Красная нить

КРАСНАЯ НИТЬ Шэнь Цинцю нерешительно бросает взгляд на кучу документов, в беспорядке заваливающих стол таким толстым слоем, что кажется, будто вытащив даже один, заставишь остальные лавиной соскользнуть на пол. Вот и прекрасно — значит, не стоит их пока трогать. Тем более что уже довольно поздно. Да, лучше всего сейчас отправиться спать, а с утра, с новыми силами приняться за разгребание бумаг. Эта мысль значительно улучшает настроение. Конечно, некоторые угрызения совести Шэнь Цинцю все же испытывает — ведь именно необходимость заняться бумажной работой, требующей полного и безраздельного внимания, и была тем предлогом, под которым он отправился на гору Цинцзин в одиночестве. Взгляд, которым его проводил Ло Бинхэ при расставании, напомнил ему взгляд ребенка, которого не взяли в парк аттракционов. Ну ничего, день-другой в разлуке никого не убьет. А вот несколько дней уединения и покоя, а также несколько ночей, когда можно просто лечь и заснуть, не занимаясь перед этим упражнениями различной степени сложности и неоднозначного результата, точно пойдут Шэнь Цинцю на пользу. Конечно, он знает, что очень скоро сам начнет скучать по ученику — и лучше бы ему к тому времени закончить с бумагами. Но сегодня — первый вечер он проведет в лени и умиротворении. Стук в дверь такой тихий, что какое-то время Шэнь Цинцю сомневается, действительно ли слышал его. И это вряд ли кто-то из адептов — уж их приближение не ускользнуло бы от его внимания. К тому же, он строго-настрого запретил им его тревожить. Когда стук повторяется, все такой же тихий и настойчивый, Шэнь Цинцю понимает, что, похоже, с мечтами о проведенном в блаженстве вечере придется распроститься. Машинально сжав в руке веер, он открывает дверь. — Глава Юэ! Это действительно Юэ Цинъюань — который, насколько Шэнь Цинцю известно, исчез неизвестно куда около недели назад, не оставив ни объяснений, ни указаний; крайне необычное поведение для такого ответственного человека, как глава школы. И вот теперь Юэ Цинъюань стоит на пороге Бамбуковой хижины, бледный, как мертвец, пошатываясь и улыбаясь какой-то странной, бредовой, призрачной улыбкой. В первое мгновение Шэнь Цинцю думает, что Юэ Цинъюань может быть пьян — как ни трудно в это поверить. Но запах, который исходит от него — не вина и развлечений. От него пахнет — разит — кровью, железом, сыростью, чем-то горелым. Чем-то страшным и неприятным. И его лицо с глубокими черными тенями под глазами, заострившееся, как после тяжелой болезни — это тоже не лицо захмелевшего человека. — Шиди, — говорит Юэ Цинъюань, и что-то в его мягком тоне тревожит Шэнь Цинцю. — Ты один? Шэнь Цинцю кивает. Почему-то ему хочется раскрыть веер, чтобы заслонить лицо, но он справляется с этим побуждением. Он видит, как Юэ Цинъюань на мгновение прикрывает глаза в безумной усталости. Он что-то держит в руках, завернутое в его собственный черный сюаньдуань, и его пальцы, сжатые на ткани — белые как кость, лунки ногтей почти синие. — Хорошо, — выдыхает он. — Можно мне войти? Шэнь Цинцю хочет сказать, что не нужно спрашивать — но почему-то чувствует, что не может найти правильного тона, и просто молча пропускает его внутрь. Юэ Цинъюань ступает так тяжело, как будто даже несколько шагов даются ему с трудом. Хуже, чем сейчас, он выглядел только после того, как вынул Сюаньсу из ножен. Но ведь за прошедшие месяцы он практически оправился, ему стало намного лучше? Неужели что-то заставило его опять использовать меч? Внезапно Юэ Цинъюань падает на колени, словно у него подламываются ноги. Голова у него опущена, выбившиеся из прически пряди неаккуратно свисают на лицо. Он так и не выпустил из рук свою ношу. Но верхний край ткани, оборачивающей сверток, откинулся, и теперь Шэнь Цинцю видит, что Юэ Цинъюань держит на руках человека. Видит спутанные, слипшиеся волосы, сосульками падающие почти до пола. Видит бледную кожу пугающе нездорового оттенка. Видит острый профиль, от взгляда на который его внутренности проваливаются, как в пропасть. А потом человек, которого сжимает в руках Юэ Цинъюань, поворачивает лицо — и яростный черный глаз смотрит на Шэнь Цинцю. Это его собственное лицо — то самое, которое он привык видеть в зеркале последние десять лет. Только это лицо — исхудавшее почти до костей черепа, бледное, грязное и исчерченное шрамами, углы рта разорваны. Половина лица у человека закрыта волосами, но Шэнь Цинцю знает, что второго глаза у него нет. А еще Шэнь Цинцю четко понимает, что в том свертке, который Юэ Цинъюань держит, не может вмещаться целый взрослый человек. Точнее, может — в единственном случае. Если у него нет ни рук, ни ног. Юэ Цинъюань издает тихий вздох. Его выражение заставляет Шэнь Цинцю вздрогнуть. Юэ Цинъюань смотрит на лицо человека, которого держит, так, словно ничего более ценного и более пугающего он не видел в своей жизни. А сам Шэнь Цзю смотрит на Шэнь Цинцю с враждебностью и страхом, изучает его с головы до ног. Потом его бледные, растрескавшиеся в кровь губы искривляются в ядовитой усмешке, и из его горла вырывается хриплый смешок. — Значит, вот, что было бы, если бы я обращался с тварью иначе, — раздается голос. Это детский голос, тонкий и звонкий, и исходит он не от Шэнь Цзю. Однако тон, которым эта фраза произнесена, бесконечно узнаваем. Шэнь Цинцю сам пытался говорить таким тоном, особенно в начале, когда функция ООС еще не была открыта — но даже тогда у него плохо получалось. Из того же свертка, что Юэ Цинъюань прижимает к себе, внезапно выкатывается клубок — смешение черных волос и грязных конечностей — приземляется на пол и оказывается ребенком. Шэнь Цинцю не может понять, мальчик это или девочка — может разве что прикинуть возраст: четыре или пять лет. Существо очень худое и очень грязное; то, что на нем надето — это что, рукав нижней одежды Юэ Цинъюаня, который служит то ли платьем, то ли балахоном? На голове у существа огромная шапка кудрявых черных волос, и Шэнь Цинцю с уверенностью может сказать, что они никогда не знали ни расчески, ни заколок. Вместо этого — чего в них только нет: перья, кости, корни растений, осколки камней. И — Шэнь Цинцю кажется, или так и есть в самом деле? — среди копны волос виднеется пара небольших черных рожек. У существа вишнево-карие круглые глаза и маленький упрямый рот. — Да, Юэ Цинъюань, об этом действительно стоило задуматься, как ты выразился, — говорит ребенок. Его тон острый, как лезвие ножа, шокирующе противоречащий детскому голосу. — Разве я говорил когда-нибудь такое? — тихо произносит Юэ Цинъюань. Его голос колеблется, словно пламя свечи, такой слабый — и в то же время переполненный такой мягкости, что у Шэнь Цинцю сжимает сердце. Уголок рта Шэнь Цзю дергается. — Да, похоже, тут у тебя не было необходимости этого говорить, — бросает ребенок. Единственный глаз Шэнь Цзю, полный неприязни, фиксируется на Шэнь Цинцю. — Чего уставился? — говорит ребенок. — Нет у меня языка, вот и приходится использовать маленькое отродье. Само дитя на Шэнь Цинцю не смотрит. Напротив, отворачивается и с деловитым, сосредоточенным видом прижимается к свертку в руках Юэ Цинъюаня, тонкими исцарапанными руками обнимает Шэнь Цзю, утыкается лицом куда-то ему в шею, в грязные спутанные волосы. Похоже, ребенок пытается вскарабкаться на него, чтобы быть еще ближе — и Шэнь Цинцю внезапно понимает, что даже добавление этого совсем небольшого веса может оказаться для Юэ Цинъюаня непосильным, настолько близким к изнеможению тот выглядит. — Глава Юэ, — говорит Шэнь Цинцю, — позвольте, я помогу. Наверное, ему надо было быть умнее, чем трогать рогатого ребенка. Острые зубы вцепляются ему ладонь в самом нежном месте, между большим и указательным пальцем, выдирают кусок кожи. Ребенок шипит, оскалив окровавленные зубы, и в его глазах мелькает алый отблеск. — Не надо, шиди, я сам, — говорит Юэ Цинъюань. Усилием воли он встает. Шэнь Цинцю отводит в сторону балдахин кровати, и Юэ Цинъюань осторожно кладет Шэнь Цзю поверх одеяла. Смутное чувство одновременно правильности и неправильности охватывает Шэнь Цинцю. Это его кровать — та, на которой он спал столько лет, на которой он когда-то пришел в себя в чужом теле. Видеть на ней человека, чью судьбу он прожил и изменил — это пугает и беспокоит его. И все же у него такое чувство, будто незаметно для него, круг замкнулся. Что-то, чего не хватало, теперь восстановлено. Взгляд у Шэнь Цзю немного дикий, когда он смотрит на белую ткань над собой, на покачивающиеся вышитые мешочки саше. Его горло двигается — Шэнь Цинцю замечает длинный неровный шрам на его шее слева, от челюсти до кадыка. Теперь, когда Шэнь Цзю лежит, совершенно явно, что у него отсутствуют конечности. Там, где должны быть его руки и ноги, ткань смята и скрывает пустоту. Ребенок вцепляется в него обеими руками, притискивается к нему, словно пытаясь зарыться под его тело, стать недостающей частью паззла. Выражение лица, с которым Юэ Цинъюань наблюдает за ними, трудно передать. Когда он начинает падать, Шэнь Цинцю готов к этому, подхватывает его, пытается довести его до кресла у стены. Вместо этого Юэ Цинъюань опускается на пол у кровати, будто отказывается расставаться с принесенным им человеком, и его рука судорожно сжимает ткань, укрывающую Шэнь Цзю. — Я могу позвать Му Цинфана? — говорит Шэнь Цинцю. И видит, как Юэ Цинъюань кивает с облегчением — как будто его разум так утомлен, что даже такая простая мысль не приходила ему в голову. Шэнь Цинцю выходит, чтобы разбудить Мин Фаня и отправить его за Му Цинфаном, а когда возвращается, то видит, как Юэ Цинъюань сидит на полу, опустив голову на кровать, и его расплетшиеся волосы смешиваются с грязными, спутанными волосами Шэнь Цзю. Глаза Юэ Цинъюаня закрыты, веки фиолетовые и почти прозрачные. Ребенок спит, свернувшись в клубок под боком Шэнь Цзю. Шэнь Цзю — единственный, кого даже усталость не заставила отключиться. Его единственный глаз презрительно сужен, скользит по Шэнь Цинцю, словно исследует каждую его черточку на безупречность. Потом останавливается на веере в его руке. Это один из старых, самых любимых вееров Шэнь Цинцю. Один из тех, что уже был среди вещей в хижине, когда Шэнь Юань оказался в этом теле. Ему кажется, он четко может прочитать мысли Шэнь Цзю. Ну уж нет. Шэнь Цзю уничтожил свою жизнь и поспособствовал уничтожению своего мира. Шэнь Цинцю не занимает его место. Он занимает свое. — Это мой веер, — произносит он тихо. — Это мой мир. Шэнь Цзю не отвечает — возможно, потому что ребенок спит, а он не может или не хочет будить его. Этот человек уже пять лет должен быть мертв, думает Шэнь Цинцю. Как он выжил — Шэнь Цинцю представления не имеет. Но он не только выжил, он еще и сохранил рассудок; возможно, потому что трудно уничтожить то, что наполовину состоит из злости, наполовину из яда. Однако Шэнь Цинцю недаром десять лет исправлял его ошибки, чтобы сейчас первым опустить глаза. Они так и смотрят друг на друга, когда входит Му Цинфан — и застывает, в растерянности рассматривая четверых человек перед ним. Ребенок снова проснулся и шипит, скаля зубы. Во взгляде Шэнь Цзю вызов. Юэ Цинъюань растерянно моргает, пытаясь прийти в себя. — У нас три пациента, — говорит Шэнь Цинцю; кому-то же надо сохранять здравый ум. — Шиди Му, может быть, вы начнете с главы Юэ? И это сразу оказывается непросто. Юэ Цинъюань дергается, когда Му Цинфан и Шэнь Цинцю пытаются поднять его, увести от кровати. В его взгляде слепая паника, когда он тянет руку, словно его насильно пытаются разлучить со спасенным им человеком. — Сяо Цзю, — шепчет он, и Шэнь Цинцю больно слышать, насколько жалобно это звучит. Но сердце Шэнь Цзю, конечно, из камня, его это не тронет. Шэнь Цинцю практически поражен, когда ребенок произносит язвительно: — Глава Юэ, расслабьтесь, я никуда не уйду. Му Цинфан кидает на демоническое дитя странный взгляд, но потом сосредотачивается на Юэ Цинъюане, которого удалось усадить в кресло. — Возможно, стоило бы переместить главу Юэ в его дом? — тихо спрашивает Му Цинфан. — Да, но позже, — говорит Шэнь Цинцю. Сперва он думал, что Юэ Цинъюань пришел на Цинцзин, потому что ему не хватило сил добраться до Цюндин. Но сейчас другая мысль приходит ему в голову. Юэ Цинъюань пришел сюда, потому что каким-то образом знал, что Шэнь Цинцю не будет задавать вопросов. Он вдруг вспоминает их последний разговор, два месяца назад, когда Шэнь Цинцю навещал школу. Теперь ему кажется, что уже тогда глава Юэ выглядел нездоровым — таким, словно почти не спит, и в его взгляде, направленном на Шэнь Цинцю, застыл вопрос. Он помнит, как отворачивается, чтобы принести чайник, и как Юэ Цинъюань произносит: — Сяо Цзю. Он не то чтобы окликает — скорее, пробует на вкус это имя. Шэнь Цинцю замирает, потому что он был уверен, что они закрыли эту тему. Ему требуется несколько мгновений, чтобы найти необходимый тон. — Разве я не просил больше так меня не называть? — Кажется, у него получается найти баланс между небрежностью и упреком. — Ты прав, — говорит Юэ Цинъюань, — мне не следует так называть тебя. Я не буду больше. — Ну наконец-то, — приподнимает бровь Шэнь Цинцю. Он думает, что главе Юэ долго пришлось идти к осознанию того, что прошлое надо отпустить — но, кажется, он готов. Теперь этот разговор приобретает совсем другое значение. Что Юэ Цинъюань уже знал в тот момент? И откуда он мог знать? Юэ Цинъюань сидит с закрытыми глазами, его грудь едва вздымается, его рука безвольно свешивается с подлокотника. Под его ногтями кровь и грязь. Шэнь Цинцю не знает, что Му Цинфан думает, чувствуя запах крови и смерти, пропитывающий одежды главы школы. — Глава Юэ был ранен, — говорит Му Цинфан, — но раны поверхностные и уже залечены. Однако его энергия израсходована практически без остатка — удивительно, что ему удалось добраться сюда. Он не мог не добраться, думает Шэнь Цинцю. Даже если бы это было последнее, что он сделал в жизни. — Шиди Му, — тихо говорит Юэ Цинъюань; а Шэнь Цинцю думал, он без сознания. — Я в порядке. Прошу… прошу, окажи помощь… — Моему брату, — говорит Шэнь Цинцю. Он знает, что Му Цинфан не сможет не заметить сходства, если бросит более чем один взгляд на Шэнь Цзю. — Мой брат-близнец — мы были разлучены в детстве. Он тяжело пострадал. Глава Юэ спас его. Он слышит, как Шэнь Цзю усмехается, и мысленно обещает, что тот пожалеет, если решит как-нибудь опровергнуть эту легенду. Впрочем, он ведь не идиот, он должен понимать, что предложенное Шэнь Цинцю пояснение самое адекватное. Правда, если сейчас Му Цинфан задаст естественный вопрос — от кого спас? — то подобрать ответ будет непросто. — Глава Юэ, — говорит Му Цинфан серьезно, — вам срочно нужен отдых. Я пошлю за учениками, чтобы вас доставили на Цюндин, пока я займусь братом шисюна Шэня. — Нет, — говорит Юэ Цинъюань; учитывая его обычную манеру общения, этот ответ звучит резко. Му Цинфан пожимает плечами и направляется к кровати. Да уж, похоже, настоящие сложности начнутся именно теперь. Потому что демонический ребенок начинает шипеть и скалиться, как только Му Цинфан приближается; глаза у него полыхают алым. А когда Му Цинфан протягивает руку, ребенок издает пронзительный крик, и мозг Шэнь Цинцю как будто вспарывают лезвием страха, отчаяния и беспомощной ярости. А потом он вдруг — не в своем доме, не в Бамбуковой хижине. Это подземелье — или пещера — каменные стены вокруг, и тусклый свет проникает через отверстие высоко в потолке, вместе с ледяным воздухом. Это плохое время, шевелятся в его голове сонные, неповоротливые мысли. Когда холодно, трудно заставить себя двигаться. Когда холодно, добыча прячется. Ей уже несколько дней не удавалось ничего поймать. Ей очень хочется есть. Это девочка, понимает Шэнь Цинцю тем участком мозга, который все еще сохраняет его самосознание. Демонический ребенок — девочка. Она пытается прижаться поближе к сидящему у стены человеку, обвивает его руками. Его ребра проступают под кожей как железные прутья, его кожа почти такая же холодная, как стена рядом с ними. И все же он для нее — единственный источник тепла; так же, как она для него. «Аньшен, перестань ерзать,» — слышит она его голос в своей голове, — «или спи, или иди охоться». — Аньшен устала, Шэнь, — говорит она. «Я знаю,» — отвечает он со вздохом. А потом дверь распахивается, и в подземелье входят, и Шэнь Цинцю не видит лиц, потому что девочка их не видит — только высокие тени, странные силуэты, отдаленно напоминающие человеческие. Голос в ее голове звучит резко, настойчиво, приказом. «Прячься.» Когда Шэнь говорит с ней так, с ним нельзя спорить. Она перекатывается в угол, туда, где темнота достаточно густая, чтобы скрыть ее. Из тени она смотрит, как трое подходят, как темная рука с длинными когтями наносит удар, рассекая губы Шэня до крови. Ей хочется броситься и искусать, исцарапать эту руку — кусать и царапать их всех, пока они не уйдут. Но она знает, что