О лесах и вулканах

Высокие кроны деревьев перешептывались между собой, движимые легкими дуновениями летнего ветерка, и сатир, спешащий куда-то своей поступью, замер. Довольно жмурясь и подняв востро уши, юноша вслушивался в умиротворяющий шум сочных зеленых листьев - он был созданием леса и не мог не любить то, с чем един душой. Волосы его имели такой же изумрудный оттенок, как зелень вокруг, а щеки, на которых при широкой улыбке едва заметно виднелись очаровательные ямочки, щедро усыпали тёмные веснушки. Ветер, словно в напоминание, ласково поигрался с густыми кудряшками, от чего Изуку, тут же спохватившись, распахнул глаза, забавно приоткрыв рот, и торопливо продолжил ловко пробираться сквозь заросли, отбивая копытцами по выглядывающим из под земли причудливо изогнутым корням. Совсем скоро лес расступился перед юношей, представив взгляду широкую опушку. От резко ударившего в нос запаха разнотравья слегка закружилась голова, но Мидория не обратил на это внимания – лишь вдохнул поглубже. В самом центре поляны одиноко притаилось скромное, но крепкое бревенчатое жилище – то самое, к которому и держал свой пути сатир. Неловко помявшись и теребя в руках сорванную по пути травинку, парень замер у массивной деревянной двери. Уши его были прижаты к самым плечам, а небольшой хвостик легко подрагивал. Хозяин жилища – грозный ящер, которого Изуку изначально до дрожи в лодыжках испугался, со временем начал глубоко уважать, а после и вовсе всей душой полюбил. Бакуго Кацуки, несмотря на свой пугающий вид и, на первый взгляд, крайне скверный характер, был достаточно мудрым и сильным защитником, готовым на все ради спасения того, что ему дорого. Дверь не без приложенных усилий со скрипом открылась, позволяя сатиру ступить внутрь. В доме дракона пахло порохом и дикими пряностями. - Каччан, это я, - достаточно громко выкрикивает гость, чтобы его точно услышали, и судя по ответному ворчанию с чердака – ему это удается. Копытца цокают по половицам ветхой лестницы и сатир осторожно выглядывает из-за угла. Бакуго сидит к нему спиной прямо на полу, скрестив под себя когтистые лапы. Изуку невольно любуется переливающимися в свете из окна тонкими чешуйками, что словно раскаленный ручей лавы бегут полосой по позвоночнику, перетекая в сильный массивный хвост. В отличие от Мидории, Кацуки никогда не носил рубашек, ограничиваясь лишь ожерельем из собранных трофеев и свободными, достаточно заниженными штанами – да кожистые мощные крылья и не позволили бы ему подобного атрибута, поэтому сатир мог с удовольствием бесстыже рассматривать неприкрытое подкаченное тело. Стараясь подкрасться максимально бесшумно, Изуку приближается к блондину, привстает на колени и плавно юркает руками под перепонки крыл, на что Бакуго рефлекторно частично раскрывает их, позволяя чужой груди прижаться к его спине. Мидория устраивает подбородок средь изящно изогнутых рогов и радостно вбирает в себя родной запах. - Зачем пожаловал, хм-м, козлик? – Кацуки хмыкает и, судя по интонации, ухмыляется. Его хвост ленивой змеёй извивается, приобнимая сатира за мохнатые ножки. Сегодня дракон был явно в хорошем расположении духа. - Я соскучился, Каччан, - Мидория бубнит в жесткие светлые волосы и трется щекой о рог рептилии, руки сжимают свои объятия покрепче и сам он так и льнет к чужой спине. Чешуйки при каждом вдохе даже сквозь льняную рубашку слегка царапают его покрытую кудряшками грудь, но это не причиняет никакого дискомфорта. От самой чешуи дракона исходит приятное магическое тепло, а если присмотреться к такой сквозь солнечный свет – можно увидеть, как где-то глубоко внутри нее танцует дикое необузданное пламя. Однажды после их бурной встречи сатир спер одну, и до сих пор хранит у себя как самое сокровенное сокровище. Бакуго лишь фыркает, но не прогонят своего гостя – он и сам чувствует себя комфортно в объятиях этой козьей морды.

