Тебе идёт

Какаши искренне считал, — без лишней скромности, стоит заметить, — что гражданская маскировка была его коньком. Когда он брал этот фотоаппарат, он и подумать не мог, что тот задержится в его руках надолго. Но вот он, уже, как минимум, четыре раза был тем самым загадочным фотографом Сукеа, вводя в заблуждение уже не только малолетних генинов, но и знакомых чуунинов, и даже матёрых джоунинов, таких как Асума Сарутоби и Ибики Морино. Впрочем, что говорить о его приятелях, если даже его единственный друг, — это важно, именно друг, — с которым они бок о бок уже больше декады и пятилетки, не признал его в Сукеа. И раз уже даже Майто Гай не признал в Сукеа Хатаке Какаши, значит, уж никто не признает.

***

И Какаши выходит из-за угла, бросая неосторожный взгляд в толпу из джоунинов, планируя привести свой гениальный план, возникший сегодня с утра в его светлой — сейчас каштановой — головушке, в реальность. Его не признал его лучший друг, с которым они больше десяти лет вместе, с чего бы Генме Ширануи, с которым Какаши только полгода встречается, узнать его? И Какаши, точнее, Сукеа, загадочно хмыкает, проходя мимо толпы галдящих джоунинов. Генма курит вместе с Асумой, а потом Асума тыкает пальцем в Сукеа, маша ему, и фотограф, помаячив робкой тенью, украдкой улыбается, подходя к парочке джоунинов ближе. — Привет, — басит Асума, а потом пихает Генму в бок. — Это фотограф, Сукеа, приезжает иногда к нам. В прошлый раз вот дело было, он не смог идентифицировать себя, я замучился его водить по регистрационным кабинетам. Как жизнь? — Асума выдыхает едкий дым, и Сукеа слегка морщит свой тонкий нос, но больше по инерции. Генма никогда не курит в его сторону, потому что Какаши ненавидит сигаретный дым, но Сукеа-то другой, верно? — Генма Ширануи, — бросает привычно низко спецджоунин, и в его глазах мелькает что-то незнакомое Какаши. Тот улыбается ему мягко. — Очень приятно, — говорит, нет, пропевает фотограф, и думает о том, как забавно знакомиться со своим парнем. — Я вас, кажется, уже где-то встречал, — продолжает Сукеа, глядя на то, как зажимает своими твердыми губами фильтр Генма, перекидывает оный в другой уголок, а потом изящно, — вот за этим сам Какаши наблюдать любит, — вытаскивает своими пальцами сигарету изо рта, выдыхая дым. — Удивительно, но мне тоже так кажется, — подает голос в ответ Генма, растягивая уголок губ в знакомой ухмылке. И, вообще-то, тут Какаши становится немного больно. Генма флиртует с другим человеком, причем довольно бессовестно, знает ведь, как хорош. Но он слегка улыбается, а потом оглядывает здание Штаба, возле которого было сборище джоунинов. Генма заканчивает курить первым, — он не докуривает никогда, — а потом вытаскивает свой металлический сенбон, кладя его на губу. И оценивающе оглядывает Сукеа. О, Какаши знает этот взгляд, и — пусть он ревнует, — но ему нравится то, как мягкое золото чужих глаз густеет и превращается в тёмный янтарь, когда Генма заканчивает свой обзор. Сукеа моргает. Стоп. Так Генма смотрит только на Какаши, а не на каких-то Сукеа. Интересно, это будет считаться за измену? Ведь с одной стороны, он и есть Какаши, и Генма, по факту, хочет своего парня, а с другой, он ведь не знает, что это и есть он. — …кофе? — Генма не сводит взгляда с Сукеа, и тот смотрит вслед уходящему Асуме, приходя в себя. — Что? — он пытается звучать обыденно, а не злобно. — Не хотите кофе, Сукеа-сан? — Генма вздергивает бровь, растягивая свои губы в обворожительной улыбке. Какаши ненавидит кофе. А вот Сукеа? — Не откажусь, — говорит он, приподнимая уголки губ в улыбке. Отлично, он только что увёл у себя своего