это бесполезно. «Отвернись и закрой уши,» — приказывает ей Шэнь. Она слушается, но недостаточно быстро, чтобы не увидеть, как Шэнь оказывается на полу, распластанный под этим тремя, как один из них приподнимает его бедра, одним движением всаживаясь в него, в то время как второй держит его за волосы, подтягивая его лицо к своему паху. И даже с заткнутыми ушами она продолжает слышать звуки возни в нескольких шагах от нее, долгие влажные, хлюпающие звуки совокупления. Продолжает слышать их голоса. — Что, наша сучка опять понесла? — говорит один из них. — Похоже на то, — отвечает другой. Он делает что-то, что заставляет Шэня издать короткий, захлебывающийся вскрик. Аньшен стискивает кулаки, вжимает их в барабанные перепонки — этого все равно недостаточно. — Как думаешь, стоит сообщить Повелителю? Правда, в прошлый раз он сказал, что ему все равно. — Ну, как по мне, еще один ублюдок тут не нужен. — Значит, выбьем его, тоже мне проблема. — Только подождем еще, — говорит третий, — мне нравится, когда у сучки появляется молоко. — Может быть, когда-нибудь Повелитель приделает ей настоящие дойки, а не это недоразумение. Ладно, дай я с тобой вместе ей присуну, пока у нее еще живот не вырос. Крик, который он слышит, заставляет Шэнь Цинцю оцепенеть. И только какое-то время спустя он понимает, что девочка твердит, повторяет тихим, ровным голосом: — Аньшен, прекрати это. Аньшен, прекрати. Прекрати. Он обводит комнату глазами — и по лицам присутствующих понимает, что все они видели одно и то же. При этом Юэ Цинъюань кажется наименее шокированным — и Шэнь Цинцю не может не думать, что же глава Юэ уже видел до этого. Му Цинфан выглядит оглушенным. Как ни странно, на лице Шэнь Цзю сейчас нет злости. Он выглядит сосредоточенным, его единственный глаз прикрыт. — Аньшен позволит доктору Му осмотреть ее, — говорит девочка твердым, не терпящим возражения тоном. — Аньшен будет вести себя подобающе. А потом она вдруг всхлипывает и произносит своим собственным голосом: — Хорошо, Шэнь. Это звучит беспомощно и обреченно, и она действительно не сопротивляется, когда Му Цинфан аккуратно осматривает ее. Шэнь Цзю, кажется, даже ни разу не моргает все это время. Его зубы слегка оскалены, лоб влажный от пота. Шэнь Цинцю замечает, что Му Цинфан держит девочку так, чтобы она постоянно могла видеть своего отца; эта деликатность доктора совершенно его не удивляет. Шэнь Цзю ее отец, в этом нет сомнения; но если Шэнь Цинцю правильно истолковал то, что слышал из разговора демонов — это дочь, которую он выносил в своем теле. Шэнь Цинцю даже не пытается представить, как это возможно, при одной мысли об этом его внутренности переворачиваются. И, судя по услышанному, она не единственный его ребенок. Хотя, возможно, единственный, которому позволили выжить. Шэнь Цинцю отворачивается, встречает расширенный, черный от зрачков взгляд Юэ Цинъюаня. Страдание в его глазах ощущается физически, будто ожог. Ох, глава Юэ, думает он, но ты ведь вытащил их оттуда, ты вытащил Сяо Цзю оттуда. Чего бы тебе это ни стоило. Чего бы это в итоге ни стоило им всем. Впервые за сегодняшний вечер он вспоминает о Системе, пытается открыть диалоговое окно. «Что это значит?» спрашивает он. «Очки за раскрытие данного сюжета не начисляются,» отвечает Система. Ну да, конечно, ведь именно очки его и беспокоят. — Крайняя степень недоедания, — говорит Му Цинфан и отпускает Аньшен, которая в то же мгновение залезает на кровать к Шэнь Цзю, вцепляется в него. — Но в остальном, здоровая девочка. Ей пять? — Она родилась через год после… — Аньшен произносит ровным голосом, а потом замолкает. После смерти Юэ Цинъюаня, пытается угадать Шэнь Цинцю. После того, как Ло Бинхэ объявил Шэнь Цинцю мертвым. — Через год после заключения в тюрьму. Четыре с чем-то. — Мастер Шэнь, — вежливо говорит Му Цинфан, — теперь я бы хотел заняться вами. На лице Аньшен мучительное смешение паники и стремления быть послушной. Она то отпускает ткань одежды, которая укрывает Шэнь Цзю, то снова стискивает ее. Шэнь Цинцю может только представить, что именно говорит в ее голове ее отец. — А-Шен, иди сюда? — зовет ее Юэ Цинъюань. — Пойдешь к Ци-гэ? Он протягивает к ней руки — и, наконец, девочка со вздохом отлипает от Шэнь Цзю, подходит к Юэ Цинъюаню. Похоже, он единственный, кому она доверяет — кроме Шэнь Цзю, конечно. Юэ Цинъюань берет ее на руки, утыкается подбородком ей в макушку. Его лицо выглядит опустошенным и грустным. Он закрывает глаза. Шэнь Цинцю отворачивается, начинает готовить чай. Вряд ли кто-нибудь будет его пить, но ему надо занять руки. Му Цинфан произносит с упреком: — Я чувствую вашу духовную энергию, глава Юэ. Сколько вы потратили на лечение мастера Шэня? — По возможности, — отвечает Юэ Цинъюань. Шэнь Цинцю может себе представить, где проходят границы возможного для Юэ Цинъюаня, когда дело касается Шэнь Цзю. Явно не там, где их проводят разумные люди. Когда Му Цинфан делает глубокий вдох, Шэнь Цинцю не может не обернуться. После того, что девочка показала им из своих воспоминаний — неужели что-то еще может шокировать доктора? На самом деле, оказывается, что он тоже не готов. Когда Аньшен показывала им своего отца, они видели его таким, как видит его она. Его увечья казались чем-то естественным, обыденным; ее Шэнь был таким, каким должен быть — ведь ничего другого она не знала. Но теперь, когда Шэнь Цинцю смотрит на человека, лежащего на кровати, на него накатывает приступ тошноты. Он помнит дикую агонию, с которой его собственные конечности отрывались от тела — урок, преподанный Системой. Он помнит потоки крови, вид обнажившихся обломков костей. Культи Шэнь Цзю зажили — покрыты стянутой уродливыми фиолетовыми шрамами кожей. Он такой худой, что его ключицы выступают острыми хребтами, каждое его ребро отчетливо видно. У него десятки шрамов, свежих и старых. Еще одна вещь, которая бросается в глаза — это то, что его грудь выглядит немного припухшей, его соски кажутся воспаленными. Шэнь Цинцю вспоминает, что демоны говорили о появлении молока. Почти машинально он бросает взгляд на живот. Несмотря на ужасную худобу, живот Шэнь Цзю выделяется пиком, словно что-то растягивает его изнутри. Следуя направлению его взгляда, Шэнь Цзю усмехается злой, ледяной усмешкой. — Я надеюсь, доктор, — говорит Шэнь Цзю через Аньшен, — вы поможете мне избавиться от этого ублюдка. *** — Это невозможно, — тихо говорит Му Цинфан. И Юэ Цинъюань слышит, как девочка, которую он держит на руках, отвечает знакомым, язвительным тоном его младшего брата: — Еще как возможно. Если необходимо, Аньшен может показать, как это делается. Но хотелось бы верить, что у доктора имеются более цивилизованные методы. — Слишком большой срок, — говорит Му Цинфан; Юэ Цинъюань не может не восхищаться доктором: кажется, его практически ничего не способно вывести из равновесия. — Даже если представить, что я вообще стал бы это делать. Что касается остальных травм — я вижу результаты вмешательства главы Юэ, и тут я мало что могу добавить. Однако я подготовлю для мастера Шэня необходимые снадобья. — Доктор Му в самом деле мало что может добавить, — холодно бросает Шэнь Цзю через Аньшен. Шэнь Цзю злится и ведет себя намеренно жестоко — так знакомо! И Юэ Цинъюань привычно испытывает стыд и острую беспомощность, судорожно ищет варианты, как смягчить ситуацию, выйти из нее с наименьшими потерями — для Шэнь Цзю и для остальных. Надо же, если подумать, то за последние лет десять ему практически не приходилось этого делать. Но как же легко все вспомнилось — и раздражение, и печаль, и нежность, и чувство вины, соединяющее все это воедино. Отравленный напиток, который Юэ Цинъюань пил годами по своей собственной воле — пока этот человек, стоящий перед ним с веером в руке, не принес ему облечение. Человек, который просил не называть его Сяо Цзю не потому, что хотел досадить ему — а потому что никогда и не был Сяо Цзю. Столько лет Юэ Цинъюань говорил себе, что люди меняются; это естественный процесс. Вот и его шиди изменился — отпустил от себя злость, оказался способен обрести радость. Даже если для Юэ Цинъюаня у него по-прежнему не было прощения, но видеть Шэнь Цинцю спокойного и довольного жизнью — разве это было не прекрасно? Так почему же нелепые мысли приходили ему в голову? Что за постыдные сомнения? Неужели Юэ Цинъюань не верил, что его Шэнь Цзю может стать таким? Мирным, доброжелательным, уравновешенным. Неужели Юэ Цинъюаню нужен был страдающий, полный злости и ярости брат, чтобы чувствовать к нему близость? Какой чудовищный эгоизм жил в нем, чтобы видеть, как его брат счастлив, и ощущать какую-то отстраненность от него. Словно перед ним хороший друг — но не… не его Сяо Цзю. Сяо Цзю, который отталкивал Юэ Цинъюаня бесконечное количество раз — и все же оставался неотъемлемой частью его души. Лишиться которой и выжить казалось немыслимым. Но когда Шэнь Цинцю погиб, пожертвовав собой ради своего ученика — Юэ Цинъюань пережил это. А когда спустя пять лет Шэнь Цинцю вернулся — с ним вернулись и сомнения. И Юэ Цинъюань снова подавлял их, беспощадно, торопливо — потому что если бы он дал им волю, то ему бы пришлось задать один главный вопрос: если Шэнь Цинцю это кто-то другой… то что тогда с Сяо Цзю? И где-то в глубине души он сознавал, что он не перенесет ответа. А потом сны пришли к нему. Подземелье, свет в которое проникает через отверстие в потолке — вместе с каплями дождя, падающими в лужу на каменном полу. Тонкая истрепанная циновка у стены. И обнаженный человек, лежащий на боку, сотрясающийся от кашля. Сколько времени понадобилось Юэ Цинъюаню, чтобы осознать то, что он видит? Что у человека действительно нет ни рук, ни ног, только обрубки, покрытые грубо зарубцевавшимися шрамами. И что лицо, которое он видит в обрамлении грязных, спутанных волос — лицо, сверкающее единственным черным глазом, изможденное, но все равно полное высокомерия — это то лицо, которое он тщетно искал, когда смотрел на горного лорда, возглавляющего пик Цинцзин. Лицо его Сяо Цзю. Эта усмешка на разбитых губах — пропитанная ненавистью к себе и к миру — Юэ Цинъюань не спутал бы ее ни с чем. И боль, которая прошивает его сердце, говорит яснее всего прочего: на этот раз он не ошибается. Потому что ради этого человека он умрет; или убьет. Без него он не сможет жить; ради него он будет жить. Но тогда Юэ Цинъюань еще не понимает, что эти сны значат. Реален ли Шэнь Цзю, которого он видит. И если да, то как Юэ Цинъюань может дотянуться до него, может помочь ему. Ему понадобятся недели, месяцы — чтобы узнать. Это были мучительные месяцы — со всем тем, что ему пришлось увидеть. Со всем ощущением беспомощности, когда он не знал, что делать, не знал, возможно ли что-то сделать. Но он узнал; он смог. И сейчас его сил уж точно хватит на еще одно небольшое усилие. Юэ Цинъюань спускает Аньшен на пол и встает. Недолгий отдых пошел ему на пользу; обстановка Бамбуковой хижины расплывается у него перед глазами, но бесконечной слабости, которая повергла его на колени, когда он вошел сюда, больше нет. — Глава Юэ, вам нужен полный покой, — говорит Му Цинфан, и Шэнь Цинцю делает шаг, чтобы поддержать его. Юэ Цинъюань жестом отводит их руки. — Шиди Му, — говорит он, — благодарю за помощь. Не могли бы вы прислать снадобья для мастера Шэня на Цюндин? Он подходит к кровати. Шэнь Цзю смотрит на него недоверчиво, настороженно — как раньше. Только раньше у него было гораздо больше способов защитить себя; а теперь вообще нет. Му Цинфан снова прикрыл его верхней одеждой Юэ Цинъюаня, но даже под ней можно рассмотреть, как выпирает его живот. — Разве мастер Шэнь не останется здесь с братом? — спрашивает Му Цинфан. — Не останется, — говорит Юэ Цинъюань и поднимает Шэнь Цзю на руки. Он такой легкий, почти ничего не весит — думать об этом мучительно, не думать невозможно. И когда Аньшен, как обезьянка, вскарабкивается на него, Юэ Цинъюань испытывает облегчение, словно девочка — это якорь, привязывающий его к реальности. Думал ли он когда-нибудь, что будет держать на руках дочь Шэнь Цзю? Полу-демона-получеловека. Девочку, которая ворвалась в его сны несколько месяцев назад, заставляя его смотреть ее глазами. Смотреть, как его изувеченный брат дрожит на каменном полу от холода и усталости. Как те, кто приходят, обрушивают на него пинки и удары — хотя на его теле и так уже нет живого места. Как они насилуют его снова и снова, наслаждаясь его болью, изобретая все новые способы, чтобы заставить его кричать. У Шэнь Цзю нет глаза; вместо него воспаленная, разорванная впадина — и сеть шрамов вокруг нее. Сколько раз когтистые пальцы рассекали кожу на его лице просто потому, что демонам было удобно использовать его рот, впиваясь когтями в пустующую глазницу. Его рот разорван с обеих сторон. Юэ Цинъюань знает, как это произошло. Когда они сломали ему челюсть, пытаясь всунуть два члена сразу. Юэ Цинъюань знает, что у него нет языка. Когда Шэнь Цзю кричит, пытаясь выговорить какие-то слова — у него получаются невнятные, бессмысленные звуки. Но его голос, звучащий в голове девочки — ясный, невыносимо знакомый голос. Иногда он говорит ей прятаться. Иногда говорит не смотреть. Иногда просит принести воды. Но иногда в забытьи он зовет не ее — повторяет слово, то самое, что Юэ Цинъюань так мечтал услышать; и не мог представить, что это будет так больно. «Ци-гэ», зовет Шэнь Цзю. Однажды Юэ Цинъюань не пришел, когда его младший брат ждал и звал его. Разве может он допустить, чтобы это произошло еще раз? Но что у него есть, кроме ненадежной путеводной нити из снов? Сюаньсу — вот, что у него есть. Его меч, который всегда готов предоставить что-то взамен, если Юэ Цинъюань даст ему то, что он желает. Кусок жизни в обмен на помощь. Когда Юэ Цинъюань понимает, что может это сделать — понимает, как это сделать — он ни секунды не колеблется. И у него получилось. Шэнь Цзю с ним, на его руках — почти невесомый физически и ничуть не утративший невыносимой тяжести своего нрава. Эта мысль заставляет Юэ Цинъюаня улыбнуться почти бредовой улыбкой — и в то же время его начинает бить дрожь. Но нет, дрожать он сейчас не может себе позволить. Им еще надо добраться домой. На Цюндин. Конечно, это дом Юэ Цинъюаня — не дом Шэнь Цзю; но других вариантов нет. — Шиди, — говорит он, обращаясь к Шэнь Цинцю, — поговорим завтра, хорошо? — Конечно, — говорит тот. — Я прибуду к вам в полдень. Насколько же легче иметь дело с этим Шэнь Цинцю — который не только готов исполнить его просьбу, но и деликатно предупреждает о времени, когда его следует ждать. О такой вежливости со стороны Шэнь Цзю не стоило бы и мечтать. Юэ Цинъюань вряд ли сознает, что на его губах опять бледная тень улыбки. Ученики, встречающие его на Цюндин, смотрят с любопытством, но он хорошо завернул свою ношу в одежды, невозможно понять, что у него в руках. — Приготовьте ванну, — просит он. Еще немного — он должен позаботиться об этих двоих. Ему хватит на это сил. Закрывая за собой дверь, он спрашивает: — Сяо Цзю, что ты хотел бы поесть? И что может есть Аньшен? Он не слышит ответа — и его сердце падает. Почему при других Шэнь Цзю разговаривал, отвечал на вопросы — через дочь, конечно, но не сказать чтобы неохотно — но не хочет говорить с ним? — Аньшен ест все, — произносит детский голос, и по интонации можно понять, что отвечает не его младший брат, а девочка. Юэ Цинъюань смотрит на лицо Шэнь Цзю. Его глаз закрыт, его лицо кажется почти спокойным. Он спит. Все время с тех пор, как Юэ Цинъюань нашел их — даже во время коротких перерывов, когда они останавливались на отдых — Шэнь Цзю не позволял себе забыться. Юэ Цинъюань разрешает себе осторожную надежду, что, может быть, Шэнь Цзю наконец-то чувствует себя хоть немного в безопасности. Вряд ли, конечно, скорее всего, его тело просто не выдержало. — Крысы вкусные, — продолжает Аньшен. — Мыши тоже, только они маленькие. Голубь был невкусный, он был очень дохлый. А Шэнь не ест крыс. Он вообще почти ничего не ест. Они говорили, что ему нравится глотать у них, но Аньшен не кажется, что Шэню это нравилось. Она называет его Шэнь — наверное, так он научил ее. Конечно, Шэнь Цзю никогда не позволил бы ей называть его отцом. Он называет ее маленькое отродье и маленькая дрянь, когда говорит о ней. И Аньшен, когда обращается к ней. — А что нравится есть Ци-гэ? — спрашивает она. Каждый раз, когда она называет его так, сердце Юэ Цинъюаня странно екает. Она назвала его так сразу же, как увидела — значит, его образ и это имя были соединены в ее сознании; и как иначе это могло бы произойти, если не через Шэнь Цзю. — Мне нравится рисовая каша с тыквой, — говорит он. — Хочешь, я попрошу ее приготовить для нас всех? — Да, — соглашается Аньшен. — И крысу тоже. Двух. Он оставляет ее и спящего Шэнь Цзю за ширмой, когда ученики приносят воду и наполняют ванну. — Нагрейте воду еще для одной. Нет, для