twenty one pilots — heathens
На столе перед Чангюном — белоснежная скатерть, что переливается в свете ярких ламп и видный через панорамные окна свет луны. Он сидит в ресторане, в котором ждёт Ю Кихёна — своего друга детства, считать года знакомства с которым — бесполезно; который изменился до неузнаваемости за последние пару месяцев — или он был таким с самого начала, и сейчас лишь показал то, кем именно он является? Тишина давит на Чангюна, но он всё также сидит на дорогом деревянном стуле, обитом такой же недешёвой тканью, и даже не двигается. Почему именно этот ресторан, Чангюн знал — в нём Кихён любил обедать и именно на него он положил глаз ещё около года назад, но лишь пару месяцев назад появилась возможность получить такую роскошную птичку в свои руки — чем Кихён тут же и воспользовался, купив ресторан за сумасшедшие для Чангюна — но не для Кихёна — деньги. — Гюни! — звонкий голос эхом раздался по почти пустому помещению. Чангюн оборачивается и смотрит прямо на Кихёна в дорогом костюме и с уложенными волосами, каким-то чудом всё ещё держащую форму. — Прости, что так поздно: работы в последнее время — не вздохнуть, — Кихён улыбается и смеётся так расслабленно, что невольно задумываешься — может, Чангюн ошибся? Может, это всё неправда? Но глаза не обманешь. Не обманешь и память, что видела его друга в крови чужого человека. — Ничего, всё в порядке, — Чангюн старается улыбнуться в ответ, но из-за напряжённости получается натянуто и фальшиво — и Чангюн это чувствует, он это видит и понимает из-за обеспокоенного тона Кихёна: — Что-то не так? — всегда тёплая рука — она была ледяной лишь в ту ночь — ложится на плечо и Чангюн вздрагивает от холода, пробравшего всё тело. — Нет-нет, всё в порядке, не беспокойся, — Чангюн быстро мотает головой, пытаясь убедить Кихёна. Или же себя? — Чангюн не знает точного ответа на этот вопрос: из него ужасный актёр, он не умеет играть расслабленность и делать вид, что всё хорошо, зная, кто перед ним сейчас и кто садится за стол напротив него, кто кивает и улыбается, листая меню так, будто бы посещает это явно дорогое заведение не в первый раз — но, наверное, Кихён и правда здесь не впервые, раз уж так уверенно советует блюда с ценником, равному половине зарплаты Чангюна и уверенно подзывает официанта, определившись с заказом. — А что ты будешь? — Кихён переводит взгляд на Чангюна, который всё это время не сводил с него глаз, пытаясь прожечь в нём дыру и стереть ту ночь и те слова своего друга. — Гюни? — ноль реакции. Чангюн смотрит в упор, даже, кажется, не моргая, думая, когда же Кихён изменился до неузнаваемости. — Им Чангюн? Чангюн вздрагивает от звука собственного имени — он боится Ю Кихёна. Он боится этого милого на первый взгляд парня, он боится того, что тот с ним сделает, когда узнает, почему Чангюн предложил сегодня встретиться. — Ты что будешь заказывать? " — Естественно, нужно вести себя естественно,» — будто бы мантру повторяет про себя Чангюн и снова натянуто улыбается, молясь всем богам, которых знает, чтобы его голос не дрогнул и не выдал то напряжение, которое заполняет собой тело вместе с воздухом в крови. — То же, что и ты. У тебя ведь отличный вкус, Кихён. Кихён обожает лесть, он обожает, когда его хвалят — и Чангюн в очередной раз убеждается в этом, видя реакцию друга и то, как он самодовольно улыбается. — Ты преувеличиваешь, — машет рукой, пытаясь отрицать и делать вид, будто бы не принимает комплимент, когда на самом деле — полностью с ним согласен. Кихён берёт в руки стакан с водой, что стоял на столе и медленно пьёт из него воду маленькими глотками. Поднимает бровь