Завтра не наступит никогда

Лучший способ отплатить за удивительный миг — просто насладиться им. Ричард Бах

                    Если бы меня спросили, в какой день я хочу попасть, то я, не задумываясь, ответил бы — в завтрашний. Завтра — самое подходящее время для того, чтобы начать бегать, правильно питаться, бросить пить и курить, привести в порядок дела, пообщаться с родственниками и наладить личную жизнь. Завтра — это надежда на то, что в один прекрасный день ты проснешься не мудаком, что постоянно портит себе жизнь. Однако завтра никогда не наступает, потому что каждое утро ты просыпаешься сегодня, где ты все тот же мудак, который засыпал вчера с грандиозными планами на завтра. Я ненавижу сегодня всей душой.       Кто-то однажды сказал, что безумие — это точное повторение одного и того же действия раз за разом, в надежде на изменение. Если это так, то я давно сошел с ума, потому что снова и снова просыпаюсь в канун Рождества под звук разбивающейся в холле посуды. И если мои подсчёты верны, то Лайя должна зайти в комнату через три… два… один…       — Ох, ты уже проснулся, — улыбается она, входя в нашу спальню. А сейчас она сделает виноватый вид и скажет, что должна сообщить кое-что неприятное. — Хорошо, что так, не хотелось сообщать неприятные новости в записке.       Я не хочу продолжать этот разговор, потому что вел его уже тысячу раз или около того. По правде говоря, я сбился еще на первой сотне. И, тем не менее, приподнимаясь в кровати, я изображаю удивление и замешательство.       — В чем дело, милая?       — Только что звонил Винсент. Возникли трудности с выставкой, и он попросил меня приехать и помочь. Я знаю, что сегодня Сочельник, и у нас были планы, но ты же понимаешь, он мой босс… — Лайя виновато закусывает губу, и я прикладываю максимум усилий, чтобы не взвыть от того, как мне все это надоело.       — Разумеется, понимаю. Все в порядке, не переживай. Думаю, ты быстро со всем разберешься и к обеду будешь дома, — херня. Лайя освободится глубокой ночью, а когда я привезу ее домой, она будет слишком уставшей даже для того, чтобы самостоятельно раздеться. — Дай мне пару минут, и я отвезу тебя в город.       — Ох, Влад, мне, правда, жаль, что так получилось…       — Лайя, ты не виновата. Это работа. Мы просто перенесем наши планы на завтра, — которое никогда не наступит. Сегодня, например, его не было.       Я бы мог уговорить Лайю остаться дома, забыть о работе, ведь какая разница, если утром все начнется сначала? Назанимается она еще своими делами. Каждый день одно и то же. Но если она не поедет в музей, то поругается с начальником, расстроится, ее настроение будет испорчено, и в конце дня она поругается уже со мной. Откуда я все это знаю? Я пробовал. Несколько раз.       Я отвожу Лайю в музей, и мы прощаемся возле входа. Она тянется для прощального поцелуя и улыбается самой обворожительной извиняющейся улыбкой. Она обещает освободиться пораньше, и я едва не смеюсь, потому что знаю, что этого не произойдет.       — У меня самый лучший и самый понимающий муж на свете, — благодарно шепчет Лайя, целуя меня. Если бы она только знала, сколько провальных Сочельников я прожил, чтобы услышать эти слова, она бы промолчала.       Я смотрю на то, как моя жена скрывается за дверьми галереи, и только тогда выезжаю с парковки. Как бы провести этот день на этот раз? Я перечитал большую часть книг в библиотеке, пять раз настраивал расстроенный рояль, чтобы вспомнить старые этюды, успел передумать все свои мысли, переделать все дела, хотя в этом не было никакого смысла. Я словно попал в компьютерную игру и прохожу один и тот же уровень снова и снова, потому что автосохранение больше не работает, а где находится кнопка «сохранить», я забыл.       