначе. Он также должен быть прощен за то, что полностью отказался от битвы, когда сама причина, по которой он оказал свою милость солдату с задумчивыми глазами, появляется рядом с ним на холме, возвышающемся над полем битвы. — Что же, моя дорогая Смерть, — нараспев произносит Арес. — Чем я обязан удовольствию оказаться в твоем обществе? Удовольствие, говорит он, а не честь — хотя, безусловно, это честь, когда Танатос ищет его. К сожалению Ареса, такое случается не часто. Танатос отвечает не сразу, стоя рядом с ним, выпрямив спину и наблюдая за битвой внизу, с выражением плохо скрытого отвращения. Арес давно уже научился не держать обиды — не сама война неприятна Смерти, а мысль о том, что он должен оставить души павших Керам. В нем есть собственничество, которое ценит Арес; каждый Бог желает заполучить свою добычу, даже те, кто не ведет войны. — Я слышал, ты был занят, — в конце концов говорит Танатос, глядя на Ареса лишь периферией взгляда. — Неужели эта война отнимает у тебя так много времени, что ты не можешь уделить ни минуты, чтобы время от времени посылать свои приветы в Подземный Мир? Ах, значит, его отсутствие было замечено. Превосходно. — Должны быть установлены приоритеты, — пожимает он плечами, хоть и не может удержаться, чтобы уголки его рта не изогнулись в совершенно самодовольной ухмылке. — Я уверен, что мой родственник прекрасно справляется с помощью моих товарищей-олимпийцев. — Ты прекрасно знаешь, что это не так. — Жаль, — говорит Арес, не раскаиваясь. — Значит, он понимает, что его действия имеют последствия? Танатос фыркает, но это вовсе не смех. — Едва ли. Как я уже сказал, у него есть довольно раздражающая склонность быть слишком высокого мнения о других. Он, вероятно, поверит, что ты занят своей войной, пока весть об ее окончании не достигнет Подземного Мира. — Неужели он действительно не понимает, что я недоволен его решением отпустить Короля-обманщика на свободу? — Он даже не знает, что ты приложил руку к его поимке, — признает Танатос, недовольно сжав челюсти. — Как и о том, на что пошел Сизиф в своей попытке обрести бессмертие. Загрей попросту предположил, что ранил лишь мою гордость. Улыбка сползает с лица Ареса, как будто по волшебству его дяди Посейдона — или, на самом деле, словно от одного присутствия Посейдона. — Он никогда не спрашивал? С тех пор, как он в последний раз разговаривал с Танатосом, его гнев остыл в его жилах, и кажется, что лёд ползёт всё дальше и дальше, угрожая поглотить его целиком. Голова у него ясная, поза не напряжена, и он так сильно, так сильно разъярен. Подумать только, его кузен осмелился предположить, что Танатос — спокойный, рассудительный, беспристрастный Танатос — затаит обиду из-за чего-то столь несущественного, как уязвленное самолюбие — это попросту непостижимо. Танатос качает головой. — И я не стал добровольно делиться информацией. — И это твоё право, — настаивает Арес. — То, что он с тобой сделал… Он не заканчивает мысль. До сих пор он ярко помнит Танатоса, закованного в цепи и спрятанного в слишком маленьком сундуке, с синяками на запястьях, кровоточащими висками и выражением ужаса, боли — сломленного. Арес не из тех, кто уклоняется от ужасных сцен; объективно он видел гораздо более худшее, спровоцировал гораздо худшее — даже прошел через худшее, учитывая долгий год, проведенный у Алоад. Но ничто никогда не станет более навязчивым, чем воспоминание о том, как он нашел того, кто ему дорог, в таком положении. — Не будем говорить об этом, — быстро отвечает Танатос. — Мы оба прекрасно знаем, что произошло. Арес мычит в знак согласия. — Тогда чего бы ты хотел от меня, мой Император? — Импер –? — начинает Танатос, обрывает себя на полуслове и фыркает нехарактерно громко. — В наши дни у смертных самые нелепые имена для бабочек. — Ты против? В глазах Танатоса, несомненно, есть что-то весёлое. — Нет, — поспешил заверить он. — А что касается Загрея… Я не хочу, чтобы он так часто терпел неудачу. Он мой друг, даже если и постоянно стремится испытать пределы моего терпения. — Ты милосерднее, чем я, — шепчет Арес, даже не пытаясь скрыть явное восхищение в своем голосе. Милосердие никогда не было его натурой, ибо милосердие — редкое явление на войне, но Танатос… Танатос — и есть самое милосердие. Нет ничего более милосердного, чем быстрая смерть. — Тогда я буду немного снисходительнее, по твоему желанию. — И вновь я должен поблагодарить