и взглядом предлагает Чангюну взять бокал тоже, но он не решается, потому что знает — выдаст себя с потрохами, как только залпом выпьет всё содержимое. — Как день прошёл? — первым говорит Кихён, пытаясь завязать беседу с молчаливым другом. " — Пожалуйста, не уходи,» — бомбами врываются в мозг воспоминания о мольбах Минхёка — парня Чангюна, когда тот узнал, куда и зачем идёт на встречу с Кихёном Чангюн. — Нормально, — врёт, откидываясь на спинку кресла и складывая руки на груди. — Проснулся, пошёл на работу, а потом понял, что давно тебя не видел и решил увидеться, — от зубов отскакивает заученная наизусть легенда, которую Чангюн репетировал почти целый день перед зеркалом. — Я очень удивился, когда ты мне позвонил, — Кихён верит. Он верит в этот спектакль, не замечая механический голос и то, как Чангюна буквально потряхивает от напряжения, будто бы у него температура и его лихорадит. — Кстати, как там Минхёк? Судя по всему, он занят, раз уж не смог прийти — я-то думал, мы поедим втроём, даже столик вот на четверых забронировал и разогнал весь ресторан, — тихий смешок, пока Кихён длинными пальцами теребит стеклянную ножку прозрачного бокала с водой. — Он… у него завал на работе, — очередная ложь, потому что в голове проносится испуганный и дрожащий, как осенний лист, голос Минхёка: " — Я позвоню в полицию, если ты не наберёшь меня в одиннадцать.» Минхёк знает. Он знает о том, что совершил Ю Кихён. Он знает, что Чангюн помогал ему в ту роковую ночь. Он знает, на какую опасность тот пошёл сегодня. — А, вот как… Значит, поедим в другой раз, — Кихён поднимает на Чангюна взгляд, и он вздрагивает от неожиданности. Глаза Кихёна — холодные, как замерзшее озеро зимой, в них — завораживающия глубина, что видна из-под тонкой корочки льда. Ещё секунда — и Чангюн провалится в то, чего он раньше никогда не видел не только в Кихёне, но и в других людях. И это пугает. Это пугает непредсказуемой неизвестностью, ведь точно такие же глаза были у Кихёна примерно месяц назад, когда он позвонил ему среди ночи с фразой: — Я убил человека, — голос равнодушный, ничего не выражающий — такой же, как и сейчас, отличие лишь в том, что сейчас Кихён говорит с теплотой, будто бы действительно рад видеть Чангюна. Чангюн тогда согласился — просто из-за шока и неожиданности, он согласился из-за уверенности: Кихён шутит. Решил так неудачно подшутить, напугав его до ужаса. Но это была не шутка. До адреса, который назвал Кихён, ехать далеко, особенно стараясь не попадаться на камеры видеонаблюдения — Кихён попросил Чангюна прятаться, чтобы его не посадили, как соучастника, если их вдруг поймают. Кихён стоял к нему спиной, когда Чангюн приехал на место. Его лицо не было полностью видно из-за темноты, но даже так Чангюн мог разглядеть пятна крови на когда-то идеальном и чистом профиле. — Ты всё же приехал?.. — Кихён поворачивается к Чангюну, и последний почти что вскрикивает от испуга — сдерживается лишь из-за непривычно холодной правой руки, что зажимает его рот. — Не кричи. И Чангюн подчиняется этой просьбе — судя по тону, это явно не приказ. Чангюн подчиняется этому ледяному взгляду теперь залитых кровью карих глаз напротив — кажется, Кихён рассчитывал, что Чангюн будет его голосом разума и что он сумеет убедить его сдаться в полицию с поличным. Но он ошибался. Для Чангюна всё происходящее сейчас — сон и будущий кошмар, который будет мучить его каждую следующую ночь и из-за которого он будет просыпаться в холодном поту, криках и страхе, что заставляет сердце биться быстрее — так, что оно стучит в голове, перекрикивая всё. Чангюн чувствует, будто бы всё