двух, — говорит Юэ Цинъюань. Заставлять учеников полночи бегать с кадками воды не очень хорошо, но он думает, что может завтра дать им выспаться. И они все трое нуждаются в том, чтобы вымыться. Аньшен, наверное, не мылась никогда, судя по слою грязи на ее лице, а сам Юэ Цинъюань весь забрызган кровью демонов, которых он убил на обратном пути. На пути туда — пока он искал Шэнь Цзю — он был осторожен. Избегал любых встреч с демонами и с людьми. Использовав Сюаньсу, чтобы прорвать границу между мирами, Юэ Цинъюань оставил меч извлеченным из ножен ровно на волос — достаточно, чтобы он указывал путь. И по энергии, исходящей из меча, он чувствовал, что его цель все ближе. А потом по окружающей его сырости, кажется, проникающей прямо в кости — по старой кладке стен, он понимает, что это именно то место. Дверь открыта — что ж, они ведь могут не бояться, что их пленник сбежит. Там четверо; три демона и человек. Юэ Цинъюань слышит мерные, хлюпающие звуки, непристойность которых ни с чем не спутаешь. Он не слышит ни криков, ни стонов — только звуки дыхания. Двое демонов держат Шэнь Цзю между собой, входят в него одновременно. Темные, поросшие шерстью руки того, что сзади, стискивают и выворачивают его соски. Третий стоит рядом, нанизывая его рот на свой член. Лицо Шэнь Цзю кажется равнодушным, покорным, его единственный глаз закрыт. Юэ Цинъюань может уничтожить демонов, не вынимая меча — но он не хочет этого. Пусть даже это обойдется ему в несколько лет жизни. Он вытаскивает Сюаньсу на четверть цуня; энергия расплескивается сияющими лезвиями, и кровь демонов орошает его одежду и его лицо. Он успевает оказаться рядом, подхватить Шэнь Цзю, не дав ему упасть. Шэнь Цзю смотрит на него — его глаз сплошной зрачок, расширенный, черный. Шэнь Цзю такой легкий, такой хрупкий в его руках, кожа и кости — и он грязный, его волосы слиплись космами, из его заднего прохода течет кровь и слизь, и Юэ Цинъюань видит его выступающий живот и знает, что отсюда, из подземелья, ему придется унести вместе с Сяо Цзю часть ада, через который он прошел. Выражение лица Шэнь Цзю меняется — от потрясения к ужасу, к неверию, к ярости. Он трясет головой, дергается, пытаясь вырваться из рук Юэ Цинъюаня. Он выглядит полубезумным. Звуки, которые он издает, полны мучения. Юэ Цинъюань кладет ладонь на искаженное гневом, измазанное грязью и кровью лицо. Шэнь Цзю смотрит на него диким взглядом. Как будто видит призрака. И в этот момент Юэ Цинъюань понимает. Шэнь Цзю снова звал бы его Ци-гэ только в одном случае — если бы знал, что Юэ Цинъюаня больше нет. — Я не мертв, — говорит Юэ Цинъюань. — Может быть, в твоем мире. Но есть другой мир. Я заберу тебя туда. Откуда-то из темноты выскакивает маленькое, лохматое существо, бросается к ним, и на короткое мгновение Юэ Цинъюань видит, как выражение Шэнь Цзю не то чтобы смягчается — но становится как будто беспомощным. Детская рука с черными демонскими ногтями гладит его лицо, отпихивая руку Юэ Цинъюаня. — Это Ци-гэ, — говорит ребенок. — Шэнь, это Ци-гэ. Он настоящий. Он здесь. — Я Юэ Цинъюань, — повторяет он, — я пришел за тобой. Если Юэ Цинъюань этого мира умер, то этот Шэнь Цзю — наверное, не Шэнь Цзю, которого Юэ Цинъюань потерял десять лет назад в своем мире. Но все же это Шэнь Цзю. И с этого можно начать. Можно начать с того, чтобы вытащить его — их — отсюда. Позади Юэ Цинъюань слышит шаги — возможно, кто-то еще собирается поразвлечься с пленником. Медлить больше нельзя. Он подхватывает Шэнь Цзю и ребенка одной рукой, а второй бьет зачехленным мечом в фигуру позади, слышит хруст проломленной грудной клетки. Демон падает, не издав ни звука. Но еще один успевает убежать, поднимает тревогу. Юэ Цинъюаню приходится пробиваться с боем. В основном ему удается не вынимать Сюаньсу из ножен, только пару раз, в особо сложных ситуациях ему приходится частично обнажить лезвие. Он получает рану в плечо от дротика, и чей-то меч распарывает ему бок, но это не такие ранения, что могут остановить или замедлить его. Когда им удается оторваться от погони и найти укромное место, они останавливаются для короткого отдыха. Юэ Цинъюань снимает сюаньдуань, продырявленный и испачканный его кровью и кровью демонов, и заворачивает в него Шэнь Цзю. Тот вздрагивает, словно прикосновение ткани пугает или причиняет ему боль. Сколько лет он провел, не имея даже клочка одежды, чтобы прикрыть наготу? Юэ Цинъюань торопливо разбирается со своими ранами. Когда они затягиваются достаточно, чтобы не ограничивать его движения, он поворачивается к Шэнь Цзю. Он чувствует, как много повреждено в теле его младшего брата; Юэ Цинъюаню не терпится помочь, исправить — срастить сломанные ребра, облегчить боль в отбитых внутренностях, заживить разрывы. Он посылает поток энергии из своей ладони. Шэнь Цзю дергается; не издает ни звука, но лицо у него цепенеет, зубы стиснуты. — Тебе больно? — спрашивает Юэ Цинъюань; так не должно быть — наоборот, ему должно становиться легче. Шэнь Цзю мотает головой, но Юэ Цинъюань почти уверен, что он лжет. Он колеблется, продолжать ли. — Не трать энергию, — говорит Шэнь Цзю через Аньшен. — У меня есть лишняя, — отвечает Юэ Цинъюань. На самом деле, она не лишняя, конечно, и Юэ Цинъюаню следует помнить о том, что им нужно одолеть еще по крайней мере половину пути, а потом придется вновь открыть проход между мирами. Но кто знает, будет ли у них еще остановка — поэтому он хотел бы вылечить сразу как можно больше. Когда он, наконец, убирает ладонь, они оба тяжело дышат. Шэнь Цзю выглядит еще бледнее, чем раньше; Юэ Цинъюань замечает, что нижняя губа у него прокушена до крови. Но, по крайней мере, с частью его повреждений Юэ Цинъюаню удалось справиться. — В твоем мире я мертв? — спрашивает Шэнь Цзю. — Поэтому ты пришел за мной сюда? — Нет, — говорит Юэ Цинъюань, — в моем мире с тобой все в порядке. Только это не ты, мысленно добавляет он, но это сложно объяснить. — Тогда почему? — на какой-то миг Шэнь Цзю в передаче Аньшен звучит почти уязвимо. — Я видел тебя во сне, — говорит Юэ Цинъюань. — Я думаю, твоя дочь передавала эти сны. — Иногда маленькая дрянь очень громко думает, — говорит девочка, а уголок разорванного рта Шэнь Цзю кривится в усмешке. — Но я не знал, что она способна пересечь границу миров. Может быть, она посылала сны специально для меня, думает Юэ Цинъюань; потому что ты звал меня. Но вот об этом уж точно лучше не упоминать. — Хотел бы я знать, каким образом в вашем мире все пошло по-другому… — рассеянно говорит Шэнь Цзю. — Или… — внезапно его взгляд загорается яростью, и голос Аньшен пульсирует ненавистью, когда она передает его слова. — Или в вашем мире тварь сдохла прежде, чем успела набраться сил? — Какая тварь? Выражение лица Шэнь Цзю непередаваемо, и Аньшен выплевывает имя, словно сгусток яда. — Ло Бинхэ. *** Юэ Цинъюань думает, что сначала вымоет Аньшен, чтобы дать Шэнь Цзю еще немного поспать — но ничего из этого не получается. Она позволяет взять себя на руки, но когда Юэ Цинъюань подносит ее к ванне, над которой поднимается легкий пар, она вдруг превращается в шар из когтей, зубов и пронзительных воплей. Юэ Цинъюань цепенеет в ужасе, что сейчас сюда сбегутся все ученики пика. Единственный глаз Шэнь Цзю распахивается, полный ненависти и страха — но уже мгновение спустя вместо воплей изо рта девочки раздается ледяной голос: — Маленькая дрянь немедленно заткнется. Снова вопли. — Замолчи. Наблюдать это противоборство мучительно. Юэ Цинъюань выпускает девочку из рук, и она тут же прилепляется к отцу, дрожа и вцепляясь в него так, что ее длинные ногти прорывают кожу. Шэнь Цзю даже не морщится. — Она боится воды, — со вздохом признает очевидное Юэ Цинъюань. — Давай я сперва помогу вымыться тебе, чтобы она видела, что это не страшно? Шэнь Цзю вздрагивает, когда Юэ Цинъюань осторожно погружает его в воду, хотя вода приятно горячая, как раз комфортная для купания. Пряди его слипшихся волос некоторое время змеями лежат на поверхности воды, а потом, намокнув, тонут. Юэ Цинъюань задумчиво намыливает тряпицу для мытья. Конечно, когда он говорил о помощи, это был деликатный способ выразиться. Шэнь Цзю придется принять его прикосновения, вплоть до самых интимных, потому что это единственный способ отмыть его. Вздохнув, Юэ Цинъюань начинает с его лица, и против ожидания, Шэнь Цзю не сопротивляется, только соскальзывает ниже, опускаясь в воду до подбородка. — Он действительно спит с тварью, — говорит голос Аньшен задумчиво. Глаз Шэнь Цзю закрыт, вода стекает по его лицу. — Да, — говорит Юэ Цинъюань; ему не нужно переспрашивать, о ком идет речь. Он помнит, как на вопрос Шэнь Цзю, мертв ли Ло Бинхэ, он ответил, что нет, он жив и здоров. Что у Шэнь Цинцю в их мире с Ло Бинхэ тесные — очень тесные отношения. Что из учителя и ученика они стали друг для друга гораздо большим. И как в ответ на это Шэнь Цзю начал смеяться — и смеялся до тех пор, пока Юэ Цинъюань не накрыл ему рот, потому что кто-то мог бы их услышать, и тогда можно было бы забыть про недолгий отдых. И как потом Шэнь Цзю молчал все остальное время до тех пор, пока они не оказались в Бамбуковой хижине. — Добровольно? — Это звучит так скептически, что Юэ Цинъюаню это могло бы показаться забавным; но не кажется. Он намыливает волосы Шэнь Цзю, пытаясь разобрать пальцами слипшиеся в жгуты пряди. — Шэнь Цинцю оберегал Ло Бинхэ и жертвовал собой ради него, — говорит он мягко. — Так что, я думаю, да. Добровольно. Некоторое время Шэнь Цзю молчит, а когда заговаривает снова, его тон полон высокомерия и окончательности суждения. — Бред. Невозможно. Не для меня. — Я тоже не вполне все это понимаю, — тихо говорит Юэ Цинъюань; слова Шэнь Цзю только подтверждают его подозрения. — Но я надеюсь, что скоро разберусь. Завтра; когда он поговорит с Шэнь Цинцю. Он аккуратно отжимает волосы Шэнь Цзю, кладет их на полотенце, повешенное на бортике ванны. На самом деле, вымыть ему голову было самой простой задачей. Юэ Цинъюань делает глубокий вдох; это тяжело — касаться настолько изувеченного тела Шэнь Цзю. На его коже бесчисленное количество шрамов; его грудь, плечи, живот — все исчерчено ими. Судя по тому, что Юэ Цинъюань видел во снах, большинство из них оставлено прикосновениями демонов — не у всех у них когти, у некоторых строение тела другое и другие способы нанести повреждения при прикосновении, нарочно или случайно. Но есть и шрамы, которые явно нанесены обдуманно, тщательно, представляя собой едва ли не узоры, оставленные чьей-то беспощадной рукой. — Мне нужно спросить, — говорит Юэ Цинъюань. — Прав ли я: Ло Бинхэ имеет какое-то отношение к тому, что произошло с тобой? Шэнь Цзю дергается — так, что вода выплескивается на пол — резко садится, отшатывается от рук Юэ Цинъюаня. Если бы он мог встать, он бы, наверное, выскочил из ванны; он не может, но его движения такие яростные, что Юэ Цинъюань боится, что он сейчас выпадет на пол. Он жалеет о том, что спросил; все время он не знал, как это сделать — как узнать, что произошло. И вот, когда он, наконец, решился, избранный им способ оказался таким неудачным. Он обхватывает Шэнь Цзю вокруг груди, удерживая его в ванне. — Прости, — говорит он, — я не буду больше спрашивать. Ни о чем не буду. — Все, — говорит Шэнь Цзю через Аньшен. — Все, что со мной произошло — сделал Ло Бинхэ. Юэ Цинъюань чувствует, как его бросает в жар; пот выступает у него на лбу. Он думал… на самом деле, он старался особо не думать — но, конечно, только демоны могли бы сделать нечто столь ужасное с человеческим телом. Только демоны способны на такую жестокость. — Ты мне не веришь, — говорит Шэнь Цзю. Какое-то мгновение Юэ Цинъюань молчит — достаточно, чтобы на губах Шэнь Цзю возникла кривая, равнодушная ухмылка. — Конечно, я верю тебе, — говорит он. — Просто мне трудно представить, что человек способен на такое зло. — Юэ Цинъюань, — Шэнь Цзю вздыхает, и голос Аньшен звучит устало, — ты одинаково наивен во всех мирах. Наверное, то же самое ты думал, когда отправлялся на встречу со своей смертью… после того, как я предал тебя. Он замолкает — и больше не произносит ни слова за все время, пока Юэ Цинъюань заканчивает мыть его. И когда потом он моет Аньшен, та тоже молчит, покорная, как кукла. Юэ Цинъюань не представляет, что именно мысленно говорит ей ее отец, чтобы заставить ее быть такой — но, пожалуй, он предпочел бы, чтобы она визжала и сопротивлялась, как раньше. Юэ Цинъюань моется последним. Ему приходится долго скрести кожу, потому что ему кажется, что он продолжает чувствовать на себе кровь демонов, забрызгавшую его. Когда он вылезает из ванны, его кожа местами стерта до ссадин. Он надевает чистую одежду и заходит за ширму. Шэнь Цзю и его дочь лежат в его кровати, одежда Юэ Цинъюаня слишком просторна для Шэнь Цзю, но приходится обойтись тем, что есть. Аньшен спит практически на нем, вцепившись в него обеими руками. Шэнь Цзю не спит. Его глаз закрыт, его дыхание ровное, но Юэ Цинъюань знает. Он тихо садится на пол рядом. — Я не знаю, что произошло в вашем мире, — говорит он. — Все так запутано. И я понимаю — у тебя нет оснований доверять мне. Даже если я поклянусь, ты мне не поверишь. Лицо Шэнь Цзю не меняется, он по-прежнему притворяется спящим. — Но я сделаю все для тебя и для твоей дочери. Пожалуйста, не закрывайся от меня. Не заставляй ее закрываться от меня. Шэнь Цзю выдыхает. Это едва слышный звук, но Юэ Цинъюань решает истолковать его как согласие. — Ты увидишь, — говорит он, — я смогу вас защитить. *** На следующее утро Шэнь Цинцю первым делом отправляется на Аньдин. Ученики пика снабжения копошатся, как трудолюбивые муравьи, снуют туда-сюда с ящиками и коробками. Дверь в хижине Шан Цинхуа заперта, но Шэнь Цинцю не собирается сдаваться. — Открывай, гребанный Самолет! — довольно громко говорит он в дверную щель — и, наконец, Цинхуа появляется на пороге. Он выглядит не столько сонным, сколько растрепанным, подтягивая повыше ворот одежды. Пожалуй, если бы не эти его судорожные жесты, Шэнь Цинцю не обратил бы внимание — но его взгляд практически против воли фиксируется на красном пятне сбоку на шее Самолета. Похоже, Цинхуа удалось очаровать какую-то весьма агрессивную адепточку. Впрочем, сейчас Шэнь Цинцю не до личной жизни мелкого мерзавца. — Надо поговорить. — Потом прогуляемся? — Так и есть, наверняка пассия Самолета все еще в его хижине. В другое время Шэнь Цинцю бы извелся от любопытства. Ладно, будем надеяться, что эти отношения продляться достаточно, чтобы ему удалось узнать, кто она. — Глава Юэ вернулся вчера, — говорит Шэнь Цинцю, когда они оказываются там, где никто не может их услышать. — А? — рассеянно отвечает Цинхуа. — Хорошо. Отлично. — И принес с собой Шэнь Цинцю. — Да. Ага. Что? — Цинхуа останавливается, смотрит на Шэнь Цинцю круглыми глазами. — Кого? — Того самого, — у Шэнь Цинцю нет настроения миндальничать, — которого ты руками Ло Бинхэ превратил в человека-палку. — Что? — Цинхуа так и стоит, хлопая глазами. — Как это? — Как что? Ты знаешь, как выглядит человек без ног и без рук? Не слишком приятное зрелище. — Ну… я видел в Интернете, — с запозданием отвечает Цинхуа. — И да, языка у него тоже нет. И одного глаза. Но знаешь, что? Он жив. — О, — снова говорит Цинхуа. — Как это вообще возможно? — Шэнь Цинцю обмахивается веером не особо изящным жестом, но перед Самолетом он может не стесняться. — Он же умер в твоем романе! Я понимаю — в нашем варианте все пошло по-другому. Но это Шэнь Цинцю из оригинального мира. Если ты написал, что он умер — он не может быть жив! По сосредоточенному лицу Цинхуа он видит, что тот пытается связаться с Системой. Вряд ли от этого будет польза; вчера Шэнь Цинцю ничего вразумительного от нее не добился, кроме того, что очки за дополнительный материал не начисляются. Цинхуа некоторое время стоит, опустив голову, потом делает глубокий вдох. — Вообще-то, — говорит он, — он не совсем умер. — Что?! — восклицает Шэнь Цинцю. — Я же читал! Все читали. — Есть такой сайт, — тихонько говорит Цинхуа, — английский. Там всякие фетиши, в том числе ампутация. В какой-то момент я написал туда фик. Ну, типа что Ло Бинхэ сказал всем, что убил Шэнь Цинцю, но на самом деле тот не умер. Потому что Ло Бинхэ казалось, что смерть для него слишком легкое наказание. Он… — Отдал его демонам в качестве секс-игрушки, — гробовым голосом завершает Шэнь Цинцю. Цинхуа имеет наглость выглядеть смущенным. — В течение многих лет все, что он будет знать — это как в его тело вторгается один нечеловеческих размеров орган за другим, используя его зад, его рот, во всех возможных комбинациях. Месть его врага свершилась — бесконечные боль и унижение, не убивающие его, стали его судьбой, — тихо цитирует Цинхуа. Шэнь Цинцю с треском захлопывает веер. — Я знал, что ты извращенец, — говорит он, — но до такой степени? — У меня было плохое настроение, — оправдывается Цинхуа, — мне надо