тебя, Владыка Арес, — говорит Танатос, его слова сопровождаются наклоном головы, который с тем же успехом мог быть широким поклоном от него. — Ты мне ничего не должен, моя дорогая Смерть, — Арес говорит только правду. — Как бы мне это ни было больно, но сейчас ты должен меня покинуть. Пройдет немного времени, прежде чем прилетят твои сестры. В самом деле, сражение почти прекратилось, и фурии, несомненно, уже затаились в засаде, готовые потребовать свою добычу, как только будет повержен последний боец. Арес знает, что это не та сцена, свидетелем которой хочет стать Танатос. Танатос морщит нос в отвращении. — В таком случае я ухожу. Удачи, Владыка Арес. — И тебе, мой Император. Он лишь мельком видит наивно раздраженное выражение, которое мелькает на лице Танатоса, прежде чем тот уходит, и Арес снова остается наедине с остатками армий смертных, сражающихся на поле внизу. Его любимый солдат, к его легкому огорчению, погиб, пока он был занят той самой причиной, по которой отдал предпочтение этому солдату в первую очередь, и Арес тихо ругается. Смерть, безусловно, имеет свой способ раскачивать Войну. Арес спускается со своего места на вершине холма и зовет Гермеса. Он позаботится о том, чтобы эта душа заняла самое почетное место в Элизиуме, если не больше.***
В следующий раз, когда Загрей отваживается выйти из Дома Аида, именно Хозяин Дома возвращается через Бассейн Стикс. Сам Загрей вскоре последует за ним, как и всегда; те, кто связан с Подземным Миром, не могут оставаться на поверхности бесконечно, Танатос слишком хорошо знает это. Но Загрей, который выходит из Бассейна, возрождается не только в буквальном смысле — уверенность в его огненных шагах, решимость, сияющая в его глазах, гордость в его улыбке — и Танатос испытывает большее облегчение, чем когда-либо скажет. Загрей без своей обычной бравады — зрелище обескураживающее. Разумеется, его обновленный дух также означает, что он тратит мало времени на возобновление своих поисков, дабы попытаться исправить их разрушенную связь. — Танатос, мы можем поговорить? Он прекрасно понимает, что откладывание этого дела в долгий ящик не приведет к приятным последствиям. — Я полагаю, мы должны, да. Они уходят в спальню Загрея, чтобы добиться уединения, и Танатос оказывается на краю подлокотника кресла Загрея, в то время как сам Загрей беспокойно шагает по всей длине своего ковра, который Подрядчик, к счастью, предусмотрительно сделал огнеупорным. Танатос знает его достаточно долго, чтобы воздержаться от подсказок, сохранить спокойствие и позволить успокоиться Загрею. Он предпочитает подумать над важными вещами, в отличие от своей обычной дерзкой натуры, и Танатос ценит, что он находит это достаточно важным, чтобы обдумывать это так тщательно. — Я говорил с Владыкой Аресом, — наконец, говорит Загрей, резко останавливаясь перед Танатосом. — Ну, или он говорил со мной. Никакой двусторонней связи и все такое, ты знаешь, как это работает. — Я осведомлен, — холодно отвечает Танатос. — Но я уверен, что ты привел меня сюда не для того, чтобы обсуждать недостатки связи между Преисподней и Олимпом. Загрей смеется, в этих звуках мало веселья. — Верно, не для этого. Я хотел извиниться, Тан. Снова. За то, что изменил пакт наказания Сизифа, не поговорив сначала с тобой. — Так почему же ты это сделал? — спрашивает Танатос, стараясь, чтобы в его тоне не прозвучало осуждения, но, судя по тому, как вытягивается лицо Загрея, это ему не удается. — Я не хочу увещевать, я ценю извинения, но, в первую очередь, ты мог бы очень легко избежать этого переполоха. — Разве я не понимаю этого? — фыркает Загрей. — Я не знаю, Тан, я просто подумал… Он всегда был добр ко мне, и я не думал, что он действительно сотворил что-то, помимо уязвленной отцовской гордости и твоей. Но Владыка Арес сказал мне, что Сизиф причинил вред кому-то, кого он очень сильно любит, а это… Ну, для начала, я не знал, что Владыка Арес кого бы то ни было любит. Он не похож на такого, понимаешь? Поэтому, если Сизиф был способен на это, мне интересно… Что он сделал, чтобы убежать от тебя? Он ранил не только твою гордость, не так ли? Мгновение тишины, затем ещё два. — Владыка Арес сказал тебе это, так ведь? — «В будущем тебе следует воздержаться от помилования преступников, которые причинили вред тем, кого я нежно люблю, моим родным», — быстро произносит Загрей, очень плохо изображая глубокий тембр Ареса. — Неудивительно, что