это — нереально: нереальна кровь на лице и руках Кихёна, нереален сам Кихён, нереально тело, что лежит в паре метров от них — там, куда свет фонаря не достаёт. Чангюну кажется — он и сам нереален во всём этом сумасшествии и что он скоро исчезнет из этого безумия. Но проходит секунда, одна, другая, третья, десятая. Может, проходит минута, а может — час, когда Кихён наконец решается сказать — тихим и будто бы не своим голосом — то, что заставит Чангюна поверить, что это — не страшный сон, а настоящая реальность, которая хуже любого кошмара. — Помоги спрятать тело. — Вот ваш заказ, господин Ю, — знакомый голос парня-официанта помогает Чангюну вернуться в настоящее — примерно месяц после того, как жизнь превратилась в сплошной кошмар, поставленный на повтор. — Стейк с кровью, как вы и заказывали. — Благодарю, — во время этих слов Кихёна перед Чангюном приземляется белоснежная тарелка с мясом и кровью. " — Иронично,» — думает про себя Чангюн, но ничего не говорит — лишь молча рассматривает блюдо, коря себя за невозможность сосредоточиться чуть раньше и выбрав то же, что заказал Кихён. — Спасибо… — тихо благодарит Чангюн официанта, и даже уже берёт приборы в обе руки, чтобы начать есть мясо, но понимает — не может. Он не в силах есть мясо, что заказано на неизвестно каким образом заработанных деньги — Чангюн не знает, убил ли ради них Кихён кого-то ещё или же нет; он не знает, есть ли на этих деньгах чужая кровь. Занесённый вверх нож медленно опускается вниз, пока Кихён уже начинает жевать небольшой кусочек своего мяса. — Что мне здесь всегда нравилось — повара, — пальцы берут в руку салфетку, осторожно вытирают рот. — Они профессионалы, нужно будет подумать о том, чтобы увеличить им зарплату, — взгляд, оглядывающий просторный зал, останавливается на Чангюне. — Ты чего не ешь? Не нравится? Сказать, чтобы переделали? Руки, держащие ледяной, как холодный зимний вечер металл, сжимаются ещё сильнее — мгновение, и пойдёт кровь. — Я… — Чангюн закрывает глаза и собирает все силы, что у него остались, но проваливается — он не может сказать даже слова. Набирает побольше воздуха в лёгкие, которые отказываются работать из-за нервов, и всё же произносит то, что грызёт его всё это время. Поднимает отчаянные глаза на Кихёна: — Я так не могу. Чангюн не говорит, что именно он не может, но Кихён и так понимает, о чём он говорит — и вилка с ножом замирают, не успев до конца отрезать сочный кусок. Конечно же, он говорит о том, что случилось месяц назад и что они никогда не обсуждали и о чём никогда не говорили — Кихён лишь попросил Чангюна не рассказывать никому о том, что они сделали вместе, и, получив испуганный взгляд в ответ, уехал на своей машине домой. Они никогда об этом не разговаривали, активно делали вид, что того дня не существовало, но Кихён чувствовал — друг детства от него отстраняется, и он не мог его в этом винить: наверное, он вёл бы себя точно также, зная, что твой друг — убийца. А потом Кихён вдруг стал полноправным владельцем ресторана, что невольно заставляло задуматься, «Неужели Кихён убил кого-то ещё?» — Ты для этого меня позвал, да? — Кихён горько усмехается, бросая грязную салфетку на стол. Предчувствие, что Чангюн не соскучился, стучало в голове весь день, но он тщательно его игнорировал — как и Чангюн чувство приближения опасности, преследовавшее его ещё с утра. — Я… я не могу так больше жить, Кихён, это… — Официант! — на весь ресторан разносится звонкий голос Кихёна, и Чангюн вздрагивает от неожиданности и громкости. — На сегодня все свободны. Подошедший лишь несколько секунд назад парень, который их