же парня. Идеальная шалость вдруг перестала казаться идеальной. *** — Мне нужно переживать о том, что у вас есть парень? Или девушка? — спрашивает Сукеа, когда Генма прижимает того в коридоре своей квартиры. У него смешанные чувства. С одной стороны, его парень собирается ему изменить, это очевидно, и неважно, что это будет с ним же самим, и у Какаши внутри разочарование скользит ужами, но, с другой стороны, отказать Генме у Какаши никогда не получалось, — и это не получалось и у Сукеа, судя по всему, — так что он ещё и параллельно возбужден, и размышляет, может ли пойти на сделку с совестью, переспав со своим же парнем в образе другого человека? Генма чуть медлит, останавливаясь в поцелуях, но не отрываясь от чужой кожи. — Нет, — выдыхает он. И пока Какаши с кольнувшим сердцем пытается не разозлиться, Генма разматывает его шарф в процессе знакомства со всеми углами его же квартиры, пока они передвигаются к его спальне. Какаши думает о том, что его парень ведёт другого в их спальню. И на простынях, где они занимались любовью, он будет трахать другого? Ширануи, чёртова мразь. А потом Генма бесстыдно вылизывает его рот, именно так, как сносит голову у Какаши, — да и у Сукеа тоже, — целует, и рычит, когда не может справиться с пуговицами на чужом пальто. Какаши помогает ему совсем чуть-чуть, — потому что мозг отказал после наступления эрекции, и, если быть честным, он думает, что даже если между Какаши и Генмой всё кончено, то Сукеа-то может насладиться потрясающим сексом, — и подставляет свою шею для жадных укусов-поцелуев. Генма раздевает его стремительно быстро, даже не намереваясь задуматься об остановке ради чувств к Какаши, и Сукеа прикрывает глаза, позволяя Генме прикусить пульсирующую вену на шею, — он обожает это делать с Какаши, — а потом тихо стонет, когда чужие губы спускаются вниз, с жадностью оставляя цветущие засосы на светлой коже. Влажное дыхание обжигает чувствительную кожу вокруг сосков, а потом чужие зубы смыкаются на одном из них, слегка оттягивая, и Какаши вскрикивает, из-за нарушения контроля сходя на более низкий стон, чем был бы у эстетично-мягкого Сукеа. Генма кусает чужие ключицы с завидной жадностью, лижет размашисто языком по коже, всасывает кожу, оставляя бесстыже яркие красные засовы, и Сукеа мягко — старательно — стонет, всё ещё не забывая не выходить из роли. В комнате значительно повышается градус, когда горячий язык опять выводит круги и разные узоры вокруг сосков, заставляя Какаши мелко дрожать всем телом и умоляюще задыхаться от чудовищного возбуждения. Оголенной кожей бедер чувствует, что Ширануи всё ещё в форменных брюках, и он мстительно вцепляется в чужие длинные пряди волос, а потом приникает щекой к чужой шее, выводя влажным языком под челюстью витиеватые узоры. В ответ он слышит низкий гортанный стон, вибрирующей дорожкой проходящий по вздрогнувшему кадыку, и сам задыхается от того, насколько его ведёт от голоса Ширануи. Генма выпрямляется на какую-то секунду, они встречаются глазами, и Какаши искренне надеется, что в его глазах не видно половинчатой боли. А потом как-то и это чувство притупляется, когда чужие пальцы сходятся на поясе брюк, расстегивая пуговицу, и всё, что начинает из себя представлять Какаши — сумасшедший комок желания. У Ширануи в роду точно были инкубы, Хатаке уверен, иначе он бы не мог доводить всегда собранного Какаши до ручки и первобытно туго пульсирующего набатом «господи боже, как я тебя хочу» просто одним своим тягучим тёмным взглядом и этими длинными пальцами. Ширануи с поистине адской ухмылкой наблюдает за тем, как неотрывно следит его парень за его незамысловатыми