он на меня рассердился. Танатос тяжело сглатывает. — Ты прав, — хрипит он, голос чуть громче шепота. — Сизиф ранил не только мою гордость. Я бы предпочел не вдаваться в подробности, но… что ж, один из способов избежать смерти — сделать Смерть неспособной пожать хотя бы одну душу. — О, Тан, — выдыхает Загрей, глаза его полны сочувствия. — Мне жаль. Мне так жаль. Если бы я только знал — — То сделал бы то же самое, — утверждает это Танатос как факт. — Ты бы предпринял ещё несколько упорных попыток, да, но как только в твоем толстом черепе появится идея… Загрей смущенно улыбается. — Возможно, ты и прав, — признает он. — Я бы сказал, что упрям, как бык, но не хотел бы обидеть Астерия. — Ты самоотвержен, — поправляет его Танатос. — В этом становишься весь ты. Щеки Загрея покраснели от редкой похвалы, и было время, когда Танатос насладился бы этим зрелищем. За время до того, как Загрей попытался оставить Подземный Мир — и, следовательно, Танатоса — позади. До того, как Загрей отменил приговор Короля-Лжеца. До того, как Загрей показал истинную степень своего бескорыстия, а Танатос осознал, что он, напротив — эгоист. Потому что то, чего он хочет, с такой силой, что поражает его — это чтобы такая доброта, такое внутреннее пламя, такая любовь были для него. Ему нужен кто-то, кто однозначно будет на его стороне, кто-то, кто поставит его потребности выше потребностей других, кто-то… Что ж, по правде говоря, кто-то, кто пошел бы на войну ради него. Он желает, как и полагается Смерти, а Смерть умеет только брать. Но тогда у Смерти есть одна вещь, которую она может дать — она сама. Не тот подарок, которые многие с радостью приняли бы, но есть получатель, который был бы в восторге, он уверен. В конце концов, Война — ничто без Смерти. И Смерть, как он обнаруживает, была бы ужасно недовольна без Войны. — Итак, — говорит Загрей, прерывая его размышления. — У нас всё… в порядке? Не то чтобы я ожидал, что одно извинение исправит всё за один раз, но — — Да, всё в порядке, — обрывает его Танатос. — Спасибо, что пришёл ко мне. И мне тоже очень жаль, что я так долго держал свою обиду. Это было довольно бессмысленное упражнение в целом. — Ты имел полное право быть огорченным, — поспешил заверить Загрей. — Но я рад, что теперь больше нет. Ты мой друг, Тан. Я не хочу потерять тебя. — Будь уверен, этого не случится. Не по причине чего-то тривиального, как это. Потому что скорее в Асфоделе будет холодный день, чем он позволит Королю Сизифу стоить ему больше, чем стоило уже. И это включает в себя время с теми, кого он любит.***
Когда приближается следующая Смерть, Арес ждет её. Лидеры воюющих стран собрались, дабы обсудить возможности достижения мира, и Арес здесь для того, чтобы убедиться, что они доведут дело до конца. Странная вещь для Войны — упрощать её, и в то же время такая необходимая. В обеих странах не осталось ничего, и длительные военные действия только повредят любым перспективам будущих войн. Вопреки распространенному мнению, Арес редко провоцирует войны лично — смертные вполне способны на это и без его вмешательства. Он лишь помогает искре зажечься, раздувает пламя и гасит его, когда огонь начинает мерцать. Такова его область. Это один из немногих аспектов войны, который не связан со смертью, и поэтому Смерть достаточно вежлива, чтобы подождать, пока не будут сложены руки и не объявлен мир. — Значит, это конец твоей войны, Владыка Арес? — Похоже на то, — хмыкает Арес, в его голосе слышится намек на сожаление. Хотя это неизбежный цикл войны и мира, он всегда скорбит о потере своего влияния. — Смертные устроили прекрасное представление. Они оказали мне большую честь. — Как ты того заслуживаешь. Комплимент дается гораздо свободнее, чем это свойственно Танатосу, и нетрудно понять, что вызывает у Смерти хорошее настроение. — Ты ведь прекратил свою собственную войну тоже, не так ли? — размышляет Арес. — Надеюсь, мой родственник уже загладил свою вину? — Загладил, — подтверждает Танатос. В этом легко убедиться; в его ауре больше нет багряной злости. — И вновь я должен выразить тебе свою благодарность, Владыка Арес. Твои слова, в конце концов, побудили его к действию. — А сейчас? Танатос приподнимает бровь. — Ты должен понимать, что можешь быть весьма убедительным, когда того захочешь. — О, я прекрасно понимаю, — почти напевает Арес. — Но в последнее время у меня был довольно невеликий выбор слов для моей родни. Если