было спустить злость. И мне хотелось потренироваться в английском! — Твой английский ужасен! — мстительно заявляет Шэнь Цинцю. — Да, мне там так и написали, — со вздохом говорит Цинхуа. — Чтобы я нашел бету. Но кому я мог такое показать? Я снял фик с сайта на следующий день. Я… даже имен не упоминал, просто «он». И с ним все это произошло? — жалобно добавляет он. — Ведь нет? Та сцена, что дочь Шэнь Цзю показала им вчера, снова вспыхивает в мозгу Шэнь Цинцю. — Именно это. А беременность? — внезапно вспоминает он. — Ты и беременность туда вписал? — Что? Какую? — Юэ Цинъюань принес его вместе с дочерью, полу-демоном. И он сейчас тоже ждет ребенка. Цинхуа выглядит так, будто его тошнит. Шэнь Цинцю это надоедает. Он хватает его за грудки. — Что ты там еще понаписал? — Не в том фике, нет. Но у меня были наброски… о растении, которое делает возможным для мужчины забеременеть. — Чтоб ты сам от демона залетел, — от всей души желает ему Шэнь Цинцю. Цинхуа закашливается слюной. — Мне это не нравится, — тихо говорит Цинхуа. Мне тоже, думает Шэнь Цинцю. — Я думал, что существует только один мир, наш, и мы исправляем его. Но получается, оригинальный мир, как в романе, не исчез. И можно попасть из одного в другой. Ты говоришь, сперва тот Ло Бинхэ побывал здесь. А теперь Юэ Цинъюань каким-то образом побывал там и принес оттуда двоих? Что будет дальше? — Я не знаю, ты не знаешь, а Система, если и знает, то не говорит, — вздыхает Шэнь Цинцю. — Но я так понимаю, проникновения из одного мира в другой возможны в пространстве, но не во времени. Значит, нашей с тобой возможной судьбы мы уже избежали. А что готовит нам будущее — кто знает. — Ты знаешь, как глава Юэ попал в тот мир? — спрашивает Цинхуа. — Не знаю. Спрошу. Я скоро встречаюсь с ним. Я думаю, — Шэнь Цинцю похлопывает веером по губам, — я уверен, что он знает, что я не родился в этом теле. — И что ты собираешься ему сказать? — Возможно, правду. Точнее, ее часть. — Не говори ему, что это я… что это я виноват, — голос Цинхуа звучит так умоляюще. — Что я сделал это с Сяо Цзю. — Вот как ты его называешь про себя главного злодея твоего романа, думает Шэнь Цинцю. — Глава Юэ не простит меня. — Я не думаю, что даже глава Юэ, при всем его уме, сумеет вместить в голове идею Системы, — говорит Шэнь Цинцю. *** Юэ Цинъюань встречает его на пороге своего дома. Он все еще выглядит слишком бледным, каким-то хрупким — но хуже всего то, что Шэнь Цинцю никогда не видел у него такого холодного взгляда. Он распахивает веер и тут же закрывает его вновь. Он не будет прятать лицо; Юэ Цинъюань заслужил, чтобы Шэнь Цинцю был открыт перед ним. — Это не моя вина, — говорит он, — то, что случилось. Я к этому непричастен. Клянусь. Юэ Цинъюань выдыхает, закрывает глаза на мгновение. — Но ты знал. — Я знал, что произойдет с Шэнь Цинцю — со мной, если я стану врагом Ло Бинхэ, — говорит Шэнь Цинцю. — Поэтому я делал все, чтобы этого избежать. Я не думал, что он влюбится в меня, это не было моим планом. Я просто хотел избежать превращения в человека-палку. То, как дергается лицо Юэ Цинъюаня, заставляет сердце Шэнь Цинцю сжаться. Этот человек был его другом и поддержкой столько лет — даже если теперь он смотрит на Шэнь Цинцю с подозрением. — Я не знал, что существует другой мир, где ничего не изменилось! — страстно говорит он. — Я узнал об этом только шесть месяцев назад. Глаза Юэ Цинъюаня распахиваются. — Ло Бинхэ из того мира попал сюда. А наш Ло Бинхэ — туда, — торопливо объясняет Шэнь Цинцю. — Нам едва удалось отправить того Ло Бинхэ обратно. Но я не знал, что Шэнь Цинцю в том мире жив! Он должен был умереть пять лет назад — почти сразу после того, как погиб глава Юэ. В том мире очень многие погибли, — тихо добавляет он. — В том мире не существует нашей школы. И других тоже. И это уже не изменить. Кажется, Юэ Цинъюань пытается осознать огромность всего, что раньше было ему неведомо. — Мои сны начались несколько месяцев назад, — говорит он. — Сперва я думал, что это просто кошмары. Что я боюсь за тебя, шиди, из-за твоей связи с Ло Бинхэ. Но потом я увидел выражение лица Сяо Цзю. И тогда я понял, что никогда не видел этого выражения у тебя. — Мне жаль, — говорит Шэнь Цинцю. — Но я действительно не виноват в том, что произошло с Шэнь Цзю. Юэ Цинъюань кивает; его руки заложены за спину, и Шэнь Цинцю слышит тихий звук — глава Юэ стискивает пальцы так, что трещат суставы. — Когда ты занял место Шэнь Цзю? — Помните, я был болен? — говорит Шэнь Цинцю. — Незадолго до того, как Лю Цингэ пережил искажение ци. Вот тогда все и случилось. Моя душа оказалась в этом теле. И я не знаю, что произошло с душой здешнего Шэнь Цинцю, — добавляет он. — Серьезно. Представления не имею. — А откуда ты знал, что должно — что может произойти? — Видения, — со вздохом говорит Шэнь Цинцю; никакого другого варианта объяснений ему не приходит в голову. — Ты хорошо относился к Ло Бинхэ, и он полюбил тебя. Шэнь Цзю плохо с ним обращался, и Ло Бинхэ… — задумчиво говорит Юэ Цинъюань. Это не звучит так, будто Юэ Цинъюань винит Шэнь Цзю — но Шэнь Цинцю все равно чувствует необходимость объяснить. — У меня было другое прошлое, другое детство. Шэнь Цзю не мог относиться к Ло Бинхэ иначе. Я — мог. — И ты спас свою жизнь, — говорит Юэ Цинъюань. — И мою жизнь. И нашу школу. Не хвастаясь, я мог бы сказать, что спас весь наш мир, думает Шэнь Цинцю. Юэ Цинъюань вдруг становится на колени, прижимается лбом к земле. От изумления Шэнь Цинцю застывает. — Этот Юэ благодарит тебя, — говорит Юэ Цинъюань. — За твою жертву. — Это не была такая уж жертва, — говорит Шэнь Цинцю. — Ло Бинхэ было легко полюбить. Тому, кого самого любили, — добавляет он. — Тому, кого не бросили, — задумчиво подтверждает Юэ Цинъюань. — Тому, кто не ждал безнадежно, что за ним вернутся. То, чем стал Ло Бинхэ в том мире — не вина Шэнь Цзю. Это вина Юэ Ци. Он все еще стоит на коленях, и Шэнь Цинцю просто не может на это смотреть. — Глава Юэ, — говорит он, — прошу вас, встаньте. Если кто-то и виноват в том, какая судьба постигла тот мир — то уж точно не вы, — а клятый Самолет, мысленно добавляет он. — То, что произошло там, уже не исправить. Но разве глава Юэ не нашел и не спас Шэнь Цзю? Разве этого мало? И хотя Шэнь Цзю изувечен настолько, что кто-то мог бы сказать — «а, ему незачем жить в таком состоянии», Шэнь Цинцю так не считает. Это уж явно решать не кому-то постороннему. Шэнь Цзю выжил и сохранил здравый рассудок — значит, для него не все потеряно. Юэ Цинъюань поднимается. — Ты прав, шиди, — тихо говорит он. — Сяо Цзю жив. И нуждается во мне. — Глава Юэ, — говорит Шэнь Цинцю, — если я могу дать совет… — Совет бы мне не помешал, это точно, — Юэ Цинъюань грустно усмехается. — Скажите ему правду. Про пещеру Линси и про ваш меч. И про то, почему вы пришли за ним слишком поздно. Как вы рассказали мне. Шэнь Цинцю помнит, как подумал тогда, что если бы Шэнь Цзю мог это услышать — все было бы хорошо. Все хорошо уже вряд ли будет — но что-то еще можно исправить. Если теперь у Шэнь Цзю есть шанс это узнать — он должен это узнать. Юэ Цинъюань выглядит пораженным громом. — Я рассказал шиди? — Ну да, — говорит Шэнь Цинцю. — После хребта Майгу. Когда вы были ранены. — Я не помню, — Юэ Цинъюань вздыхает. И Шэнь Цинцю точно знает, что он не лжет. Он помнит, как Юэ Цинъюань сыпал словами, словно торопился произнести их все, пока еще жив — несмотря на то, что Шэнь Цинцю просил его поберечь силы. Но в тот момент Юэ Цинъюань разговаривал не с ним. Он даже не сознавал, что делает. Он бредил. И только в этом состоянии он смог открыться и рассказать свой главный секрет. Ну и зачем быть таким сложным? — Скажите ему, — повторяет Шэнь Цинцю. — Словами через рот. Поверьте, это будет к лучшему. Юэ Цинъюань молчит, и Шэнь Цинцю отнюдь не уверен, что он прислушается к его совету. Потом Юэ Цинъюань спрашивает: — Как я погиб в том мире? — Шэнь Цинцю по приказу Ло Бинхэ написал вам письмо, заманивающее вас в ловушку, — говорит Шэнь Цинцю; Юэ Цинъюань вздрагивает. — А чтобы вы точно пришли, Ло Бинхэ послал вам его ноги. — Что? — переспрашивает Юэ Цинъюань. Чертов Самолет, думает Шэнь Цинцю, почему я должен пересказывать это гуро! — Когда Ло Бинхэ отрезал ему ноги, он послал их вам. — Его ноги, — повторяет Юэ Цинъюань; его глаза кажутся очень черными на бледном лице. — Когда глава Юэ пришел в назначенное место, в него вонзились тысячи стрел с ядом, — продолжает Шэнь Цинцю. — Яд так пропитал его тело, что до него нельзя было дотронуться. Ло Бинхэ даже нечего было предъявить Шэнь Цинцю, чтобы продемонстрировать смерть Юэ Цинъюаня — а уж поверьте мне, он хотел. Он принес ему обломки вашего меча. Вскоре после этого Шэнь Цинцю умер от пыток, — заканчивает он. — Это то, что я знаю. Юэ Цинъюань выглядит так, будто смотрит на что-то далекое, невидимое — может быть, на ту судьбу, которой ему удалось избежать. Может быть, на ту сцену, которую ему не пришлось пережить. — Он сказал, что предал меня, — говорит он. — Что я умер, потому что он предал меня. — Ну, технически, — замечает Шэнь Цинцю, — он написал это письмо. — Шиди, — говорит Юэ Цинъюань, — неужели ты думаешь, что если бы я получил его ноги, то в ловушку бы меня заставило отправиться письмо? Вообще имело бы значение, что он написал это письмо? Шэнь Цинцю видит логику его слов — но одновременно к нему приходит и ответ. — Для Шэнь Цзю имело. — А, — говорит Юэ Цинъюань. — Глава Юэ, — у Шэнь Цинцю есть и свои вопросы. — Как вам удалось попасть в тот мир? — Использовал Сюаньсу. Если я рассказал о свойствах моего меча, шиди не стоит удивляться. Сюаньсу направлял меня и открыл мне проход. — Вы снова вытащили меч?! — Не до конца, — качает головой Юэ Цинъюань. Но, наверное, все же достаточно, чтобы еще больше сократить срок своей жизни. Неудивительно, что он был таким измученным, когда вернулся. — В том мире — вы кого-то встречали? — Встречал, — говорит Юэ Цинъюань, хмурясь. — Демонов. — Никого больше? Тогда мне нужно поговорить с Шэнь Цзю. Это важно. — Хорошо. Я только предупрежу его. Внезапно дверь приоткрывается, и маленькая девочка с копной черных вьющихся волос смотрит в щель круглым черным глазом. Контраст с тем, что Шэнь Цинцю видел вчера, потрясает. Аньшен все еще кажется одуванчиком из-за своей худобы и огромной шапки волос — но ее лицо чистое, и одета она в голубое платье как раз по размеру. Интересно, кого глава Юэ послал за одеждой и что подумали его ученики. Вряд ли они в курсе, что в доме главы школы прячется демоническая девочка. В волосах у нее больше нет перьев и костей, и из-за этого рожки видны еще более явно. — Я поговорю с лордом пика Цинцзин, — произносит девочка высокомерно, а потом застенчиво улыбается. Вся ее улыбка, свет в ее глазах адресованы Юэ Цинъюаню. Шэнь Цинцю надеется, что тот замечает это, несмотря на душевное смятение. — Спасибо, — говорит он, — тогда я войду. Шэнь Цзю сидит в кровати, укрытый одеялом до пояса, в белой нижней рубашке. Он выглядит как… как освобожденный узник концлагеря. Только голова у него не обрита, его волосы расчесаны и лежат на плечах гладким шелком. Шэнь Цинцю не знает, сколько часов понадобилось на то, чтобы их распутать, вчера некоторые пряди были буквально похожи на дрэды. Но терпение Юэ Цинъюаня, должно быть, безгранично. Правый, отсутствующий глаз Шэнь Цзю аккуратно закрыт белой повязкой, и левый из-за этого кажется еще чернее и ярче. — Мастер Шэнь, — говорит Шэнь Цинцю, — когда вы в последний раз видели Ло Бинхэ? Он надеется услышать в ответ — много лет назад. Ведь так в своем фике написал Самолет: Ло Бинхэ передал человеческую игрушку демонам и забыл о нем. — Шесть месяцев назад, — ровно говорит девочка. И этот срок не может быть случайным. — Как это произошло? Шэнь Цзю смеется. А потом Аньшен вдруг начинает вздрагивать и всхлипывать. — Аньшен, прекрати, — говорит она тоном своего отца. — Чего ты разошлась? Ну-ка быстро перестала плакать. И не надо повторять вслух, когда я обращаюсь к тебе. Но по ее щекам продолжают течь слезы, она дрожит, и это такое жалкое зрелище, что Шэнь Цинцю едва может удержаться, чтобы не броситься и не обнять ее. Даже Шэнь Цзю выглядит расстроенным. Внезапно его мозг пронзает острой болью — такой же, как вчера, когда Аньшен ворвалась в его разум. Он снова в подземелье, слушает, как Шэнь рассказывает какую-то странную историю про мечи, на которых можно летать, и непонятных слов в этой истории больше, чем понятных, но Аньшен все равно нравится слушать. Она только собирается спросить, едят ли мечи — когда дверь распахивается. Роскошные сапоги ступают по грязному полу, и голос Шэня в ее разуме взрывается паникой: «Аньшен, прячься!» Она прячется. Но Шэнь не сказал ей закрыть уши, поэтому она слушает. — Ох, учитель, — произносит ласковый голос, — давно же мы не виделись. Ты скучал по мне? Человек садится на корточки; на нем белая одежда, забрызганная кровью. Это та одежда, которую он нашел в пристройке к хижине — в их мире, понимает Шэнь Цинцю. Он пришел к Шэнь Цзю сразу после возвращения в свой мир? После стольких лет прямиком направился отыскать его, даже не переодевшись? Маньяк натуральный, одна штука. Шэнь Цинцю не видит лица, потому что его не видит Аньшен — но видит, как хорошо знакомые ему изящные пальцы небрежным движением тянутся к ключице Шэнь Цзю. Тот вжимается в стену; его культя судорожно дергается, словно пытается оттолкнуть руку Ло Бинхэ. — Сколько лет, сколько лет — а ничего не изменилось. Ты все так же находишь меня омерзительным, учитель? А я тут познакомился с очень интересными людьми. И знаешь, мне пришло в голову, что у нас с тобой еще не все потеряно. Как думаешь? Ло Бинхэ касается Шэнь Цзю так же, как он касался Шэнь Цинцю — в тех же точках, что заставили тело Шэнь Цинцю ответить ему. Ему гарема из тысяч жен недостаточно? Нужно, чтобы ему принадлежали все и всё? — Ну и перепачкался же ты, учитель, — говорит Ло Бинхэ. — Ничего, я позабочусь о тебе. Он поднимает Шэнь Цзю на руки — это единственное мгновение, когда Аньшен видит лицо Ло Бинхэ — такое красивое, с бархатным взглядом. Он прижимает Шэнь Цзю к стене, вставляет колено между его бедер, поддерживая его тело, кладет руки ему на плечи. Шэнь Цинцю думает, что это выглядит практически как жуткая пародия на встречу двух влюбленных в укромном уголке, один из них прижал другого к стене и собирается сорвать поцелуй. Взгляд у Шэнь Цзю расфокусированный, словно он сейчас потеряет сознание. Ло Бинхэ кончиком языка касается угла его разорванного рта. Потом прижимает его к себе и уносит. Аньшен остается одна. День, ночь. День, ночь. Она одна. Ей страшно. Этот человек забрал Шэня. Она даже не хочет есть. Она продолжает сидеть в своем укрытии, как будто если она будет послушной, Шэнь обязательно вернется. Она ждет. День, ночь. Небо сквозь дыру в потолке меркнет и освещается снова, и еще, и еще раз. Потом дверь открывается. На человеке другие сапоги и другая одежда, но его шаги Аньшен узнает безошибочно. «Аньшен,» слышит она голос Шэня, «сиди тихо.» Человек опускает Шэня на циновку. Шэнь Цзю выглядит чистым. Шэнь Цинцю ощущает изумление Аньшен, которая кажется почти завороженной, какой белой, почти прозрачной выглядит его кожа. Его волосы заплетены в косу. Его тело все еще покрывают синяки и ссадины, но далеко не в том количестве, что обычно. — Учитель, — говорит Ло Бинхэ, — ты ведь должен признать, что это была лучшая неделя в твоей жизни за последние пять лет, не так ли? Хотя ты так отчаянно сопротивлялся — но этот ученик все же сумел доставить тебе удовольствие. Ты ничего не хочешь мне сказать? Я же знаю, ты нашел способ говорить. Зубы Шэнь Цзю стиснуты, выражение его лица не меняется. Он просто смотрит на Ло Бинхэ, и сейчас речь не идет о ненависти, понимает Шэнь Цинцю. Он просто хочет, чтобы Ло Бинхэ ушел. Оставил в покое его и его дочь. — Ты знаешь, у меня была мысль не расставаться с тобой, — продолжает Ло Бинхэ, — сделать тебя одной из моих жен. Ну, на случай если бы мне захотелось чего-то особенного. Но на самом деле, ты и за неделю-то мне наскучил. Всегда молчишь, и чтобы от тебя чего-то добиться, мне пришлось слишком стараться. Я полагаю, тебе больше по нраву твои обычные… мужья. Тем более, они по тебе соскучились. Ло Бинхэ изучает лицо Шэнь Цзю, впитывает мельчайшие изменения его взгляда — страх, отвращение, обреченность. — Я знаю, что тебе не очень везет с выживанием детей, — говорит Ло Бинхэ, — но не волнуйся. Этого ты точно выносишь, — его рука ложится на живот Шэнь Цзю. — Это ведь не какой-то ублюдок безымянного демона. Когда тебе придет время рожать, я позабочусь, чтобы не было никаких осложнений. Ну, а пока — я просто сделаю так, чтобы ему не навредили случайно. Из ладони Ло Бинхэ исходит поток энергии, перетекает в живот Шэнь Цзю. Тот теряет контроль, ерзает, пытаясь отстраниться, кусает губы до крови. — Ну все, уже