обслуживал, замер. — Но… — Все свободны, — Кихён смотрит прямо на бедного официанта, смотрит в упор, будто бы пытаясь сорвать всю свою боль и беспомощность на наёмном работнике. — Начнёте работать с утра, как и положено. За переработку вам доплатят, не переживайте, — голос — сталь, Чангюн может чувствовать, как она звенит от чего-то, что заставляет вжиматься в стул напротив Кихёна. Парень растерянно смотрит на такого же растерянного Чангюна, и вздрагивает, когда слышит голос нового владельца ресторана: — Ну? — по лицу Кихёна невозможно прочитать, о чём тот думает и что сейчас чувствует — и если уж лучшему другу это невозможно понять, то видящий своего начальника официант и подавно не может знать об эмоциях шефа. Спустя пару секунд парень всё же кланяется и уходит, а Чангюн лишь наблюдает за тем, как ресторан окончательно пустеет и вместо тихих голосов и звуков работы на кухне всё пространство собой заполонило предчувствие чего-то, что изменит жизни обоих навсегда. А Чангюн впервые слышит тишину. Он впервые может различать звук собственного дыхания и собственного сердца. Впервые за всю свою жизнь может слышать то, насколько тяжёлое дыхание у Кихёна, и от этого в жилах застывает кровь. Они в ресторане одни — дверь чёрного входа громко хлопнула ещё пару минут назад, но никто из них двоих не посмел сказать и слова — Кихён и Чангюн даже взглядами не борются, пытаясь выиграть у друг друга: Кихён смотрит на белоснежную скатерть, красиво и аккуратно расстеленную на дорогом столе, и не может понять, когда они докатились до этого? Или, может правильнее сказать: «когда он до такого докатился?» — убить человека и иметь в соучастниках лучшего друга? — Я был рад, когда ты загорелся идеей открыть свой бизнес, — голос, что никогда не бывает тихим, вдруг стал еле слышным. Кихён поднимает голову, и видит Чангюна, который судорожно комкает длинными пальцами салфетку. — Я… — глубокий и слишком громкий из-за тишины вдох. — Я молчал, когда ты набрал долгов и купил ресторан, — Чангюн останавливается. Он поднимает взгляд на Кихёна — на своего лучшего друга, на своего когда-то любимого хёна. — Но я не могу молчать, когда ты… когда ты… Кихён смотрит на безуспешные попытки Чангюна произнести «когда ты убил человека» и лишь горько усмехается. Слишком очевидный конец для слишком не очевидной истории. — Ты хочешь сказать «когда ты стал убийцей»? — Кихён продолжает за Чангюна фразу, и тот замирает. — Можешь говорить спокойно, здесь никого нет. Нас никто не услышит, — вздох, и взгляд летит куда-то вниз — ещё ниже, чем его желание жить в последнее время. — Тебе… тебе нужно сдаться, хён, — Чангюн очень долго репетировал эту часть своей речи, но всё равно запинается: из-за волнения, что блокирует возможность здраво мыслить и из-за каких-то печальных глаз Кихёна. — Сдаться, говоришь… — Кихён смотрит на друга и начинает смеяться под недоумённым взглядом Чангюна — тот явно ожидал любую реакцию, кроме этой: он ждал, что Кихён просто глянет на него, как на сумасшедшего; Чангюн готовился к тому, что Кихён отбросит в сторону стол и убьёт его также, как и того мужчину, а затем избавится от тела хладнокровно, как сделал это в первый раз — в точности повторяя ночь месячной давности. Но Кихён смеётся — с истеричными нотками в звонком смехе, что заполняет собой всю тишину — но от этого не легче: это лишь ещё больше давит на голову и на виски. — Давай сделаем так, — Кихён постепенно успокаивается, затихая и вытирая проступившие на карих глазах слёзы. Достаёт из-под пиджака то, что за последний месяц даже перестал замечать. — Решим, что будем делать дальше, с помощью вот этого, — осторожно