движениями, пока он расстегивает ширинку на брюках, а затем те отлетают от кровати, и Какаши судорожно облизывает пересохшие губы, поднимая вожделенный взгляд на Генму. Тот склоняется к нему вновь, целуя родинку у губы, и Какаши вдруг возвращается к себе, чувствуя изменившийся тон обстановки. Животный инстинкт отступил, Генма нежно прикоснулся к чужому лицу, и Какаши опять вспоминает невеселый фон лирического отступления этой истории. Это так странно, думает он, касаться всё того же человека, с таким же желанием, но с иными чувствами. А потом его размышления, сопровождающиеся неизменными тихими вздохами, пока Ширануи старательно оставлял бутоны багровых пятен на его груди и животе, разрываются одним возвращением в реальность с дискомфортом внизу. Он охает, а потом выгибается, когда чужой палец находят простату. Похоже, терпения Генмы не хватает на слишком долгие прелюдия, и Какаши думает об этом со странным удовлетворением — даже если его парень ему изменяет, то даже так заводится именно от него. — Чёрт, — выдыхает Сукеа, когда чужой палец с силой давит на простату, а потом смотрит на Генму, не сводящего с него, уж чересчур плотоядного, взгляда, и, наверное, сам он выглядит как-то так. — Извини? — сходя на бархатистый шепот, спрашивает Ширануи, и Сукеа удерживает рассыпающийся на языке тихий стон, когда тот опять с явной силой давит на простату, а потом добавляет второй палец. — У тебя уже были планы на этот день? — интересуется хрипло Генма, потому что да, Какаши самостоятельно растянул себя с утра, но не ожидал же он, что его шалость унесет куда-то не туда, и дразнит своим языком внутреннюю часть бедра Сукеа, но не касается больше ничего, заставляя того тихонько скулить, сводя и разводя свои ноги. — Как хочешь? — Генма вдруг интересуется чертовски спокойным тоном, поднимая голову и отрываясь от чужих бедер, вынуждая Сукеа судорожно выдохнуть от контрастирующего холодка на коже, и у Какаши подгибаются колени только от этого вопроса. Это было его отдельным моментом почти щенячьего восторга, потому что Генма всегда спрашивал это у него. И никогда не отказывал Какаши. Ещё ни в одной позиции и эксперименте, которые иногда у Хатаке немного переходили черту нормального с точки зрения неискушенного обывателя. Какаши списывал это на влияние природного магнетизма Ширануи, потому что жажды экспериментального секса, да и вообще, секса, у него особо ранее не наблюдалось, до, внесенного как ураган, Генмы в его жизнь. И, может, если бы у Какаши не снесло, — привычно, — голову от возбуждения, он бы обязательно задумался над тем, что Генма этим интересуется у Сукеа, и это очень странно, но сейчас он только тяжело дышит, хватается за чужие плечи, повисая на них, и шепчет низко «вот так». Генма дьявольски ухмыляется, оставляет очередной засос на ключице, и Сукеа опять мелко выдыхает. Расплавляющие кожу касания чувствуются так остро, и Генма на пробу толкается медленно, осторожно, и Какаши недовольно стонет, пытаясь ухватиться за чужие плечи, и заставить Генму уже трахнуть его. Но с поразительной выдержкой Генма делает это очень медленно, толкаясь аккуратно, и Сукеа уже бессовестно скулит, вжимаясь трясущимся от возбуждения телом в разгоряченного спецджоунина, а потом короткими ногтями вцепляется в загривок, и Генма дёргается, и это отлично чувствуется Какаши, который уже потерял последние остатки рассудка. — Либо ты сейчас трахнешь меня, либо… — Сукеа прерывается, не зная, что он сделает в противном случае. — Либо? — издевательским тоном уточняет Ширануи, не сдвигаясь ни на миллиметр внутри Сукеа, и тот недовольно дергает бедрами. — Знаешь, что