все, — говорит Ло Бинхэ. — Встретимся через девять месяцев, учитель. Он разворачивается на каблуках и уходит — и Аньшен даже не успевает выбраться из своего укрытия, когда в подземелье входят несколько темных фигур. «Отвернись и закрой уши, » слышит она голос Шэня. — Ребенок Ло Бинхэ, — говорит Шэнь Цинцю. Он встречается взглядом с Юэ Цинъюанем — в глазах у того бесконечное страдание. — Это очень, очень плохо. Он слышит сухой смех Шэнь Цзю. — Что будет, когда Ло Бинхэ обнаружит, что его ребенка похитили? — Этот кусок мяса внутри меня не ребенок. И если шиди Му пошевелит задом, то никакого ребенка и не будет, — говорит Шэнь Цзю через Аньшен. — А ты думаешь, Ло Бинхэ зря сказал, что позаботится, чтобы ему не навредили? — бросает Шэнь Цинцю. — Ты думаешь, он имел в виду только демонов? Шэнь Цзю слегка меняется в лице. — Шиди, ты думаешь, Ло Бинхэ еще не обнаружил, что Шэнь Цзю больше нет в его мире? — спрашивает Юэ Цинъюань. — Не имею представления, — говорит Шэнь Цинцю. — Либо не знает — либо позволяет нам думать, что не знает. Но Ло Бинхэ может пересекать границу миров. Это дается ему не просто — но он может это делать. Так что, если — когда он захочет прийти за своим ребенком — у того, кто попытается его остановить, будут большие проблемы. — Что можно сделать? — спрашивает Юэ Цинъюань. — Жалеешь о своем поспешном решении? — Аньшен произносит это так ядовито, что даже Шэнь Цинцю ежится. — Надо было думать об этом раньше. Впрочем, ты всегда можешь вернуть меня обратно. Интересно, как человек в таком беспомощном состоянии может вызывать такое желание влепить ему пощечину, думает Шэнь Цинцю. — Поместить их туда, где Ло Бинхэ будет достаточно трудно до них добраться. По крайней мере, настолько трудно, чтобы, пока он будет пытаться это сделать, успеет прийти подкрепление. — У тебя есть какие-то варианты? — Голос Юэ Цинъюаня тверд, и его взгляд тверд. — Пещеры Линси. Свойства этого места таковы, что Ло Бинхэ не сможет открыть туда проход напрямую. Юэ Цинъюань кивает. — Тогда мы отправимся туда. — Мы? — интересуется Шэнь Цзю. — Что еще за мы? — Ты. Я. И Аньшен. Верхняя губа Шэнь Цзю приподнимается в оскале. — У главы Юэ нет других дел? Его обязанности как главы школы уже кто-то отменил? — Я смогу заниматься делами и в пещерах, — спокойно говорит Юэ Цинъюань. — Мне все равно, где сидеть над бумагами. А на официальных встречах меня подменит кто-либо из шиди. — Зачем такие жертвы? Глава Юэ ничего не должен этому Шэню. Шэнь Цзю, человек, способный сделать проблему из ничего. Как он вообще себе это представляет? Если не Юэ Цинъюань, то кто отправится с ним в пещеры? Или он считает, что они просто могут запереть его и Аньшен там одних? Вот только Шэнь Цинцю внезапно вспоминает, что именно так они и выживали в подземелье пять лет. — Это не обсуждается, — говорит Юэ Цинъюань. — Я вас не оставлю. — И сделаешь что? — голос Аньшен, пытаясь передать тон Шэнь Цзю, так искажается, что становится похожим на шипение змеи. — Когда эта тварь придет — что ты сделаешь? Снова бесполезно умрешь, оставив мне лишь обломки меча? — Не надо, — говорит Юэ Цинъюань, и Шэнь Цинцю еще никогда не слышал, чтобы глава Юэ говорил так строго. Уж явно не с ним — и, скорее всего, не с Шэнь Цзю. — Не надо пропускать свою ненависть через ребенка. — Где ты тут видишь ребенка? Это демонское отродье? — Шэнь Цинцю пробирает дрожь, насколько точно Аньшен передает интонацию — презрение и насмешку; ее голос звучит звонко, без тени сомнения, как будто речь идет не о ней. — Да она родилась в ненависти. А может, тебе рассказать, как она была зачата? Прости, не могу — не знаю, от кого из этих мерзких тварей я ее заполучил. Ты мне ее любить предлагаешь? Юэ Цинъюань белеет. Его руки сжимаются в кулаки. Кажется, он не сознает себя, делая шаг к сидящему на постели человеку. Выражение полубезумной радости появляется на лице Шэнь Цзю. — Что ты хочешь? Ударить меня? А то я как-то отвык за несколько дней! Ну давай, бей! И внезапно Аньшен всхлипывает, содрогается всем телом. Шэнь Цзю все еще смотрит с яростью и вызовом, не успев понять, что происходит — когда Аньшен бросается к Юэ Цинъюаню, вцепляется в его сжатый кулак. — Нет, нет, нет, — верещит она. Она висит на руке Юэ Цинъюаня, ногтями царапает его руку, а лицо у нее полно отчаяния и мокро от слез. — Ци-гэ не может! Ци-гэ не может! Ци-гэ не такой! Прекрати называть его Ци-гэ, дуреха! — ее голос меняется на одну фразу, а потом она снова твердит. — Ци-гэ не может! На Юэ Цинъюаня жалко смотреть. Бледный, растерянный, он осторожно разжимает кулаки, подхватывает Аньшен на руки. Даже сидя у него на руках, она продолжает рыдать, бьет его в грудь и твердит: — Ци-гэ хороший! Ци-гэ не может! — Я никогда не сделаю больно твоему отцу, — говорит Юэ Цинъюань. — Ни тебе, ни ему. Я буду защищать вас. Ты мне позволишь? — Манипулировать тем, кого ты называешь ребенком — как это благородно, глава Юэ. — Даже сквозь слезы Аньшен продолжает транслировать то, что от нее требует Шэнь Цзю. Но Юэ Цинъюань игнорирует эти слова, продолжает смотреть в заплаканное лицо Аньшен. — Ты мне веришь? — Шэнь, — говорит она, — Аньшен и Ци-гэ. Спрячутся в пещерах. Плохой тварь не придет. А если придет, Ци-гэ убьет его. Да? — Да, — говорит Юэ Цинъюань. Аньшен шмыгает носом. Держа ее на одной руке, Юэ Цинъюань достает большой белый платок и вытирает ей лицо. Она ерзает, упирается ему в грудь, хихикает. Ее настроение изменилось буквально за несколько мгновений. Теперь она пытается дотянуться до гуаня, удерживающего прическу Юэ Цинъюаня. Шэнь Цинцю бросает взгляд на Шэнь Цзю в этот момент. Выражение его лица… слишком много смешано в нем. И ревность, и зависть, и жадное внимание, и Шэнь Цинцю не знает, на кого это все направлено. Хочет ли Шэнь Цзю сам держать на руках свою дочь, вытирать ей нос? Или он хочет иметь возможность так же свободно, как она, принимать утешение и защиту от человека, которого он всегда жестоко отвергал в отместку за один давний проступок? Аньшен будто чувствует что-то — выскальзывает из рук Юэ Цинъюаня и бросается к Шэнь Цзю, обвивает его шею руками. — Шэнь, Шэнь, Шэнь, — повторяет она, почти поет. — Прости, — говорит Юэ Цинъюань, встречая взгляд Шэнь Цзю, и Шэнь Цинцю ощущает себя лишним, незаметным — будто кроме этих троих сейчас никого не существует. — Мне не нужно защищать от тебя твою дочь. Шэнь Цзю кивает. Аньшен устраивается у него под боком, свернувшись калачиком. *** Теперь у Шэнь Цзю нет и рук тоже. Боль, которую он испытал, когда Ло Бинхэ отрубал ему конечности — Шэнь Цзю не имел представления, что такая бывает. Огромная, неизъяснимая, выворачивающая душу. Его рук нет, но боль осталась, она вгрызается в его тело, терзает отсутствующие кости и мускулы, пронзает до самого сердца. Она не утихает ни на мгновение, но эхом к ней, отголоском, в нем звучит другая боль, тупая и неотвязная. Юэ Цинъюань мертв. Юэ Цинъюань получил письмо, которое написал Шэнь Цзю. И попал в ловушку. И погиб. Да, тварь по имени Ло Бинхэ послала ему ноги Шэнь Цзю — но имело ли это значение? Или письма было бы достаточно? Шэнь Цзю никогда не узнает. Он помнит, как часто думал в юности, что Юэ Ци не вернулся за ним, потому что лежит где-то там, мертвый, в одиночестве. И теперь так оно и есть. Никто не похоронит Юэ Цинъюаня, потому что даже тварь боится дотронуться до его тела, пропитанного ядом. А он, Шэнь Цзю, здесь — тоже в одиночестве, в темноте. Но зачем-то он жив. Эта мысль, а может быть, и какая-то другая, вызывает у него взрыв смеха. Из его глаза течет влага — слезы? — но он смеется. Потом ему кажется, будто кто-то другой смеется во тьме. Наверное, смеется эта тварь. Но нет, это смеется он сам. И он тварь. Насекомое с оторванными лапками, распластанное на полу, лицом в грязи, не видящее ничего даже своим единственным глазом. Ничего. Ничего. Здесь так темно, что даже осколков меча — прекрасного Сюаньсу, прежде светящегося, но теперь погасшего — не видно. Эта тварь предложила Шэнь Цзю изучить осколки. Как будто это возможно без света. Опять смешно. Он смеется, пока не начинает рыдать. Он воет. Он бьется головой об пол. Но разбить голову об пол не так-то легко. Он даже не может умереть. Или может? Когда эта мысль приходит, Шэнь Цзю внезапно успокаивается. Да, он не видит, но он знает, что обломки меча рядом. Он начинает их искать — ползет вслепую, переваливаясь, как гусеница, подвывая, когда задевает пол открытыми ранами своих отрубленных рук. Один из осколков ускользает прямо из-под его подбородка, и он больше не может его нащупать. Другой ему удается поймать губами, но тот слишком маленький. Наконец, с третьим ему везет. Да уж, руками это делать было бы не в пример удобнее. Но выбирать не приходится. Изрезав губы и десны, у него получается зажать осколок меча между зубами. Он касается пола щекой — ищет, пока не находит щель между камнями. Он очень осторожен; он не уверен, что ему снова удастся сжать осколок зубами, если сейчас у него не получится. Его рот кровоточит, делая осколок скользким. Но каким-то образом он ухитряется воткнуть один из концов обломка в щель между камнями. Прости, Юэ Ци, что я использую твой меч вот так, думает он. Но что мне еще остается? Когда осколок воткнут в пол, дальше дело техники. Шэнь Цзю делает несколько очень аккуратных движений головой — чтобы ощутить, где находится острый край, но не пошевелить обломок. А потом, так же аккуратно, он начинает резать. Двигает шеей из стороны в сторону, чтобы лезвие проникало глубже. Это небыстрый процесс. Он не может позволить себе спешить. Но это не больно. На самом деле, в эти моменты он на удивление не испытывает боли. Потому что он знает, что скоро все закончится. Ци-гэ, думает он, подожди меня. Кровь струйками льется по его шее, по груди, он уже лежит в луже крови. Но пока он может держать голову, он должен продолжать. Ему нужно закончить. Он не успевает. Позже Шэнь Цзю думает, что не успел бы в любом случае. Что темнота, которая делала его таким беспомощным, ничуть не мешала этой твари, одинаково хорошо видящей что днем, что ночью. Как, должно быть, тварь наслаждалась. Всеми этими его усилиями, этими нелепыми движениями. На пол падает прямоугольник света от открытой двери, и в нем останавливаются изукрашенные вязью сапоги. — Нет, так не пойдет, — говорит доброжелательный, почти сочувствующий голос. — Вижу, ты старался, но, учитель, одного старания недостаточно. Ты провалил задание. Наверное, все-таки не совсем провалил, потому что Шэнь Цзю чувствует, как свет меркнет, и сапоги вдруг перестают быть неподвижными. Его вздергивают за волосы, поднимают как куклу. — Ну уж нет, — голос твари перестает быть любезным. — Я не позволю тебе так легко отделаться. И когда пальцы размыкают ему рот, ломая челюсть в своей поспешности, и в горло ему вливается раскаленная, пахнущая железом жидкость — Шэнь Цзю понимает, что происходит. Тварь поит его своей кровью. Тварь спасает ему жизнь. Тварь еще не наигралась. Потом он висит на железном обруче, врезающемся в тело — тупо болтается в воздухе, в одиночестве — он не знает, сколько дней. Ни боль, ни голод, ни жажда не способны убить его — слишком много в нем крови этой твари. Слишком эта кровь сильна. — И да, учитель, — сказала тварь, подвесив его, — если ты думаешь, что сможешь покончить с собой, откусив себе язык — я не дам тебе такой возможности. Поэтому языка у него тоже больше нет. Он висит между сознанием и забытьем, бесконечно, бесконечно долго. Может быть, это и есть смерть, иногда думает он. Может быть, так будет всегда. Потом к нему приходят. Тот первый — Шэнь Цзю даже толком не удается разглядеть его, его единственный глаз ослеплен вспышкой света после долгой темноты. Он различает только гигантский силуэт, отдаленно напоминающий человеческий. Когда его хватают за то, что осталось от его ног — впиваясь пальцами? ногтями? — в едва начавшие затягиваться срезы — его выгибает судорогой, крик вырывается из пересохшего горла. А потом в его тело вламывается невероятная, оглушительная боль. Его трахали раньше, в доме Цю — всевозможными способами; его вряд ли можно чем-то удивить в этом плане, так он считал. Но происходящее сейчас не идет ни в какое сравнение с теми давними развлечениями молодого господина Цю и его друзей. То, что вторгается в него, нечеловечески огромно. И хотя в крови нет недостатка, это ничуть не облегчает проникновение. Орган этого существа просто слишком большой. Разрывает его задний проход, вторгается в его внутренности, растягивая и сминая его кишки. Поначалу Шэнь Цзю не может кричать — он даже дышать не может. Его легкие будто схвачены в тиски, его сердце останавливается. Но это было бы слишком просто, не так ли? Если бы он мог умереть от боли. В планы Ло Бинхэ это не входит. Поэтому боль продолжается, а он все еще существует, и его сердце бьется, и он делает вдох, и в его легких достаточно воздуха, чтобы он смог издать хриплый крик. Он кричит все время, пока демон входит в него. Когти терзают обрубки его ног, раздвигая шире, используя, чтобы глубже насадить его на вбивающийся в него член. Он теряет сознание от боли. Он приходит в себя от боли. Бросив взгляд вниз, он видит, как в одном ритме с движениями демона на его животе возникает и исчезает выступ — словно огромный кулак бьет его изнутри. Это зрелище настолько отвратительно, что на какой-то момент он смотрит, словно завороженный, и его крик становится тихим хрипом. Демон рывком насаживает его, удерживает в этом положении — Шэнь Цзю видит контур головки его члена, четко проступающий на его впалом животе. А потом ему кажется, будто его внутренности заливает кислотой. Оставленный в одиночестве, он ненадолго впадает в забытье. А потом его вновь навещают. Это другой демон, его размер немного меньше, и он касается отсутствующих конечностей Шэнь Цзю только случайно, но это вряд ли имеет значение. Его задний проход настолько поврежден, что любое вторжение вызывает агонию. И этому демону нравится не торопиться. На своей груди Шэнь Цзю видит мохнатые руки, сжимающие, выкручивающие его соски. Сперва он считает тех, кто приходит навестить его. Он не знает, почему это кажется ему хорошей идеей. На тридцать-каком-то он сбивается. Количество способов, которыми они способны причинить ему боль, не исчисляется в цифрах. Его задний проход разорван и воспален, открыто зияет даже когда в нем на короткое время пусто. Его истерзанные культи не заживают — некоторые из демонов держатся за его обрубки, когда трахают его, не обращая внимания на его крики. Некоторым нравятся именно эти крики, и тогда они нарочно втыкают когти в его кровоточащие раны. Некоторым нравится играть с его половыми органами. Не для того, чтобы возбудить, конечно. Странно, а он-то думал, почему тварь не кастрировала его. Когда кто-то из демонов сжимает его мошонку с такой силой, что кажется, будто его яички сейчас лопнут — он понимает, почему. Иногда кто-то из них пытается засунуть ему что-то в уретру — щупальце или коготь. Он настолько обезвожен, что его тело едва исторгает какие-либо жидкости. Когда боль заставляет его обмочиться, из него выходит только несколько капель. Двое демонов одновременно имеют его; один из них вылизывает его пустую глазницу, словно наслаждаясь вкусом, а его длинные пальцы трахают Шэнь Цзю в рот, играя с его обрубком языка. Тот, что сзади, сжимает его соски с такой силой, что кожа под его пальцами трескается. — Если мы попросим Повелителя приделать этой сучке сиськи, как думаешь, он согласится? — говорит он. — Мне бы она больше понравилась с сиськами. Он тянет за сосок так, что кожа рвется. Шэнь Цзю скулит и дергается, непроизвольно насаживаясь на их члены еще глубже. Юэ Ци, думает он. Неужели было так трудно умереть, забрав меня с собой? К тому времени, как тварь приходит, чтобы спросить, нравится ли ему такое времяпровождение, даже боль становится вторична перед жаждой. Когда-то Шэнь Цзю думал, что если Ло Бинхэ придет, то получит плевок в лицо. Сейчас у него нет слюны на плевок, и он готов на любое унижение, лишь бы получить глоток воды. Он молит — без языка, почти без голоса, нечленораздельными звуками, просит дать ему попить. Ло Бинхэ долго слушает, склонив голову набок. — А, — говорит он наконец. — Понял. Ты хочешь пить. Хорошо, скоро попьешь. Когда к нему приходят в следующий раз, то используют его рот. То, как он подвешен, не располагает к такому положению. Им приходится переламывать его тело практически пополам, чтобы трахать его в рот. Он кричит от боли в позвоночнике — и эти крики заглушаются очередным членом, который вбивается в его горло. Семя демонов на вкус как кислота, или как тухлое мясо, или как отравленная ртутью вода. Но это единственная жидкость, которую его тело получает. Однако крови Ло Бинхэ и работы его собственного золотого ядра — ради этого он так старался его развить? чтобы бесконечно