Первое время это было даже весело. Когда я понял, что мои действия в прожитом дне никак не сказываются на следующем, то решил пуститься во все тяжкие и ощутить сладкий вкус безнаказанности. Я напивался до беспамятства, угонял машины и устраивал гонки с полицией, грабил банки, один раз попал в перестрелку между бандитскими группировками, устраивал митинги, вмазал действующему мэру города в момент его речи за трибуной на площади, просто потому что он меня бесит, обзванивал всех раздражающих меня людей и посылал их матом туда, куда только мог придумать. А еще я умудрился поджечь рождественскую елку на главной площади, за что провел ночь в участке, но проснулся снова дома и снова под звон треклятой посуды. Но это больше не весело.       По дороге домой я «предвкушаю», как буду лежать дома в одиночестве и смотреть в потолок, потому у меня уже просто нет сил снова что-то придумывать, чтобы развлечься. Я уже ничего не хочу. Вернее, хочу одного — чтобы сегодня закончилось. Мне все смертельно надоело. К слову, умирать я тоже пытался, когда прыгнул с парашютом без парашюта — ощущения непередаваемые.       Может, завтра стоит оставить жену дома, а самому поехать и сжечь к чертям выставку Винсента вместе с самим Винсентом? Лайя, конечно, расстроится, что пропадут бесценные экспонаты, но через день об этом даже не вспомнит. Зато мы сможем провести день вместе, ведь в последнее время нам редко это удается. Мы постоянно заняты работой, домом, самими собой, да чем угодно, только не друг другом.       Я резко разворачиваю автомобиль и спешу вернуться в Музей Искусства, когда внезапная мысль озаряет меня, и я никак не могу ей сопротивляться. Как и ожидалось, я нахожу Лайю в маленькой студии, где она реставрирует картины. Могу бесконечно долго наблюдать за тем, как она работает, как сосредоточен на картине ее взгляд, как точно движутся ее руки, как она сдувает выбившийся из пучка локон, а потом смахивает его рукой, перепачкавшись краской. Жена слишком увлечена процессом реставрации и совершенно не замечает, когда я вхожу в ее, так называемый, кабинет. Или она намеренно меня игнорирует.       — И долго ты будешь стоять у меня над душой? — да, кажется, она все-таки меня игнорировала. — Что-то случилось? — Лайя отрывается от картины и разворачивается ко мне, смотря с беспокойством и волнением.       — Я пришел тебя украсть, — широко улыбаюсь я, и бровь Лайи приподнимается в немом вопросе. — Как принцессу в сказке.       — А разве для этого ты не должен сначала сразиться с драконом? Все прекрасные принцы в сказках так поступают, — смеется она, видимо, не приняв мои слова всерьез.       — Но мы не в сказке, и если я сражусь с твоим драконом, то, боюсь, сам окажусь за решеткой в темнице сырой, — еще одна ночь в тюрьме мне точно не нужна.       — Ах, какой ты у меня романтик, милый, — наигранно вздыхает жена. — Это все, конечно, очень здорово, но в чем на самом деле дело?       — Я же уже сказал, что хочу украсть тебя на сегодня.       — Ты не серьезно, — Лайя больше не веселится, теперь ее взгляд озадачен и полон вопросов, на которые у меня нет ответов.       — Я серьезен как никогда. К черту Винсента! Я хочу провести Сочельник с женой.       — Влад, я не…       — Лайя, клянусь, ты не потеряешь много, — интересно, если я расскажу ей, что попал во временную петлю, как быстро она сдаст меня в психушку? — Винсент будет возиться с выставкой наверху, сюда он даже не зайдет. В крайнем случае можем взять картины с собой, и вечером ты займешься ими дома, если захочешь.       — Нет, Влад, этому точно не бывать. Одно дело самой уйти, но совершенно другое — прихватить с собой дорогущие картины. Как я потом буду это объяснять?       — Скажешь, что прекрасный разбойник украл не только принцессу, но и сокровища, — Лайя скептически приподнимает тонкую бровь, намекая, что такую версию точно не оценят. — Или забудем о картинах, потом поработаешь с ними.       — Влад… — я вижу борьбу в глазах жены. Она хочет согласиться, но ее проклятое повышенное чувство ответственности мешает ей немного расслабиться и побыть сумасшедшей и безрассудной.       — Лайя, ты ведь и сама видишь, что с выставкой никаких проблем нет, Винсент вызвал тебя из вредности. Он не станет спускаться и проверять тут ты или ушла. А если у тебя все же возникнут проблемы, то я с ними разберусь.       — Найдешь мне новую работу? — Вздыхает Лайя, опустив уголки губ.       — Что угодно, лишь бы ты была счастлива, дорогая. Ты знаешь, что я могу купить тебе собственную картинную галерею. И больше никакого Винсента.       И это на самом деле так. Я бы мог задаться вопросом, на кой черт Лайе вообще нужна работа, но я и так знаю ответ — реставрация для нее не работа, а хобби, приносящее доход. Она могла бы заниматься этим в своей личной мастерской, но продолжает мириться с причудами своего слащавого начальника. Глупая жертвенность — одна из немногочисленных черт, что раздражают меня в жене, но я давно принял их все и не стремлюсь переделать ее, так что злюсь скорее по инерции.       — И как мы сбежим, чтобы не попасться на глаза моему боссу? — вздыхает Лайя, соглашаясь, и я улыбаюсь, как идиот, смотря на нее.       — Я уже все придумал, — да вообще ни разу. — Мы выберемся через окно, — гениально, Влад. Я бросаю быстрый взгляд на единственное окно в каморке, которое выглядит не слишком надежным. Надеюсь, оно не развалится, когда мы его откроем. — Оно же исправно?       — Исправно, — качает головой Лайя и открывает шкаф со сменной одеждой. — Поверить не могу, что тебе такое в голову взбрело, — я тоже не могу в это поверить.       Я первый оказываюсь на улице, Лайя выбирается следом, и я помогаю ей спуститься. Вместе мы идем к парковке, но я резко останавливаюсь, когда замечаю Винсента, разговаривающего с кем-то как раз рядом с моей машиной.       — И каков дальнейший план, гений? — интересуется жена, опираясь подбородком на мое плечо.       — Честно говоря, так далеко я не планировал, — и это правда, ведь я даже не был уверен, что Лайя согласится сбежать. — Мы можем подождать, когда Винсент уйдет, а можем… — я осматриваю улицу в поисках ключа к идеальному свиданию, и внезапно меня осеняет. — Ты же мне доверяешь?       — Что ты задумал? — прищуривается Лайя, скрестив руки на груди.       — Да или нет? Это простой вопрос.       — Ты же знаешь, что…       — Отлично, — я не даю ей договорить, обхватываю жену за талию и веду в противоположную от машины сторону.       Я ловлю такси, называю водителю адрес и тут же сталкиваюсь с удивленным лицом женщины, которую люблю больше жизни.       — Черная церковь? Ты серьезно? — озадаченно спрашивает она, и я утвердительно киваю. — Ты же помнишь, что я католичка?       — Разумеется, помню.       — Тогда зачем ведешь меня в лютеранскую церковь?       — Скоро узнаешь.       Лайя вздыхает, закатив глаза, но не спорит. Из-за праздников на улицах настоящая суматоха, слишком много людей и машин, отчего дорога до церкви занимает целую вечность. Водитель ругается как матрос, беспрерывно курит и философствует. Я готов заплатить по тройному тарифу, лишь бы только он замолчал и выбросил свои ужасные сигареты, но неприятные впечатления от поездки мгновенно забываются, стоит нам добраться до места назначения. Глаза жены загораются ярче рождественской елки, когда я покупаю билеты на органный концерт.       — Поверить не могу, что ты вспомнил об этом, — качает головой она, смотря на меня с нежностью и почти детским восторгом.       Конечно, я помню. Разве мог я забыть, как феерично облажался на нашем первом свидании? Узнав, что Лайя реставратор в отпуске, я решил устроить ей экскурсию по Брашову и показать самые красивые места города. Мы прошлись почти по всем главным достопримечательностям, но до Черной церкви добрались ближе к вечеру. Я думал, что Лайю привлечет убранство храма, литургические облачения, коллекция ковров, но, как оказалось, самый большой орган в Европе вызывал у нее больший интерес. И, конечно, мы не успели на концерт. Я обещал, что обязательно свожу ее послушать органную музыку, но с тех пор прошло больше пяти лет, и, видимо, только сейчас время пришло. Как иронично…       Пока Лайя восхищается музыкой, я не могу оторвать от нее взгляда. Меня не трогают звуки органа, от которых закладывает уши. Я не обращаю внимания на разговоры людей, сидящих рядом. Честно говоря, я даже не особенно вникаю в то, что шепчет Лайя, потому что, словно загипнотизированный, слежу за тем, как эмоции сменяются на ее лице, как горят ее глаза, как замирает ее дыхание.       — Влад, это прекрасно, — одними губами произносит она, и я киваю.       — Да, ты права, это прекрасно, — но моя обожаемая жена не замечает, что смотрю я только на нее.       После концерта я предлагаю перекусить в кафе, но Лайя уговаривает меня посетить ярмарку. Худшего расклада я и представить себе не мог, но я совершенно бессилен перед этой женщиной и не могу ей отказать. Особенно, когда она смотрит на меня из-под опущенных век этими своими огромными карими глазами, и всякий раз я тону в ее взгляде, не прося пощады. Я одновременно люблю и ненавижу ее за это.       — Ты не можешь использовать на мне этот взгляд постоянно, — поджав губы, усмехаюсь я.       — Могу и буду, — Лайя приподнимается на носочки и целует меня в щеку, обнимая за плечи. — Ты мой ворчливый принц. Украл принцессу — мирись с последствиями.       — Может, вернуть тебя обратно? — разумеется, я не стану этого делать, но не перестану надеяться, что Лайя оставит дурацкую затею с ярмаркой.       — Ты не посмеешь, — наклонив голову, прищуривается она.       — Это еще почему?       — Потому что ты меня любишь, — произносит жена в мои губы, слегка касаясь их, чтобы подразнить. Я вздыхаю, признавая поражение, а Лайя, отлично меня зная, с видом победителя улыбается и быстро целует меня в щеку. Так что мы идем на проклятую ярмарку.       Никогда не мог спокойно себя чувствовать среди суеты, шума и огромного скопления людей. Моя голова готова взорваться от сумасшествия, творящегося вокруг, но Лайе нравится, и только это для меня имеет значение. Она не может пройти мимо ни одной лавки, набирает всякие безделушки, словно собирается открыть собственный магазин сувениров, и хотя я подшучиваю над ней, но покупаю все, на что она указывает. И будто мне было мало мучений, Лайя вспоминает, что так и не купила подарки, поэтому следующие несколько часов мы обходим все магазины Брашова в поисках идеальных подарков для друзей и родственников. Мы толпимся в разношерстных очередях, но продолжаем заходить в каждый магазинчик, который приглянется Лайе. Домой мы возвращаемся уже затемно, оба уставшие, но вполне довольные тем, как прошел день.       Пока Валентин накрывает нам ужин, мы с Лайей подписываем открытки, упаковываем подарки и планируем, как проведем Рождество. Мы сидим за столом в куче обрезков бумаги, скотче и лентах, Лайя каждый раз теряет ножницы в мотках бичевки и украшениях. Она по привычке закинула ногу на мое колено и вслух размышляет, как сильно Милли понравится подарочное издание сборника традиционных сказок и легенд, собранных со всей Европы. Лайя так погружена в свои мысли, что никак не реагирует, когда я легонько щекочу ее пятку. Она говорит, что нам нужно выбраться из замка, а после ужина поехать всем вместе в город и веселиться ночь напролет возле городской елки. Жена не перестает повторять, что это будет лучшее Рождество в ее жизни, что у меня язык чешется тихонько добавить «Если оно, конечно, наступит». Сердце щемит от тоски при мысли, что завтра все повторится сначала, а сегодняшний день сотрется из памяти Лайи, словно его никогда и не было, но я стараюсь подавить в себе злость и досаду, чтобы не портить настроение нам обоим. В голове мелькает шальная мысль, что завтра я повторю этот день снова. И послезавтра. И еще десяток раз. Наверное, это один из лучших вариантов, как провести этот проклятый день, коль уж он бесконечен. Плевать, если я навсегда останусь узником Сочельника. Я справлюсь с этим, если только глаза Лайи будут светиться от счастья так же, как этим вечером.       — Нет, мы просто обязаны слепить снеговика. Огромного и красивого, — серьезно объявляет жена после второго стакана глинтвейна. — Я не лепила снеговиков с детства.       — Это сколько же? Года два? — подкалываю я, и Лайя наклоняет голову вбок, пытаясь подавить улыбку. — Ладно, хочешь снеговика — будет тебе снеговик.       — Большой и красивый.       — Безусловно.       И так, позабыв о проблеме несуществования завтра, я леплю с Лайей огромного снеговика. Пока я поправляю тело снежного чудовища, добавляя снега, она наводит ему красоту. Лайя даже притащила невесть откуда взявшееся ведро ядовито-зеленого цвета. Время от времени она прерывается и критично осматривает свою работу, размышляя, что еще можно добавить. И мне совершенно не нравится ее цепкий взгляд на моей шее.       — А он может как-нибудь обойтись без моего шарфа? — откашливаюсь я, отчаянно пытаясь отбиться от цепких ручонок жены.       — Нет, он замерзнет, — смеется Лайя, пытаясь стянуть мой шарф.       — А я не замерзну?       — У тебя есть другие шарфы.       — Но этот мой любимый. Как я буду без него?       Я обхватываю руки Лайи и прижимаю их к ее бокам, удерживая девушку в своих объятиях. Она пытается освободиться, но, разумеется, безуспешно, однако ее попытки весьма забавны. Мы оба смеемся и едва не валимся в снег, но мне удается удержать нас обоих в вертикальном положении.       — Если ты замерзнешь, я тебя согрею, — жена трется носом о мой подбородок, и я наклоняю голову, встречаясь с ней взглядами.       С минуту мы смотрим друг на друга, и от вида раскрасневшейся и улыбающейся Лайи сердце пропускает удар. До этой минуты я даже не понимал, как сильно соскучился по простым и обыденным мелочам, что делают парочки, когда только-только начинают встречаться, будь то пешие прогулки по городу или лепка снеговика. А ведь до свадьбы я каждый день пытался удивлять и радовать Лайю, но со временем так к ней привык, что перестал без повода делать всякие приятные мелочи, которые когда-то позволили мне поселиться в ее сердце. Я стал героем ее романа и успокоился, совершенно позабыв о том, что наша история еще не закончилась и расслабляться рано.       — Лайя, мне нужно тебе кое-что сказать, — шепчу я, наклонившись к ее рту и оставляя невесомый поцелуй в уголке холодных и сладких губ. — Не важно, что случится завтра или послезавтра, сейчас я счастлив, потому что люблю тебя.       Тихое «ах» вырывается из груди Лайи, когда я прижимаюсь губами к ее губам и целую медленно, глубоко и жадно. Я целовал ее миллион раз до этого, и каждый поцелуй был слаще предыдущего, но этот — особенный. В нем все, что я не сказал ей, извинения за то, что начал забывать о том, как много она для меня значит. Я вкладываю в поцелуй все свои чувства к этой женщине, потому что никакие слова не способны передать то, как сильно я ее люблю. И нигде бы больше я не хотел находиться, кроме как здесь и сейчас.       Я чувствую, что Лайя начинает дрожать, поэтому разрываю поцелуй и завожу ее в дом, предварительно все ж обмотав своим шарфом несчастного снеговика. После игр на морозе в тепле Лайя едва может держать глаза открытыми, тем не менее, она говорит, что не хочет, чтобы этот день заканчивался. И что самое удивительное — я тоже не хочу, чтобы сегодня заканчивалось.       — Почитай мне, — просит она, устраиваясь в спальне у камина, как несколько лет назад.       — Что ты хочешь, чтобы я тебе почитал?       — Сказки, — сонно улыбается Лайя, и я иду в библиотеку за сборником румынских сказок.       Я читаю румынские сказки на языке оригинала и тут же перевожу на английский — все как пять лет назад. И пусть Лайя уже давно выучила местный язык и все сказки из этого сборника, но она не возражает. С каждой минутой мой голос становится тише и глуше, меня клонит в сон, но я отчаянно борюсь с ним, пытаясь сосредоточиться на тексте. Дрова потрескивают в камине, убаюкивая. Монотонное тиканье часов отмеряет минуты до того, как этот день закончится и начнется сначала. Я сам не осознаю, когда засыпаю…       … и просыпаюсь от того, что что-то касается моего лица. Лучи утреннего солнца слепят глаза, и я не сразу понимаю, что лежу на полу у камина, а Лайя, пристроившись под моим боком, водит пальцем по прилично отросшей щетине.       — Что-то изменилось, — бормочу я, не до конца проснувшись.       — Это хорошо или плохо? — хмурится Лайя, глядя на меня снизу вверх.       — Все перемены к лучшему. Но эти — особенно, — сердце замирает в нервном напряжении, боясь впустить надежду. — Какой сегодня день?       — Рождество, — растерянно отвечает жена, хлопая глазами, и я облегченно вздыхаю, расплываясь в широкой улыбке. Я поверить не могу своему счастью.       Завтра, наконец-то, наступило…