твой энтузиазм может выйти тебе боком? Порвешь, — и он делает один маленький медленный толчок, плотно проходясь по простате, и Какаши откидывает голову с тихим всхлипом. — Боже, да, — сам себе шепчет он под нос, хватаясь за широкие плечи Генмы, и откидываясь назад. Кровать угрожающе скрипит, раскаленный воздух обжигает дыхательные пути, и Какаши приходится дать себе мысленную затрещину, чтобы проморгаться, ибо он чувствует, как зрение мутнеет перед глазами. Генма особенно сильно толкается в него, и полувсхлип-полустон срывается с искусанных распухших губ Какаши. Толчки становятся всё агрессивнее, Ширануи сжимает чужие бедра, размашистыми движениями вбивая задыхающегося Какаши в матрац. Сукеа-плохо-контролирующий себя глухо стонет, сжимая внутри себя член Генмы, и тот утробно рычит, с такой силой сжимая чужие бедра, что на коже сразу остаются лиловые пятна. — Глубже, — задушено выдыхает в чужие губы Сукеа, и громко вскрикивает, когда Генма выполняет просьбу с излишней активностью, входя в него по основание. С каждым агрессивным толчком он поднимается всё выше к изголовью кровати, сжимая простынь в правой руке до побеления костяшек, стонет-кричит, когда с гулким шлепком чужие бедра ударяются об его, и приоткрывает рот в судорожном выдохе. — Я сейчас… Боже! — Какаши зажмуривается, уже забыв о своем реквизите и о том, как его зовут — даже настоящее имя, — и сдавленно вскрикивает, кончая себе на живот. Непроизвольный спазм сжимает член внутри него, и Генма кусает его за плечо, глухо рыча в него. Находясь в оглушенной прострации и видя только разноцветные мушки перед собой, Какаши словно сквозь толщу воды слышит чужой глухой стон, и — ему мерещится низкое «Какаши» — он вновь сжимает внутри себя член Генмы, и тот, выдав нечто среднее между выдохом и стоном, кончает в него. Порочный филиал удовольствия закрывает свои двери, и Какаши смотрит в белый потолок над собой, не чувствуя себя собой. Генма выходит из него, и у Какаши нет сил посмотреть, что тот делает. Но зато он чувствует: чужой язык проходится по его животу, слизывая капли спермы, вызывая судорожное напряжение мышц пресса. Плотное марево возбуждения, наконец, отступает, в голове немного проясняется. И Какаши уже готовится красиво слиться, и не только из квартиры, но и также из жизни этого, конечно, охрененного, но мудака Ширануи, как следующая фраза выбивает почву из-под ног. — Тебе идёт, — вдруг говорит Генма, выпрямляясь на руках и придвигаясь к лицу Какаши, когда заканчивает со своим делом. Какаши быстро моргает, а потом поднимается на руках, глядя на ухмыляющегося Генму, и в глазах того он видит потухающие искры возбуждения. Ширануи тянет руку к его щеке, смазывая и так потекшие фиолетовые тени. — Что? — он хмурится. Ширануи поводит плечами, — Какаши жадно смотрит, как перебегают литые мышцы под загорелой кожей, — и вновь склоняется к Какаши, касаясь его носа своим. — Думаешь, я тебя не узнал, Какаши? — интересуется вкрадчиво Генма, и Какаши округляет глаза. А потом дует губы, когда понимает, что это его развели. А не он. — Ты серьезно? Ты знаешь, что я тут надумал уже? — он хмурит брови, глядя на Генму. — Ага, как я тебе изменяю с первым встречным. Встречный, конечно, ещё тот красавчик, но этот номер со мной бы не прошёл, — хмыкает Генма, а потом ведёт взглядом по дорожке засосов на теле Какаши. — Серьезно думаешь, что я не узнал бы твоё тело? Какаши расстроенно выдыхает, не меняя интонации. — Но даже Гай меня не узнал, — аргументирует он, сдувая с лица падающие пряди каштанового парика. — Гай мать родную бы не узнал спустя пару лет, ты с кем меня вообще сравниваешь, — отзывается