мучиться? — достаточно, чтобы поддерживать в нем жизнь. Жажда никогда не проходит, его горло ободрано и горит огнем, обрубок его языка непрестанно кровоточит. Его берут с двух сторон сразу. Его берут трое — один в рот и двое в зад. Похоже, они соревнуются в том, кому удастся больше засунуть в него. Два члена и пальцы. Два члена и щупальца. Однажды им удалось вставить ему втроем. Его прямая кишка выпала после этого, и кто-то вправил ему ее обратно перед тем, как использовать его снова. Все это уже не удивляет его. Его не удивляет, во что он превратился. Он ничего не может сделать. Он может только принимать то, что они с ним делают. Кричать от боли. Стонать, когда кричать не получается. Болтаться в темноте в те редкие часы, когда его оставляют одного. Иногда впадать в забытье. Иногда быть достаточно удачливым, чтобы едва прийти в себя, пока его насилуют. Когда тварь приходит в очередной раз, Шэнь Цзю даже не сразу может понять, кто это. Его разум стал таким медленным. Только через какое-то время он узнает Ло Бинхэ. Но ненависти нет. Ничего нет. Шэнь Цзю просто висит, покачиваясь, на тросе, а из его раскрытого зада по обрубкам ног стекает на пол сперма и кровь. Кап-кап-кап. В тишине. Ло Бинхэ тоже ничего не говорит, смотрит на него, чуть склонив голову. Потом подходит, берет его за лицо, вторгается пальцами ему в рот, засовывает что-то. Это похоже на комок каких-то стеблей или листьев, слишком большой, чтобы Шэнь Цзю мог проглотить. Но тварь пропихивает комок ему в горло, и он судорожно дергается, задыхаясь. Его живучесть в очередной раз побеждает — каким-то образом ему удается проглотить. Он даже не знает, что именно. Он не уверен, что хочет знать. — Я подумал, учитель, что раз уж ты так гостеприимно принимаешь моих подданных, то мы можем посмотреть, принесет ли это какие-нибудь плоды. Он не знает, что это означает — да ему и не очень интересно. Он все же немного реагирует, когда его снимают с обруча и относят в подземелье, бросают на циновку в углу. В основном потому, что теперь его тело не перегибают через железо обруча, когда ебут его. Это огромное облегчение. Это практически блаженство. Когда его трахают, но его спина не болит. Они говорят, что ему должно быть достаточно их семени, чтобы не сдохнуть. Он ведь бессмертный, не так ли? Ему не нужно есть и пить. На самом деле, к чувству пустоты в желудке он практически привык, ему даже трудно представить, что могло бы быть иначе. Но пить ему хочется непрестанно. В центре подземелья, под отверстием в потолке, глубокая лужа, и он думает, что может добраться до нее. Это долгий путь, и чаще всего ему не удается одолеть и трети, потому что к нему приходят. Иногда его бросают на том же месте, где находят. Иногда возвращают в его угол. Когда он все-таки добирается до лужи, вода на вкус оглушительно горькая. Но это вода — он пьет. В его заторможенный ум даже не приходит мысль, что он может попытаться утопиться. Когда его живот начинает расти, он не понимает, что с ним происходит. Когда они смеются и говорят, что он понес от одного из них — его рассудок не воспринимает это. Он ведь мужчина — все еще мужчина, раз уж тварь не кастрировала его. Мужчин можно насиловать. Но понести они не могут. Даже когда его живот становится таким, что ему становится трудно повернуться, и он может лежать только на спине — он все равно не верит. Это какое-то проклятие, которое наложила на него тварь — деформирующее его тело. Как будто он и без того недостаточно омерзителен. Это проклятие заставляет его соски набухать, как будто их распирает изнутри — и в какой-то момент он замечает, что и его грудные железы припухли — как у девочки-подростка. Это невероятно радует демонов. Теперь его грудь становится любимым объектом их игр — они сосут, грызут, сжимают и выворачивают — и это тем мучительнее потому, что с каждым днем его грудь становится все более чувствительной, любое прикосновение причиняет боль. Когда они выжимают из его сосков какую-то прозрачно-розовую жидкость, они особо рады. — Теперь сучку можно доить, — говорят они. Они проводят часы, сжимая, стискивая его грудь, пытаясь высосать побольше этой жидкости. Когда им не удается, они бьют его. Но они бьют его почти всегда — это не новость. Его живот становится огромным. Ему трудно дышать. Его соски пульсируют от боли даже когда их не трогают. Его груди так и не стали больше, и это предмет постоянного раздражения для демонов. — Бесполезная сучка, — твердят они, — мало молока. Он не верит, даже когда однажды ночью его живот пронзает спазм боли. Что-то происходит с ним. Боль разрывает его изнутри — словно что-то прокладывает путь сквозь его тело. К тому времени, когда его приходят навестить, он готов умолять их, чтобы они сделали хоть что-нибудь — чтобы эта боль прекратилась. — Да он рожает, — говорит один из них. Это не мешает им использовать его рот. Он кричит, а они трахают его. Из него течет кровь и еще что-то, он не знает, что именно, но он уже лежит в луже этого. Он чувствует, что что-то действительно выходит из него — раздвигая кости его таза, разрывая все у него внутри. Они поднимают его, держат, рассматривают, как это что-то вылезает из него. Один из них давит ему коленом на живот, ускоряя продвижение. А потом это что-то извергается из него. И потрясенный, он видит между ног нечто, что действительно напоминает младенца. Тонкие ручки и ножки похожи на человеческие. Черные волосы покрыты слизью, а между ними видны рожки. Глаза у существа закрыты. Его рот обиженно кривится. Оно издает звук, напоминающий мяуканье. — Как думаете, чье оно? — спрашивает кто-то. Остальным все равно. Они кидают Шэнь Цзю в лужу, чтобы вымыть из него кровь и слизь. А потом прямо там же по очереди берут его, прямо в его разодранное нутро. Когда они, наконец, уходят, оставив его в его углу на циновке, последний из них бросает ему на грудь бледное, жалкое, черноволосое существо, не перестающее мяукать. Существо слепо находит его сосок, но его груди пусты — высосаны начисто, пока демоны трахали его. Существо все равно сосет — и когда он пытается стряхнуть его с себя, маленькая ручка с острыми ногтями вцепляется в прядь его волос. Существо упрямо, этого у него не отнять. Ему редко достается хоть немного молока — демоны жадны и им нравится вкус, поэтому они высасывают его начисто и еще долго терзают его соски после того, как уже не могут извлечь ни капли. Но существо упрямо продолжает сосать — и иногда, когда его оставляют в покое на несколько часов, существу, наверное, что-то достается, потому что тогда оно сладко чмокает. Существо ужасно худое, его конечности как лапки кузнечика, его глаза закрыты. Но каким-то образом, при всей слабости своего тела, оно ухитряется находить его, где бы он ни был. Забираться на него и сжимать прядь волос цепкой маленькой рукой. Ему следовало бы испытывать отвращение к существу. Неестественность его происхождения и уродливая внешность — достаточные основания для этого. Но ведь и он сам — неестественен и уродлив. Пожалуй, то, что он чувствует — почти любопытство. Каким образом существо отыскивает его вслепую. Каким образом оно выживает, когда ему практически не достается еды. И в холоде подземелья тепло, что исходит от существа, почти приятно. Иногда он чувствует едва ли не покой, когда существо лежит у него на груди, вцепившись в прядь его волос, а его маленький рот работает, мерно сжимаясь на его пустом соске. Может быть, это и есть безумие. Может быть, никакого существа и нет. Может быть, он потерял разум, где-то между изнасилованиями и побоями. Когда существо впервые открывает глаза, лежа у него на груди, он смотрит, пораженный. Глаза существа круглые и черные — и в них есть разум. А потом в его мозг словно врезается лезвие меча. И он видит себя — глазами существа — свое истощенное, грязное тело, свое полубезумное одноглазое лицо, свои растрепанные, свалявшиеся волосы. И он знает, он просто знает, это невозможно отрицать: существо считает его прекрасным. Существо считает его сильным и теплым. Источником всего. Источником жизни. Он весь мир для этого существа. Он чувствует, что его лицо мокро от слез — точнее, половина лица, ведь плакать он может только одним глазом. Но странно, что он все же снова может плакать. После того, как существо открывает глаза, оно начинает развиваться чертовски быстро. Вскоре оно шустро передвигается по всему подземелью. Иногда Шэнь Цзю слышит хруст хитинового панциря, когда существо ловит насекомых, живущих на стенах подземелья, а иногда до него доносится писк мыши или крысы. Оно приносит улов Шэнь Цзю. Подносит раздавленную в кулаке многоножку к его губам. Он отворачивает лицо. Существо издает жалобные, возмущенные звуки. «Не надо,» думает он, «я могу жить без еды. Ешь сама.» — Ишь сма, — повторяет существо. Это невнятные звуки, но их значение невозможно спутать. Но этого не может быть. Он не сказал это вслух — он и не мог сказать. «Ты слышишь меня?» думает он, на этот раз четко посылая свои мысли существу. — Ти слишишь мя? Слова выходят скомкано, но интонация в точности его — нервная, испытующая. «Повтори, что я говорю». — Пвтри шо я гврю. Небеса, думает он. Как это могло получиться? Существо сосредоточенно жует многоножку. «Вкусно?» думает он — просто чтобы еще раз проверить. — Да, — отвечает существо. Оно все еще засыпает с его соском во рту, хотя уже может прокормить себя по-другому. Но его это, наверное, успокаивает. И Шэнь Цзю позволяет это. В потрясении от того, что происходит — от того, что существо способно слышать его, повторять то, что он мысленно передает — он как будто оказывается в другом мире. В этом мире все по-прежнему. Его насилуют. Его избивают, когда у них есть настроение. Он привычно мучается от голода и жажды. Но теперь у него есть и другой мир. Тот, в котором можно изучать, экспериментировать, учить. Учить существо повторять его слова. Говорить внятно. Отзываться мгновенно, когда он обращается к ней. Учить ее отличать слова, которые нужно повторить — от тех, что обращены только к ней. Раньше ему было почти все равно, что произойдет с существом. Он был готов, что однажды оно попадется на глаза демону не в настроении — и тот раздавит его хрупкие косточки или разорвет его на части. Но теперь вдруг становится важным научить существо исчезать, когда дверь открывается — чтобы оно не попадалось на глаза тем, кому не надо. Чтобы ему не навредили. За всем этим Шэнь Цзю не сразу замечает, что его живот снова растет. Но когда острая боль пронзает его сосок, сжатый во рту существа, он понимает, что его тело снова собирается пройти через те же отвратительные преобразования. «Шэню больно,» говорит он существу, «не делай так больше.» Существо поднимает голову, смотрит на него — его лицо одновременно выглядит задумчивым и жалобным. Оно кладет ладонь на его грудь. «Да,» говорит он, «так больно. Не надо.» Существо убирает руку. Он едва может в это поверить, но этого достаточно. С тех пор оно спит, уткнувшись головой ему в бок, не дотрагиваясь до его груди. Что ж, существо единственное, кто не причиняет ему боли. Остальные рады стараться. Они опять пытают его, выкручивая и выжимая его груди, и он не может удержать крики, и внезапно на его боль накладывается еще боль — от вторжения в его разум — и он слышит свои собственные крики эхом — так, как их слышит его дочь. И ее паника, ее страх неожиданно сильно расстраивают его. Он закусывает губу, чтобы не кричать больше. «Все хорошо,» старательно думает он, «все в порядке. Заткни уши и не смотри. С Шэнем все хорошо.» С Шэнем все хорошо, думает он для нее, когда в какой-то день — он не знает причины — демоны решают, что нужно избавить его от ребенка. Он не знает, на каком он месяце — может быть, на восьмом. Его живот уже очень выпирает, но ему еще не так тяжело, как было под конец с существом. С Аньшен. Он не уверен, в какой момент назвал ее. Он не собирался давать ей имя. Так получилось. Они вытаскивают его к центру подземелья, а потом начинают пинать его в живот. Ломают ему ребра — случайно, потому что попали мимо. Но их цель ребенок. — Выбьем из него ублюдка, — говорят они. Шэнь Цзю вполне согласен и с определением, и с их намерением — если бы это не было так больно. Из него льется кровь, но они все еще не достигли своей цели. Видимо, абортировать демонического ребенка не так просто. Он вполне уверен, что ребенок уже мертв, но еще не вышел из него. Только когда они становятся ему на живот, из него в спазмах начинает выходить размолотая плоть недоношенного плода. К тому времени он уже давно не думает. Он даже не кричит. Он едва может дышать. Под ногой одного из демонов трескается его тазовая кость. Он плохо помнит, как они снова и снова топят его в луже, вымывая из него ошметки плода. Как потом снова наполняют его спермой. Следующие дни или недели он лежит в бреду, в лихорадке, не сознавая почти ничего. Его тело слишком пострадало — настолько, что ему требуется очень много времени, чтобы восстановиться. Его бросает то в жар, то в холод. Из него продолжает литься кровь, он чувствует ее застывающую лужу под своим телом. Он чувствует маленькие руки, которые поливают водой его лицо. Чувствует вкус горькой воды из лужи на губах. Он слышит, как девочка скулит, сидя на корточках рядом с ним. Она вторгается в его разум, в ужасе показывая ему, что видит: его изломанное, истощенное тело, его сине-черный живот, который судорожно дергается при каждом вдохе. Даже то, что они сделали с ним, не мешает им приходить и использовать его. Им даже не нужно, чтобы он был в сознании. Кажется, им доставляет удовольствие вонзаться в его извергающее кровь отверстие. Его сломанные кости причиняют ему больше боли, чем их члены, входящие в него. И все же он не умирает. Однажды он приходит в себя и видит сидящую рядом девочку. — Шэнь? — спрашивает она. Он знает, что она произносила это много, много, много раз. И не получала ответа. Но она очень упряма. Это упрямство позволило ей выжить и жить. «Шэнь здесь,» отвечает он — и видит, как улыбка расцветает на ее лице. Она растет. Она говорит с ним. Она говорит за него. Она ухаживает за ним, когда еще одна «прерванная» беременность снова на недели ставит его на грань между жизнью и смертью. Он не видит ее неделю, которую проводит в спальне Ло Бинхэ. На этот раз Ло Бинхэ использует все свои умения, чтобы сыграть на его теле не музыку боли, а музыку наслаждения. С болью у твари получалось гораздо лучше. Дело не в том, что Шэнь Цзю сопротивляется — все, что можно было сломать в нем, давно сломано. Видимо, сломано слишком — потому что только к концу недели утомительных ласк Ло Бинхэ удается добиться от него одного единственного оргазма, и он кажется таким смазанным на фоне разнообразной боли, которую Шэнь Цзю познал. Но это заставляет Ло Бинхэ потерять интерес и вернуть его в подземелье. Если бы Шэнь Цзю знал, что этого будет достаточно — возможно, он постарался бы кончить раньше. Он знает, что ждет ребенка от Ло Бинхэ. Когда-то эта мысль свела бы его с ума. Сейчас он думает только о том, что, по крайней мере, эту беременность абортировать не будут. Даже роды легче того чудовищного способа, которым его избавляют от плода. Ло Бинхэ получит своего ребенка и заберет его — куда он там забирает всех детей, которых ему приносят многочисленные жены и любовницы. И все будет по-прежнему. Насилие. Боль. Холод. Жажда. Его дочь. Которая с каждым месяцем, с каждым годом становится умнее и сильнее — и ему позволено видеть это. И это его жизнь. Отвратительная, жалкая — но такая, как у него есть. Он будет жить столько, сколько судьба позволит ему. А потом человек с лицом Юэ Ци приходит, чтобы освободить его. Забирает их — в тот мир, который не разрушен Ло Бинхэ. В этом мире все живы, и школа не разрушена, и Бамбуковая хижина стоит на месте, и веер Шэнь Цзю держит в руках человек, как две капли воды похожий на него — на того, каким он был до того, как Ло Бинхэ занялся им. В этом мире Юэ Цинъюань обращается с Шэнь Цзю осторожно, словно он хрупок и ценен, словно его можно разбить неосторожным прикосновением. И смотрит на него так, будто не было ни подозрений в смерти Лю Цингэ, ни обвинений в том, что Шэнь Цзю сам создал тварь своим дурным обращением. Не было письма, заманившего Юэ Ци в ловушку. Конечно, не было. Это другой Юэ Цинъюань. Но когда Аньшен называет его Ци-гэ, Шэнь Цзю чувствует, как что-то в его груди сжимается. Когда Юэ Цинъюань держит его дочь на руках, Шэнь Цзю вдруг кажется, что это самое правильное, что он видел в жизни. И это страшно. Это новый вид боли. И он не знает, сможет ли ее вынести. *** — Я хотел бы, чтобы мы могли отправиться в какое-то другое место, — говорит человек, у которого лицо Юэ Ци, голос Юэ Ци, взгляд Юэ Ци. — Красивое. На свежем воздухе. С деревьями. С небом. Чтобы ты не попал из одного подземелья в другое. А я хотел бы, чтобы у меня были руки и