***

Они впервые встретились, когда Кацуки вышел из себя, едва не спалив собственный Лес от ярости на человеческих захватчиков. Он потерял рассудок от боли и собственного бессилия, когда на пределе все же вырвался из вражеских пут, принимая полную форму и жертвуя при этом своим разумом. И было крайне стыдно и больно признаться, что это могло стать либо его концом, либо концом всего, что ему дорого. Существа Леса испуганно жались к деревьям, с горечью наблюдая за тем, как озлобленно кричал их обезумевший защитник, круша все вокруг, и лишь крошечный, дрожащий, словно осиновый лист, сатир появился как из ниоткуда и вцепился руками и копытами в огромную лапу ящера, не желая никак отпускать. Наверное, не появись он тогда, для Кацуки все было бы кончено. «М-мне показалось, что вам было очень страшно и больно.» Мямлил Мидория после, виновато вжимая голову в плечи и теребя обгоревшие края рубашки. Шерсть на его ногах тоже опалилась в нескольких местах, но сатир и не заметил такой мелочи. Грудь до невозможного сжимает слишком отвратительное ощущение, что дракон уже испытывал это раньше. Бакуго после тех слов яростно захотел поотрывать этому глупому козлику рожки да ножки, лишь бы не показать, что на самом деле в глубине души он был ему благодарен. И вот с тех пор сатир стал постепенно всё сильнее липнуть к нему, как банный лист, чем сперва жутко бесил ящера, и тот, привыкший к своему одиночеству, бывало уже на полном серьёзе хотел оторвать Мидории рога. Или небольшой хвостик, что, как и его тошнотворно эмоциональный владелец, слишком часто дергался и почти вилял из стороны в сторону, скорее как у какого-нибудь гребаного вервульфа, чем у копытного. Кацуки бесился. Но решив, что тут уж отрыванием конечностей ничего не изменишь, он просто пару раз от души заехал преследователю в лоб. И дал обидное прозвище - Деку. Но толи козел слишком твердолобый, толи Кацуки бил недостаточно сильно, но Мидория так никуда и не делся. А со временем и сам блондин к нему привык, привязался, находя свои плюсы даже в этом сперва так сильно раздражающем хвостике. Точнее в том, что находилось под ним. И как оказывается привлекательно тот может вздрагивать, помахивая в такт глубоким толчкам. О да, магия в самый интимный момент всегда переливалась по их телам, смешиваясь и создавая невообразимый коктейль, от чего их единение невозможно сравнить с обычным слиянием тел. И находясь в узком плену едва не блеющего от удовольствия сатира, Бакуго мог поклясться, что чувствовал себя одновременно в глубокой чаще таинственного леса, что со всех сторон соблазнительно шепчет тысячи историй без слов, обволакивая, увлекая за собой разум, сводят с ума и будоража и так кипящую драконью кровь. Мидория же, донельзя распаленный, вскрикивающий, отчаянно цеплялся за жесткие наросты у основания крыльев и мог поклясться, что слишком живо ощущал, как одновременно летит над бескрайними острыми скалами и падает в самое жерло горящего вулкана. После такого они обычно еще долго лежали в обнимку на испорченных простынях, точнее, этот дурной козленок Деку разваливался сверху на чужой груди, сворачиваясь так, чтобы ненароком не выткнуть возлюбленному глаз, а Бакуго лениво укрывал его крылом, поглаживая у основания рожек – где сатиру особенно, до тихого урчания нравилось. Они без слов наслаждались друг другом и тем, как внутри находило единение буйство двух столь разных, но так гармонирующих вместе стихий.

***

«Я тоже скучал, глупый Деку.» Дракон, вслушивающийся в чужое размеренное дыхание разворачивает лицо и молча, одним лишь алым взглядом в изумрудные глаза напротив произносит свои слова. И Мидория это видит, он всё понимает, с легкой полуулыбкой припадая нежным поцелуем к приоткрытым губам и с готовностью обнимая дракона за шею. Вереск тихо шелестит за окном, а небесную гладь разрезает крылом пролетевшая над скрытой опушкой птица. Два существа, чьи сердца бьются в унисон, за ленивыми поцелуями таят в объятиях друг друга под лучами заходящего за горизонт солнца, и весь их волшебный мир, кажется замирает в спокойствии ради этого момента.