пренебрежительно Генма. — Я трахаю эту симпатичную задницу уже шесть месяцев, я тебя из миллиона узнаю, — с явным самодовольством в хриплом голосе говорит Ширануи. — Или я чего-то не знаю о тебе и Гае? — он кусает ревниво Какаши за губу, и тот фыркает. — Ладно, я думал, что я лучший в этом, — разочарованно тянет Хатаке, а потом смотрит на хитро ухмыляющегося парня. Генма отбрасывает упавшие на лицо пряди назад, и сжимает чужое бедро, вызывая довольный стон с губ Какаши. — Ты лучший в том, чтобы быть самым горячим парнем на свете, — хмыкает Генма, облизываясь, а потом целует его в губы. — Ты такой ахуенный в этом образе, честное слово, — говорит Ширануи низко прямо ему в рот. — А обычным, что, уже не нравлюсь? — сварливо интересуется горе-конспиратор, кусая чужую губу. — Болтовня не по делу тоже часть этого амплуа? — со смешком интересуется Генма, чмокая его в губы. Потом отстраняется, и тянется к тумбочке, доставая оттуда пачку сигарет. Какаши подползает к спинке кровати, глядя на лениво поджигающего фильтр джоунина, а потом ведет бедрами, и подтягивает к себе простынь, накидывая на себя. — Душ? — уточняет Генма со вздёрнутой бровью, но Какаши отрицательно машет головой, из-под прикрытых глаз наблюдая за затягивающимся парнем. — Мне выйти на балкон? — осведомляется Генма, и Какаши становится тягуче сладко на душе от того, насколько обеспокоенно звучит его голос. — Как ты узнал, кстати? — спрашивает он разморено, а потом тянется левой рукой к зажженной сигарете. Генма приподнимает брови, но ничего не говорит. Отодвигает его руку и сам подносит к чужим губам фильтр. — Сперва по родинке, потом засомневался, что ты будешь таким заниматься, — хрипло поясняет Генма, лаская уши Какаши любимым тоном. — А когда ты поморщился из-за дыма, убедился. Никого ещё не видел, кто делал это так, как ты. Какаши обхватывает медленно фильтр губами, не разрушая зрительный контакт с голодным взглядом Генмы, а потом затягивается. — Твою ж, какой ты… — Генма давится собственными словами, а потом вытягивает сигарету из чужого рта, неотрывно наблюдая за тем, как под полуприкрытыми серыми глазами еле заметный румянец и рассыпающиеся фиолетовые пигменты размазываются в порочное марево акварели, а приоткрывающийся чувственный рот выдыхает едкий дым, и Генма заворожёно смотрит на туманную белесую дымку, в которой оказывается чужое лицо. — Что, нравится? — мягким тоном Сукеа интересуется Какаши, и получает в ответ красноречивый взгляд. — Но гадость несусветная, определенно. — Ты даже не закашлялся, долго тренировался? — ломающимся голосом уточняет Генма, затягиваясь, и прищурено глядя на растрепанные каштановые волосы. Потом скользит вниз взглядом по размазанным теням, по покрасневшим губам и его следам — укусам-засосам, — и довольно выдыхает в сторону. — Столько же, сколько и глубокий минет тебе, — выдает Какаши мурлыкающим тоном, глядя на то, как нервно дергается чужой кадык, а потом откидывает голову, томно выдыхая. Генма тушит сигарету раньше положенного, и Какаши приподнимает брови, уже предугадывая, чего сейчас захочет Ширануи. — Такой ты… — сквозь зубы выдает Генма, тянясь к его лицу и целуя чужие губы. — Какой? — интересуется Какаши, и жмурится, когда юркий язык очерчивает контур родинки, а затем скользит по линии челюсти, к уху. — Потрясающий, — низко говорит в чужое ухо Генма, посылая мурашки по шее Какаши. — И тени у тебя потрясающие. Тебе идёт, — и вновь тянется за поцелуем. Ладно, возможно, Какаши немного переоценил себя, — или недооценил Генму, — но получилось-то выше всяческих похвал. Да, так он и думает, укладывая Ширануи на спину и сползая вниз.