ноги, думает Шэнь Цзю. Чтобы я мог встать и уйти отсюда. И не зависеть от твоей милости, когда мне нужно сделать самые простые вещи. Все мы чего-то хотим. — Да мне похуй, — отвечает он. — Не матерись при ребенке, — это не просьба; пожалуй, у этого Юэ Ци куда меньше снисходительности к манерам Шэнь Цзю, чем у того прежнего. И Шэнь Цзю даже известно, кто в этом виноват. Здешний Шэнь Цинцю, которому, кажется, не знакомы ни злость, ни ярость, сопровождавшие Шэнь Цзю всю жизнь. Но это хорошо; хорошо, что этот Юэ Цинъюань немного другой. Так легче помнить, что его Юэ Ци мертв. А этот выжил, потому что Шэнь Цзю вовремя перестал отравлять собой его существование. Они в пещерах уже пять дней, и Шэнь Цзю должен признать, что Юэ Цинъюаню удалось создать подобие уюта. Обстановка скромная, но почти изящная. Его кровать удобная, и у Аньшен есть собственное спальное место — правда, она еще ни разу там не провела ночь. Даже когда Шэнь Цзю заставляет ее лечь отдельно, в темноте она все равно перебирается к нему под бок, и воевать с ней до утра ему совсем не улыбается. С пещерами связан один из самых неприятных моментов в его жизни. Конечно, сейчас они не в той пещере, где умер Лю Цингэ — но воспоминание об этом все же иногда царапает, как когтем. Впрочем, если в этом мире все настолько по-другому… — Надо полагать, Лю Цингэ тут жив? — спрашивает он. — Конечно, — отвечает Юэ Цинъюань. Да уж, похоже, этот Шэнь Цинцю прямо чемпион. И заслужил все, что имеет. Успешен во всем — в то время, как Шэнь Цзю во всем потерпел поражение. Юэ Цинъюань вдруг поворачивается и внимательно смотрит на него. — О. Тебе не удалось спасти его, да? Между «ты причастен к смерти шиди Лю?» и «тебе не удалось спасти его?» не должно быть разницы, потому что результат все равно один. Но разница есть. Юэ Ци всегда думал, что я убил, вспоминает Шэнь Цзю. Поэтому не стал копаться в этом деле, не стал проводить никакого расследования — потому что боялся того, что может узнать. И Шэнь Цзю знал, что Юэ Ци так думает — но, конечно, и слова не сказал, чтобы развеять его сомнения. И как же ему потом это вышло боком, когда убийство Лю Цингэ приписали к его преступлениям. А Юэ Цинъюань спросил, озвучил свои подозрения… и это было больно. Не так больно, как отрывание ног или рук, конечно. И не так больно, как аборт по-демонски. Не так. По-другому. — Шэнь. Шэнь! — голос девчонки звучит нетерпеливо, сердито. Он знает, что иногда она ловит его мысли, если он позволяет своим эмоциям пойти вразнос. Вот за это он ее ценит — за то, что она помогает ему контролировать себя. Она одобрительно похлопывает его по лицу холодной ладонью — чувствует, что он перестал вспоминать всякое. — Аньшен скучно. «Иди приставай к главе Юэ,» посылает он ее. — Ци-гэ! Ци-гэ, дай Аньшен что-нибудь. Шэнь Цзю устал говорить ей, чтобы она его так не называла. Но, возможно, видеть, как лицо Юэ Цинъюаня становится уязвимым и странно радостным, когда он слышит это имя, немножко того стоит. — Что же тебе дать? — спрашивает он. Один из его гуаней уже перекочевал во владение Аньшен, и подвеска с его пояса, и одна из его чашек, и кисть из набора для каллиграфии. Все это она зарывает у себя в постели и больше никому не показывает. — Вот это, — она указывает на серебряную накладку на его поясе, и он покорно начинает отстегивать потребованное. Аньшен сжимает накладку в кулаке, потом замирает, прислушиваясь. Это шаги в соседней пещере — туда ученики приносят все необходимое. В ту пещеру, где находятся они, посторонние не заходят. Когда шаги удаляются, Аньшен начинает скакать на месте. — Еда. Еда. Еда. — Похоже, ты проголодалась, — говорит Юэ Цинъюань. Она кивает. Она всегда голодна. Юэ Ци выглядит немного беспомощным, когда она залпом втягивает в себя полную миску супа, потом утыкается в кашу, рукой запихивая ее себе в рот. Она вылизывает миску, не оставив ни одного зернышка риса, потом вытирает лицо рукавом. Несколько мгновений и все закончено: две чистых миски и одна относительно чистая девочка. — Хм, — говорит Юэ Цинъюань. Это не первый раз, когда прием еды происходит таким образом. Аньшен не дает ему и шанса обучить ее манерам. Шэнь Цзю подозревает, что маленькая паршивка в какой-то мере делает это нарочно — то ли потому, что это позволяет получить ей вторую порцию, то ли ей нравится, как Юэ Ци хлопочет вокруг нее. Когда Юэ Ци бросает на него взгляд — растерянный, вопрошающий — Шэнь Цзю сдается. В конце концов, социализировать девчонку и в его интересах. — Попробуй объяснить ей, пока она сыта, используя пустые тарелки и приборы, — говорит он через Аньшен. — Или я могу запретить ей свинячить. — Не надо, — говорит Юэ Ци. — Я объясню попозже. Попробуй что-нибудь съесть, хорошо? Ох нет. Шэнь Цзю хочется, чтобы его удобная широкая кровать была расселиной, в которую он мог бы провалиться. Кто бы мог подумать — чувство голода было его постоянным спутником на протяжении многих лет. Но сейчас, когда ему доступна практически любая еда в любых количествах — что-то идет не так. В первый раз, стоит ему проглотить несколько ложек каши — с помощью Юэ Цинъюаня, у него все теперь происходит с помощью Юэ Цинъюаня — его желудок скручивает болью, и он выблевывает все обратно практически тут же, к своему унижению. Он инстинктивно напрягается: вытошнить то, что его заставляли проглотить, обычно ничем хорошим для него не заканчивалось. — Шш, — говорит Юэ Ци, и Шэнь Цзю ощущает, как он гладит его волосы. Он дергается, чтобы избавиться от прикосновений. — Мы слишком поспешили. Попробуем помедленнее? Без разницы; его желудок отвергает все. В итоге единственное, что ему удается усвоить в тот раз — это разведенная в теплой воде ложка меда. Этот вкус надолго погружает его в задумчивость. Но Юэ Цинъюань не оставляет попыток накормить его. Он просит прийти Му Цинфана, объясняет ситуацию. У Му Цинфана всегда немного странный взгляд, когда он смотрит на Шэнь Цзю. Может быть, добрый доктор не может ему простить, что Шэнь Цзю требовал (и продолжает настаивать, хотя уже знает, что это бесполезно), чтобы тот помог ему избавиться от ребенка. Или — у них всегда были довольно натянутые отношения с Му Цинфаном, по непонятной причине; иногда Шэнь Цзю казалось, что шиди Му немного влюблен в Юэ Ци. Конечно, теперь Шэнь Цзю уже не лорд горы Цинцзин, а всего лишь его многострадальный брат-близнец, но Му Цинфан может что-то чувствовать инстинктивно. Когда лечебная энергия льется из рук Му Цинфана в его тело, он стискивает зубы. Все то же ощущение тысяч игл, впивающихся в тело — столько лет прошло, а эффект не выветрился; еще одно напоминание о себе, которое ему оставил Ло Бинхэ. Когда Му Цинфан уходит, Юэ Цинъюань спрашивает: — Тебе больно, когда используют целебную энергию? Шэнь Цзю пожимает плечами. Он устал, и он думает, что, может, так они оставят его в покое со своим лечением. Юэ Цинъюань не спрашивает, как так получилось. — Я понял, — говорит он. — Лекарства такого не вызывают? Хорошо. Му Цинфан готовит какой-то отвар, который Шэнь Цзю приходится пить, а потом Юэ Цинъюань терпеливо садится рядом с ним на кровати с миской жидкой каши в руках. Шэнь Цзю думает, что ему повезло оказаться запертым в пещерах с двумя самыми упрямыми людьми, которых он знает. Но если каша очень жидкая, и если он ест очень медленно и совсем немного — у него получается удержать ее в себе. У Юэ Ци хватает ума ничего не говорить по этому поводу, а Шэнь Цзю решает, что притворится, будто не замечает, что тот несоразмерно радуется такому скромному успеху. Впрочем, если прием пищи кажется Шэнь Цзю унизительным, он не идет ни в какое сравнение с тем, что ему предстоит дальше. Его грудь всегда становилась очень болезненной, когда ему случалось понести. Но в этот раз — всего на седьмом месяце — ощущения просто сводят его с ума. Как будто две когтистые лапы разрывают его грудь изнутри, непрерывно скребут, пытаясь выбраться наружу. Он молчал об этом, конечно, пока однажды Юэ Ци случайно не задевает его грудь, помогая ему переодеться. Это происходит неожиданно, и он не готов, ему не удается сдержаться; он со свистом втягивает воздух сквозь зубы. — Что? Что такое? Он мотает головой. Его сдает Аньшен. — Когда Шэнь вынашивает ублюдка, у него болит грудь, — говорит она, не оборачиваясь. Сегодня вместе с едой принесли куклу, и Юэ Ци почти торжественно вручил ее Аньшен. Та попробовала ее на зуб, разочаровалась, бросила — но потом вроде бы подняла и устроилась на корточках, что-то делая с ней. Юэ Цинъюань сглатывает; он выглядит бледным. Наверное, его тянет блевать от отвращения. Несколько часов спустя Му Цинфан приносит какую-то мазь. — Ты предпочел бы, чтобы это делал шиди Му — или я? — спрашивает Юэ Цинъюань. Я предпочел бы не быть таким мерзким уродом, думает Шэнь Цзю. Но при всех его сложных отношениях с Юэ Цинъюанем — мысль, что тот будет касаться его таким образом, чуть более выносима, чем мысль, что это будет делать Му Цинфан. Он указывает подбородком в сторону Юэ Ци. — Хорошо, — говорит тот. Шэнь Цзю не ожидает, что Юэ Ци будет столь решителен. Му Цинфан уходит, а Юэ Ци наклоняется к нему. — Помогу тебе лечь, — говорит он. Его движения аккуратны и в них нет ничего лишнего; но его близость ошеломляет. Шэнь Цзю отворачивает лицо, чувствует, как Юэ Цинъюань распахивает его одежду. Когда ладонь в мозолях ложится на его грудь, это ощущение обжигающей интимности; Шэнь Цзю не уверен, что способен это выдержать. Он вгрызается в нижнюю губу, раздирая ее до крови, лишь бы не издать ни звука. — Сейчас будет легче, — говорит Юэ Цинъюань. На самом деле, нет — легче не будет. Мазь на его пальцах ощущается теплой и вязкой. Когда он начинает втирать ее, Шэнь Цзю кажется, что боль вспыхивает фейерверком искр перед его закрытым глазом. Но уже несколько мгновений спустя когти, скребущие внутри него, словно чуть-чуть успокаиваются. И это такое облегчение, что Шэнь Цзю не вполне удается сдержать унизительный всхлип. Юэ Цинъюань продолжает осторожно втирать мазь; его пальцы и ладонь касаются бережно, но решительно. От них в тело Шэнь Цзю словно проникает прохлада, принося облегчение. Он не сразу сознает, что именно еще он чувствует. Как будто от его груди к низу живота под кожей пролегают невидимые линии. И прикосновения Юэ Ци отдаются тревожным, пульсирующим жаром у него в паху. Небеса… Ло Бинхэ трудился неделю, чтобы добиться от него этого. А сейчас Шэнь Цзю добровольно опозорит себя в глазах Юэ Цинъюаня — если, конечно, ему можно опозориться еще больше. — Ну, вот и все, — говорит Юэ Ци, поправляет его одежду, и Шэнь Цзю выдыхает с облегчением. Он кивает в благодарность — даже не столько за то, что Юэ Цинъюань сделал, сколько за то, что остановился вовремя и не заметил реакцию его тела. С тех пор Юэ Ци повторяет эту процедуру два раза в день. Шэнь Цзю не всегда испытывает это проклятое возбуждение, в половине случаев ему удается сосредоточиться на чем-то постороннем. Но даже если его тело предает его — по счастью, Юэ Ци даже в голову не приходит, что Шэнь Цзю может быть настолько извращенным, поэтому он ничего не замечает. — Шэнь! — Аньшен вскарабкивается к нему на постель. В ее руке распотрошенная кукла. — Смотри! Она оторвала кукле руки и ноги и выглядит очень гордой. «Ну и зачем испортила вещь?» спрашивает он ее; его немного тошнит. — Потому что нечестно, — говорит она. — У Ци-гэ есть руки и ноги. У шиди Му есть руки и ноги. У «хм» есть руки и ноги. — «Хм» — это здешний Шэнь Цинцю; можно не спрашивать, с чего она решила, что это его имя. «Я понял, можешь не перечислять дальше. У всех есть руки и ноги». — Нечестно, — повторяет она. — У Шэня нет. Теперь у мелкой тоже нет. Так честно. «Ну, раз ты так считаешь.» — Расскажи что-нибудь. Она ложится на спину, упирается головой ему в ребра, болтает ногами в воздухе и вертит куклу перед глазами. «Если перестанешь меня бодать.» — Ладно. «Расскажу тебе про лошадей.» — Их едят? «Вообще-то, да, но они не только для этого.» История у него выходит путанная, в которой лошади то хорошие, то плохие, которых нужно остановить, чтобы они кого-то не растоптали, но это не имеет значения, потому что девчонка к тому времени уже спит. Он и сам чувствует, как проваливается в сон. Юэ Ци накрывает их одеялом. Последнее, что Шэнь Цзю ощущает — как Юэ Ци проводит пальцами по его волосам; и что-то быстро и легко, словно крыло птицы, касается его лба. Шэнь Цзю не знает, сколько времени проходит прежде, чем он просыпается — в пещерах это всегда трудно определить. Аньшен сопит рядом с ним, уложив голову ему на бедро. Свет исходит только от одинокой свечи на небольшом столике, за которым сидит Юэ Цинъюань. Он сидит очень тихо, только иногда с легким шелестом перекладывает лист бумаги из одной пачки в другую или поскрипывает кистью, делая какие-то пометки. Шэнь Цзю не может справиться с собой, смотрит на него почти жадно, пользуясь, что тот не замечает. Столько лет он знал, что никогда больше не увидит Юэ Ци — только, может быть, после смерти. И когда в подземелье он понял, что это Юэ Цинъюань держит его — он не мог понять: ему все-таки удалось умереть? Или все было ложью, и Юэ Ци никогда не умирал? Или это Ло Бинхэ играет с ним, надев лицо человека, которого он любил? Это не его Юэ Ци. Его Юэ Ци мертв, убит тысячей ядовитых стрел, и с этим ничего не поделаешь. И вина Шэнь Цзю в этом навсегда с ним. Он считал Юэ Ци предателем, потому что тот не вернулся за ним в дом Цю, променял свою клятву на сытую успешную жизнь заклинателя. Но в итоге настоящим предателем оказался Шэнь Цзю. Его предательство Юэ Цинъюань не пережил. А Шэнь Цзю пережил все. Выжил — отвратительный, униженный, вряд ли достойный называться человеком. И этот Юэ Ци пришел за ним. Хотя в его мире уже был Шэнь Цинцю — успешный, неповрежденный. Почему Юэ Ци такой? Почему он не мог прийти, когда Шэнь Цзю ждал его? Почему он полез в ловушку — он ведь должен был догадываться, что там его ждет смерть? Почему он пришел, чтобы забрать Шэнь Цзю в свой мир — и теперь собирается защищать его, даже сознавая опасность? Почему он такой прекрасный — с тенью от ресниц на точеных скулах, с улыбкой, возникающей на его губах в ответ на прочитанное? Все это становится слишком; мозг Шэнь Цзю словно сжимает тисками. Аньшен просыпается. Она всегда чувствует его настроения. Пытаясь отвлечь ее, он мысленно произносит: «Видишь главу Юэ?» Не будет он называть его Ци-гэ, даже ради нее. «Тихонько подойди к нему и переверни его чернильницу». Девчонка соскальзывает с кровати, бесшумно крадется к столику. Мгновение — и цепкая рука хватает чернильницу. Пальцы Юэ Цинъюаня смыкаются на ее запястье. — Очень остроумно, — говорит он, глядя на Шэнь Цзю. Тот пожимает плечами. — Ци-гэ очень быстрый, — говорит Аньшен; подлиза. — Еще какой, — задумчиво соглашается тот, усаживая ее на колени. Она устраивается удобнее, вцепившись в ворот его одежды. Приступ зависти, который Шэнь Цзю испытывает, заставляет его закрыть глаз. Чтобы не видеть, как единственное, что у него было — становится не его. — Тебе скучно? — говорит Юэ Цинъюань, и Шэнь Цзю не сразу понимает, что тот обращается к нему. — Хочешь, почитаем вместе? Это сочинения, — говорит он. Встает, не дожидаясь ответа, подхватывая на одну руку Аньшен, а другой поднимает столик, прямо с бумагами, чернильницей и всем прочим. Шэнь Цзю не успевает ничего сказать, как Юэ Ци оказывается рядом и несколькими движениями устраивает всех. Он садится бок о бок с Шэнь Цзю, перед ними столик, на котором очередное ученическое творение, а Аньшен угнездилась в изножье кровати. — Что скажешь? — говорит Юэ Ци. Кисть в его руке скользит над строками, и когда Шэнь Цзю возмущенно вздыхает, Юэ Ци соглашается. — Да, это место никуда не годится. Он быстро делает пометки. — А вот это неплохо написано, — говорит он о следующем сочинении; Шэнь Цзю качает головой. — Ты всегда слишком строг. Что тебе не нравится? Это будто игра, правил которой они не оговаривали, но оба участвуют в ней: не задействовать Аньшен. И как ни странно, Юэ Ци неплохо понимает его — взгляд, кривую улыбку, вздох — истолковывает их совершенно правильно. Изредка соглашаясь, чаще споря. Шэнь Цзю едва замечает, как пролетает время, а стопка проверенных сочинений растет. Ему следовало бы быть униженным — Юэ Цинъюань снисходит к нему, притворяется, будто бы от Шэнь Цзю есть какая-то польза. Но он не находит в себе энтузиазма разозлиться. Сидеть рядом с Юэ Ци, чувствовать его горячее плечо своим плечом, видеть, как рядом на кровати возится девчонка — ему хорошо в эти моменты. Как будто это сон — сон, от которого он неминуемо проснется. Но раз это сон — пусть так, не стоит прерывать его. Во сне ему не надо разрушать все, что приносит ему радость. Боль в распухших грудных железах напоминает о себе, но он старается игнорировать это ощущение. Странно, что болит так сильно. На шести месяцах еще не должно