кладёт на стол дулом куда-то вбок, чтобы никого не поранить, и откидывается на стул, делая вид, что всё в порядке, хотя вся ситуация буквально кричит, что ничего, чёрт возьми, не в порядке. — С помощью… пистолета? — первая фраза Чангюна за эти долгие, как часы, минуты. Он смотрит так, будто бы видит оружие впервые — хотя, возможно, он действительно видит настоящий пистолет в первый раз в своей жизни. — Угу. Не бойся, это не то, о чём ты подумал, — с этими словами Кихён достаёт из кармана две пули и заряжает оружие, снова кладя его на стол. — Правила просты: крутим пистолет, на кого по итогу покажет дуло через две минуты — в того и выстрелят. — Кихён, — отчаяние, смешанное с мольбой. Секунда — и на столе оказывается ещё и телефон Кихёна, на котором высвечивается таймер с отметкой две минуты. — Это неправильно, Кихён. — А что, по-твоему, правильно? — ледяной взгляд прямо в глаза Чангюна, и он вздрагивает от холода. Ощущение, будто бы температура в зале опустилась как минимум на десять градусов, отправив их куда-то на Северный Полюс. — Давай остановимся. Пожалуйста, не надо, — Чангюн не говорит — шепчет, искренне надеясь на остатки здравого смысла в Кихёне. Но он ошибался — также, как ошибался сам Кихён тогда. — Я не хочу, чтобы меня знали, как убийцу, — звонкий голос опускается на несколько тонов вниз, и от этого признания что-то внутри обрывается с громким треском. — У меня есть два варианта: либо убрать свидетеля-соучастника, либо же убрать убийцу. Кихён ставит таймер на телефоне и запускает правой рукой пистолет, смотря на то, как он начинает крутиться. Секунда. Вторая. Третья. — Тебе когда-нибудь было любопытно, почему я пошёл на это? — Кихён начинает смотреть на Чангюна прямо, не моргая. — Уверен, что нет, — Кихён снова смеётся, отвечая на свой же вопрос. — Зачем тебе интересоваться тем, почему я решил убить кого-то? Девятнадцатая. Двадцатая. Двадцать первая. — Знаешь, он был одним из моих деловых партнёров… — Кихён неожиданно для себя начинает говорить, чувствуя, что эти слова и эта речь могут стать последними. — Я тебя с ним не знакомил, — обводит взглядом всё дорогое помещение и горько вздыхает, — потому что у него была довольно… сомнительная репутация. Тридцать третья. Чангюн смотрит на Кихёна, даже не дыша, а Кихён — на таймер, отсчитывающий секунды — слишком быстро и слишком медленно одновременно. Замечает, что пистолет замедляется и правой рукой снова начинает прокручивать, следя за скоростью. Тридцать девятая. — Он воровал деньги, — быстрое, сказанное на выдохе, признание. — Списывал их на элитные продукты, а сам закупал среднего качества по невероятным ценам. — И… поэтому ты его… убил? — Чангюн не знает, какой ответ он ожидает услышать прямо сейчас и что он хотел бы получить в качестве признания Кихёна, но наверное, его бы удовлетворило и это: знать, что его консервативный и честный лучший друг просто не выдержал коррупции и поэтому пошёл на такой отчаянный шаг, но… Сорок седьмая. Кихён горько улыбается: Чангюн промахнулся, причём очень сильно. — Нет, не поэтому. — Тогда почему, Кихён? Почему ты убил его? — Чангюн и сам не знал, что его так мучил этот вопрос и что он так хотел услышать на него ответ — простой ответ, который поможет понять хоть немного этого нового Кихёна — замкнутого, напуганного и до дрожи в коленках непонятного. Кихён поднимает глаза на Чангюна. Пятьдесят пятая. — Я ему нравился… больше, чем друг или совладелец ресторана, — Кихён явно тянет слова из себя, пытаясь скрыть всё, но желание рассказать и поделиться с единственным свидетелем, кто может выслушать и понять, о чём он говорит — сильнее. — В ту ночь, он… Пистолет снова замедляется, почти останавливается, и Кихён пользуется этой возможностью — замолкает, собираясь с силами, пока запускает оружие по третьему кругу. Семьдесят восьмая. — Он хотел… хотел переспать со мной, а я — нет, — самая мягкая форма из тех, что Кихён мог принять для себя. При одной мысли об остальных, более грубых и чётких, у него случалась паническая атака, которая никогда не хотела уходить быстро. — Ч-что? — Чангюн явно ожидал любой ответ, кроме этого. — Кихён, это… — Да, вот причина, по которой его сейчас нет в живых. — Но… это ведь была самозащита, ты мог бы пойти в полицию и… — А какой смысл? — Чангюн замолкает, слыша эти слова, наполненные чем-то, от чего сердце рассыпается на сотни, если не тысячи, мелких кусочков. — В полиции перекрутят всё так, будто бы я его убил ради выгоды, — Кихён морщится. — Никто не поверит в то, что я защищался. Восемьдесят девятая. — Давай остановим таймер… — Я же сказал, что я не хочу становится убийцей, Гюн, — Кихён смотрит устало — Чангюн лишь сейчас замечает мешки под глазами от бессонных ночей. — Можешь не переживать, если покажет на меня — тебя не посадят за моё убийство, потому что ты будешь чист. Девяносто четвёртая. — Кихён… — Думаешь, я не устал от этого всего? — Кихёна будто бы прорывает: он говорит и говорит, не умолкая и не переставая говорить о том, что с ним происходит за последний месяц. — Думаешь, я не устал от кошмаров? Я не хочу становится убийцей, Гюн, понимаешь? Не хочу выглядеть лгуном и убийцей… Сто шестая. Таймер идёт, секунды уплывают одна за одной, а Чангюн встаёт и подходит к Кихёну, который закрыл голову руками, будто бы пытаясь спрятаться от всего: от воспоминаний, от мира, от Чангюна и от его взгляда, в котором смесь из самых различных эмоций и чувств. Он подходит к дрожащему, как маленький воробушек, Кихёну и тихо его обнимает, пытаясь хоть как-то утешить и через прикосновения сказать, что всё хорошо и что он не один. Сто двенадцатая. Чангюн лишь сейчас понимает, что его лучший друг медленно сходил с ума всё это время — кажется, всё пошло не так ещё в тот момент, когда Кихён позвонил ему среди ночи. Или может всё пошло не так ещё раньше? Сто девятнадцатая. Сто двадцатая. Противный звук таймера звучит неестественно в этой тишине, в которой одни лишь звуки судорожного дыхания и всхлипов. Чангюн вздрагивает и чувствует, как под ним дёргается и Кихён. Осознание — две минуты истекли. Осознание — за эти сто двадцать секунд он смог узнать больше, чем за целый месяц — бьёт по голове тяжёлым молотком, но не получить сотрясение от сильнейшего удара удаётся лишь благодаря надежде, что Кихён передумает и хотя бы раз, единственный раз за всю свою жизнь нарушит правила, что он установил для себя и из-за которых загнал себя и лучшего друга в ловушку. Слишком яркий и чёткий чёрный пистолет на фоне белой скатерти делает последний круг и останавливается, показывая дулом на одного из них. Чангюн сглатывает. — Кихён… Кихён берёт в руки холодный металл, что неприятно обжигает руки — хочется бросить его поскорее, куда-нибудь подальше — туда, где они оба его даже видеть не будут. Но вместо этого Кихён лишь перезаряжает оружие, наставляя его на того, на кого показало дуло. Горько усмехается — он никогда не нарушает свои правила, и вряд ли сейчас сможет нарушить одно. — Нет, — тихий шёпот, что ощущается криком в тишине. — Пожалуйста, остановись. — Всё будет хорошо, Гюни, — улыбка и палец, даже не дрогнув, дёргает курок. Звук выстрела разносится по всей улице, заставляя стёкла в окнах дрожать, а сердца — замирать от страха.Вот и всё.