судить по выражению лица Танатоса, игра в застенчивость определенно не являлась сильной стороной Ареса. — Загрей был весьма поражен, узнав, что Король-Обманщик причинил вред тому, кого ты нежно любишь, — говорит Танатос, старательно сохраняя ровный голос. — Как и я, говоря по правде. Кто удостоен такой высокой чести? Арес ощущает себя так, словно в его груди бьется боевой барабан — и, как и всегда, это побуждает его к действию, в самый разгар битвы. — Ты, — говорит он, и единственный слог произносится твердо, без колебаний. В любви так же мало места для сомнений, как и на войне. — Он причинил вред тебе. Танатос молчит. Он молчит долго, а барабан продолжает мерно биться в груди Ареса, всё громче, громче, и громче — — Ты мог бы сказать мне, — в конце концов говорит Танатос, очень мягко, тихо — или, возможно, Арес попросту не слышит его из-за звука своего личного боевого барабана. — Я не вправе, — тихо произносит Арес. — Ты существовал задолго до меня и останешься еще долго после того, как я сгину. Выбор не за мной, мой Император. — Значит, ты предоставишь выбор мне? — Я отдам тебе всё, если ты позволишь. — А если нет? Барабан замолкает. — Тогда я сохраню то, что принадлежит тебе, — отвечает Арес. — И буду молиться, чтобы ты решил взять то, что тебе причитается, в свое время. Танатос прикрывает глаза, глубоко дышит, расправляет плечи. — Я есть сама Смерть, — заявляет он. — А Смерть всегда только забирает. Если я начну, то маловероятно, что я остановлюсь. Ты действительно готов к этому? Арес не совсем уверен, что вынуждает его — то ли напряженный взгляд Танатоса, то ли тяжесть его слов, то ли тот простой факт, что его собственные ноги, кажется, больше не в состоянии поддерживать его — но он падает на колени перед Смертью, почтительно склонив голову. В почтении. — Да. Резкий вдох, шорох травы, а затем чужие пальцы под его подбородком умоляют его поднять голову, легким, как перышко, прикосновением. И зрелище, которое встретило его — Танатос, стоящий на коленях рядом с ним, глаза, безмятежные и удовлетворенные, каких Арес никогда раньше не видел — навсегда останется у него в памяти. Как и ощущение губ Танатоса, прижатых к его собственным, очень мягко. Нет ни настойчивости, ни спешки, ни притязаний — ничего, кроме мягкости, сдержанности, заботы. Это не то, к чему привык Арес — само собой, это Смерть, это — его всё — и ему приходится прилагать значительные усилия, чтобы сдерживать себя. Он — Война, а война привыкла брать свою добычу. Но Танатос не банальная добыча, и не Аресу брать его. Забирает Смерть, много или же мало, как ему заблагорассудится. Танатос улыбается одними губами, озорно, что выдает его отношение к брату-близнецу, и он тянется к одной из рук Ареса, которая, как тот лишь смутно осознает, лежит на его колене, куда сильно впиваются его пальцы, чтобы сохранить самообладание. Чтобы не поддаться инстинкту расхищать и брать, требовать то, что ему не принадлежит. — Ты ведь не даешь пустых клятв? — шепчет Танатос, его дыхание скользит по щеке Ареса. — Ты действительно даруешь мне всё, что угодно. Абсолютно всё. — Всё, — хрипит Арес, и он звучит куда более разрушенным на части от одного лишь единственного поцелуя Смерти, чем когда-либо прежде. — Чего бы ты не захотел, мой Император. Моя любовь. Танатос опускает голову, красивый золотистый румянец заливает его щеки. — Я хочу, — говорит он, по-прежнему таким уверенным голосом, таким ровным. — Я хочу, чтобы ты показал мне. Глубину твоей преданности. Это просьба, выраженная как приказ — даже сейчас в нем есть милосердие — и Арес поднимает их соединенные руки, целует костяшки пальцев Танатоса, так же осторожно и нежно, как и в их первый раз. — Позволь мне забрать тебя отсюда, — умоляет он — они стоят на коленях, два бога неизмеримой силы, на лугу прямо за стенами города смертных, и это не то место, где следует искать Смерти. — Позволь мне забрать тебя домой. Взгляд Танатоса прикован к их рукам, всё ещё прижатым к сердцу Ареса. — Прошу тебя. Это не то, что Аресу нужно повторять дважды. Когда Арес берет Танатоса в свои объятия, он чувствует почти неощутимый рывок в своем сознании, маленький проблеск, пробивающийся сквозь вечную тьму, которая является Подземным Миром, и он печально улыбается. Его родственник несет его подарок, прося о помощи — помощи, которую Арес сейчас не способен оказать. На этот раз ему придется всё компенсировать. Но — Не сейчас.