быть так, это больше похоже на восемь. Но тварь не стала бы говорить о своем ребенке, если бы на то время Шэнь Цзю уже был в тягости. Наверное, его дыхание все же сбивается, потому что Юэ Ци тут же реагирует. — Сейчас, — говорит он. — А-Шен, пойди поиграй за ширмой. Дрожь проходит сквозь его тело, когда длинные пальцы Юэ Ци касаются его. Он украдкой смотрит, но, как ни старается, не видит отвращения на лице Юэ Цинъюаня. — Будем спать? — говорит тот, закончив. — Спокойной ночи, Ци-гэ, — звонко говорит Аньшен. *** Ло Бинхэ прекрасен в своих черных с серебром одеждах, огненная печать горит на его лбу, его волосы струятся по плечам. Он смотрит на Юэ Цинъюаня насмешливо и почти сочувственно. — А вы думали, — говорит он, — только одна маленькая девочка может добраться до ваших снов? Хотите, покажу вам что-нибудь? В его руке призрачная книга, тонкие пальцы перебирают страницы. — Может быть, это? — произносит Ло Бинхэ. Юэ Цинъюань видит Шэнь Цзю, его руки и ноги еще при нем. Его одежда, хоть и забрызгана кровью, еще при нем. Он кашляет, выплевывая на пол кровь с обломками зубов. — Я убью тебя, мразь, — хрипит он. — Я так не думаю, учитель, — говорит Ло Бинхэ. — Ведь ты уже пытался — у тебя не получилось. Внезапно картина меняется — не полумрак Водной тюрьмы, а зелень пика Цинцзин. Худенький черноволосый мальчишка стоит на коленях, его лицо залито кровью. Он отчаянно пытается не плакать. На человеке, возвышающемся над ним, одеяния цвета цин. В его руке веер. Он с размаху бьет мальчишку веером по лицу, разбивает ему нос, губы — снова и снова. Ему давно уже следовало бы остановиться — но он не останавливается. Юэ Цинъюаня пробирает дрожь. Лицо Шэнь Цзю холодно и полно презрения. — Вы так преисполнены сочувствия к своему шиди, — говорит Ло Бинхэ. — Найдется ли в вас сочувствие к этому ученику? Призрачные страницы воспоминаний взлетают в воздух. Жестокие удары. Беспощадные слова. Унижения. Холод и голод. Непонимание, что он делает не так — почему кажется, будто одно его присутствие оскорбляет учителя. Осознание, что учитель ненавидит его — и что бы Ло Бинхэ ни делал, ничего не изменится. Одиночество. Боль. Злость. С таким отношением главы пика - неудивительно, что остальные ученики рады стараться, соревнуясь в том, кто найдет больше способов изводить Ло Бинхэ. Это нельзя назвать иначе, чем травлей, и Шэнь Цинцю приподнимает уголки губ в редкой благосклонной усмешке, наблюдая за этим. Шэнь Цинцю ведет войну с ребенком, и в этой войне все средства хороши. Превратить того в изгоя, не дать ему возможности развиваться, лишить его единственного друга - Нин Инъин. Юэ Цинъюань забыл, что его младший брат способен на такое. Конечно; потому что тот Шэнь Цинцю, которого Юэ Цинъюань знал последние десять лет — не способен. Но Шэнь Цзю — человек, что в это время спит рядом за ширмой, лишенный конечностей, языка — о, он способен и не на такое. Его поступки пугают. Вызывают отвращение. — Глава Юэ, — говорит Ло Бинхэ, — вы не знали! Вы ведь не знали ничего из этого? Если бы вы знали, то вы, конечно же, остановили бы его. Не правда ли? Юэ Цинъюань видит себя на платформе Водной Тюрьмы, склоняющегося над окровавленным, изломанным телом, посылая в него лечебную энергию. Шэнь Цзю пытается сжаться в комок, словно ему холодно. — Шиди не задумывался о том, что, обращайся он тогда с Ло Бинхэ иначе, всего этого бы не произошло? — слышит он свой собственный голос. Видеть, как дергается Шэнь Цзю — словно Юэ Цинъюань ударил его — мучительно. Но тот Юэ Цинъюань ничего не замечает, опускает голову, когда Шэнь Цзю отвечает яростно: — Глава школы изволит шутить? Что сделано — того не воротишь. Тот Юэ Цинъюань смотрит с грустью и разочарованием: его шиди не собирается осмысливать свои заблуждения. А Юэ Цинъюань, который наблюдает эту картину, чувствует, как в висках у него стучит. Что ты делаешь, хочется закричать ему на себя. Ты что, ищешь оправдания тому, что происходит? Когда ему отрежут ноги, ты тоже будешь оправдывать это тем, что он плохо обращался с мальчиком? И когда Шэнь Цзю прогоняет его, просит больше не приходить, Юэ Цинъюань думает только об одном: ты не можешь быть так наивен, разве ты не видишь, что нужен ему? Если ты не придешь больше, никто к нему не придет. Но он уходит, оставляя скорчившегося на полу человека. И только через долгое время после того, как тот Юэ Цинъюань ушел, он слышит, как Шэнь Цзю тихонько произносит, словно прощаясь: — Ци-гэ. Когда он выдирается из сна — когда Ло Бинхэ отпускает его — Юэ Цинъюань садится на постели и его лицо мокро от слез. В темноте до него доносится едва слышное дыхание тех двоих, что спят за ширмой. Я не знаю, чего ты хотел добиться, показывая мне все это, Ло Бинхэ, думает Юэ Цинъюань. Но я не отвернусь от него. Я всегда буду на его стороне. *** На следующее утро Юэ Цинъюань долго готовится, чтобы сообщить Шэнь Цзю, что Ло Бинхэ проник в его сны. Что Ло Бинхэ знает, что его пленник сбежал — и знает, где тот находится. Сперва он думает, что скажет об этом после того, как выполнит их будничные утренние дела: поможет Шэнь Цзю умыться, переодеться, заплетет ему волосы. Юэ Цинъюань сознает, что если для него заботиться о Шэнь Цзю — естественно и нисколько не тяготит, то для его младшего брата любое вторжение в его личное пространство — все равно что совать руку в огонь. У них нет выбора, и Шэнь Цзю понимает это, но очевидно, от этого ему не легче. Сегодня у Шэнь Цзю хороший день. Его не тошнит после завтрака. И он сравнительно легко переносит нанесение мази. От Юэ Цинъюаня не ускользнуло, что иногда тело Шэнь Цзю отвечает на его прикосновения странным образом, но он знает, что это только физиологическая реакция. Он делает вид, что ничего не замечает — не нужно, чтобы Шэнь Цзю нервничал еще и из-за этого. Надо сказать ему про Ло Бинхэ, думает Юэ Цинъюань. Но Аньшен забирается на кровать с книгой в руках. Шэнь Цзю оказывается прав насчет способа, как научить девочку пользоваться приборами при еде. На самом деле, Юэ Цинъюаню достаточно показать ей один раз, продемонстрировав на пустых тарелках. — Ци-гэ хочет, чтобы Аньшен ела так? — переспрашивает она. — Да, — говорит он. — А-Шен сможет? — Шэнь тоже этого хочет, — кивает она. — Аньшен сможет. Когда Юэ Цинъюань видит, как быстро она освоила этот урок, ему приходит в голову мысль. — Ты не думал, что стоит начать учить ее читать и писать? — спрашивает он Шэнь Цзю; тот не выглядит так, будто эта идея радует его. — Или рано? — Отнюдь, — после паузы говорит он. — Маленькая дрянь умна. — Мы могли бы делать это вместе, — предлагает Юэ Цинъюань, чувствуя, что беспокоит Шэнь Цзю. — Если ты будешь помогать ей мысленно, она все освоит быстрее. И так оно и есть. Не то чтобы Аньшен нравились уроки, но ей нравятся конфеты, которые Юэ Цинъюань сует ей по окончании урока. Ради этого она с готовностью терпит их совместные старания по обучению ее грамоте. И у нее отличная память, прогресс заметен с каждым днем. Это время, которое они проводят втроем, так дорого Юэ Цинъюаню, что он не хочет омрачать его упоминанием Ло Бинхэ. Шэнь Цзю выглядит расслабленным, и, судя по болтовне Аньшен, довольно активно с ней беседует. Скажу ему завтра, думает Юэ Цинъюань. Или… или не скажу вообще. В конце концов, что изменит это знание? Только лишит Шэнь Цзю той иллюзии покоя, что у него имеется сейчас. Если Ло Бинхэ решит напрямую войти во сны Шэнь Цзю — вряд ли это можно предотвратить. Но пока он этого не сделал — пусть будет так. *** Когда ночью Юэ Цинъюань слышит, как Шэнь Цзю кричит, его первая мысль: надо было сказать. Надо было предупредить — чтобы он хотя бы знал, к чему быть готовым; чтобы вторжение Ло Бинхэ в его сон не стало неожиданностью. Он вскакивает в темноте — и внезапно падает на колени. А подняться уже не может. Дикое, безумное отчаяние захлестывает его. Крик, который он слышит — это кричит он сам. Потому что он в пещере, и он заперт, и он не знает, сколько дней прошло. Но каждый день, каждый день, который он проводит запертым здесь, означает, что Сяо Цзю напрасно ждет его. Юэ Цинъюань сжимает виски, словно пытаясь выдавить из себя эти мысли, эти воспоминания. Но ему кажется, что по его лбу вновь течет кровь — потому что он бился головой о стены. Его руки изломаны, потому что он скреб камень, пытаясь выбраться отсюда. У него нет голоса — он сорвал его, умоляя выпустить. Но его никто не слышит; его никто не слушает. С ним только его меч — который ненавидит его, который никогда не подчинится ему. И это значит, что Юэ Ци так и умрет здесь — во тьме, беспомощный, жалкий, зная, что потерпел неудачу. Зная, что Сяо Цзю ждет его, терпит боль и унижения — потому что верит, что его Ци-гэ вернется за ним. Его Ци-гэ — жалкий обманщик, возомнивший себя самым умным. Решивший, что проведет всех. Вот только обмануть собственный меч он оказался неспособен. Меч не принял его. Он не был готов. Как он мог быть не готов? Как он мог оказаться таким слабым? Он должен был быть готов! Неудачник. Бесполезный. Ничтожество. Предатель. Что еще остается такому, если не разбить свою тупую башку об стену, словно арбуз? Раз его руки не способны владеть мечом — зачем ему эти руки, эти пальцы? Он слышит хруст костей, когда впечатывает кулак в стену, но это не больно. Больно другое. Что он наделал… что он наделал… — Выпустите меня! — кричит он. — Выпустите меня, мне нужно уйти! Мне просто нужно уйти! Мне нужно вернуться за Сяо Цзю. И словно иглой в его мозг проникает единственная простая, логичная мысль: ты уже не вернулся за ним. Ты потерял слишком много времени, наказывая себя, в войне со своим собственным разумом. Когда ты понял, что единственный способ выйти отсюда — это справиться с мечом, было уже поздно. Он не мог тебя больше ждать. Ты и теперь подведешь его? Когда он так рядом с тобой, и ему страшно или больно — ты будешь тонуть в своих прошлых страданиях, потому что воспоминания о пережитом отняли у тебя силы? Будь с ним сейчас. И за эту мысль Юэ Цинъюань хватается, как за соломинку. Ему удается вспомнить, как зажечь свечу. Ему удается подняться на ноги. Когда он подходит к постели Шэнь Цзю, тот уже не кричит — и не спит. Он лежит, глядя в потолок, его лицо очень бледное и мокрое от пота, его глаз открыт, а повязка на втором глазу съехала, обнажая шрамы. Аньшен, сонная, сидит в изножье кровати, качая своей пушистой головой. — Что это было? — говорит она. Это тон Шэнь Цзю, и нельзя сказать, чтобы он был очень доброжелательным. Юэ Цинъюань все еще соображает слишком медленно, как будто прошлое — это болото, в котором он вязнет. — Что? — говорит он. — Ты кричал. — О. Ты тоже. — Приснилось кое-что. — Ло Бинхэ? — спрашивает Юэ Цинъюань. Шэнь Цзю качает головой. Похоже, он говорит правду. Конечно, у него должен быть широкий ассортимент кошмаров, даже без визитов Ло Бинхэ. — А ты? Откуда ты просил тебя выпустить? — Мы можем поговорить об этом завтра? — почти жалобно просит Юэ Цинъюань. Он помнит, что Шэнь Цинцю сказал ему поговорить с Сяо Цзю — словами через рот, как он выразился — но Юэ Цинъюань так и не смог. Несколько мгновений ему кажется, что Шэнь Цзю будет настаивать — просто потому что он так делает: если Юэ Цинъюань о чем-то просит, отказать для него дело чести. Но, может быть, дело в том, что Аньшен хочет спать, и Шэнь Цзю кивает. Юэ Цинъюань протягивает руку. — Я просто хочу поправить повязку, — говорит он. Единственный глаз Шэнь Цзю пристально смотрит на него. Во сне Ло Бинхэ показал ему, как выколол ему глаз. В то время у Шэнь Цзю еще были ноги. Юэ Цинъюань еще был жив. Был на своем пике, не навещая своего младшего брата, потому что тот сказал ему больше не приходить. Что он делал в это время? Занимался делами школы? Жил своей жизнью? Медитировал? Как всегда, думал, что если он ничего не будет предпринимать, то все само собой наладится? Он не может больше так поступать. Лучше он будет сожалеть о том, что сделал — чем о том, чего не сделал. Он спохватывается, обнаружив, что его пальцы все еще касаются лица Шэнь Цзю, его виска рядом с видящим глазом — и тот смотрит на него, не отрываясь. — Пусть Аньшен ложится спать, — говорит Юэ Цинъюань. — Я расскажу тебе сейчас. Он садится на постель рядом с Шэнь Цзю. Аньшен мгновенно сворачивается клубком у них в ногах. — Я погашу свет, — говорит Юэ Цинъюань. Так будет легче. На самом деле, нет — не особенно легче. Он все равно чувствует, что Шэнь Цзю очень близко, ощущает жар, исходящий от его тела, слышит его дыхание. — Я был заперт в этих пещерах год, — говорит он. — Потому что не сумел справиться со своим мечом. У меня не хватило силы, чтобы его обуздать, когда я взялся за него. Поэтому меня поместили сюда — чтобы я нашел способ усмирить его. Здешний Шэнь Цинцю знает секрет его меча — но Шэнь Цзю он никогда не говорил. Но, может быть, Ло Бинхэ сказал? — Ты знаешь, почему я почти никогда не вынимаю Сюаньсу из ножен? — спрашивает он. В темноте он не может видеть, но ощущает, как Шэнь Цзю качает головой. — Единственный способ, которым мне удалось получить над ним контроль — это связать мою жизнь с ним. Каждый раз, когда я вынимаю его, мой жизненный срок сокращается. Вот такой вот секрет моего меча. Внезапно он чувствует, как Шэнь Цзю начинает бить дрожь — как он судорожно двигается рядом — как будто слов Юэ Цинъюаня поразили его в самое сердце. Невнятные звуки вырываются из его рта, слова, которые Юэ Цинъюань не может разобрать. Обычно Шэнь Цзю говорит только через Аньшен — однако сейчас он, кажется, не может сдержать себя. По его тону Юэ Цинъюань понимает, что он что-то спрашивает, что-то требует у него. Ло Бинхэ, будь ты проклят, думает Юэ Цинъюань. Ты лишил его всего. Он не может ничего сказать, не может даже пояснить жестами. Неожиданно Юэ Цинъюань находит в себе дерзость, чтобы обвить Шэнь Цзю руками, переменить их положение — так, чтобы Шэнь Цзю оказался головой на его плече, в кольце его рук. Почему-то в темноте сделать это оказывается совсем просто. Он прислушивается к движениям, к дыханию Шэнь Цзю очень внимательно, готовый отпустить в ту же секунду, если поймет, что тот не хочет его прикосновений. Но, кажется, Шэнь Цзю не только не пытается отстраниться — даже будто прижимается ближе, его лоб утыкается в шею Юэ Цинъюаня. Он перестает пытаться что-то сказать, но все еще вздрагивает. Юэ Цинъюань проводит пальцами по волосам Шэнь Цзю, убирает за уши выбившиеся пряди. Ему кажется, что кончики пальцев у него горят — или это кожа Шэнь Цзю такая горячая? — Но пока я нашел этот способ, прошло слишком много времени, — продолжает Юэ Цинъюань. — Когда меня выпустили — когда я смог вернуться за тобой — было уже поздно. В доме Цю произошел пожар. Я пришел за тобой слишком поздно. Это уже было бесполезно. Шэнь Цзю выдыхает, и это практически стон сквозь зубы, который он заглушает, уткнувшись в плечо Юэ Цинъюаня. Его дыхание обжигает. И на этот раз Юэ Цинъюань понимает, что он спрашивает. Почему. — Почему я не сказал тебе раньше? Мне было стыдно. Мне казалось, что это ничего не изменит — если я расскажу. Изменило бы, да? — тихо спрашивает он. Теперь он видит это так ясно — неужели раньше он мог быть так слеп? Ему казалось, что он может все исправить, если будет смотреть в будущее, если будет стараться сделать для Сяо Цзю все, что может. Он не понимал, что Шэнь Цзю все еще пойман в прошлом, запутался в нем. В его власти было освободить Шэнь Цзю от прошлого — и он не сделал этого. Еще одна монетка в копилку его ошибок. Юэ Цинъюань вздыхает. Ослабляет объятия. Со всем, как он подвел Сяо Цзю — какое он имеет право обнимать его сейчас? Он тихо пытается отодвинуться. И внезапно Шэнь Цзю почти рывком приникает к нему. Его выдох полон раздражения, его голова не слишком нежно тычет Юэ Цинъюаня в подбородок. Но его намерение однозначно. У него нет рук, чтобы удержать Юэ Цинъюаня — но все его тело говорит: не отпускай. — Сяо Цзю, — шепчет Юэ Цинъюань, — я все время делаю что-то не то, да? И смешок, который он слышит в темноте, заставляет его сердце затрепетать. — Но и ты мне никогда не помогаешь, — говорит он. — Может быть, ради разнообразия сейчас дашь мне понять, если я делаю что-то неправильно? Он наклоняет голову и целует Шэнь Цзю в макушку. Недавно он поцеловал его в лоб, когда тот спал — просто не удержался — и испытывал стыд с тех пор. Он не должен делать таких вещей, не должен хотеть таких вещей. Но, может, пришла пора быть честным с самим собой? Шэнь Цзю замирает, и Юэ Цинъюань продолжает прикасаться губами к его волосам. В этот момент он может только доверять — если Шэнь Цзю не хочет его прикосновений, он должен дать ему понять. Например, разбить ему губы, боднув головой. Но Шэнь Цзю только слегка меняет положение, и губы Юэ Цинъюаня касаются его лба. И он не отворачивается, он позволяет это, поднимает голову еще выше — словно подставляясь прикосновению губ. Очень медленно Юэ Цинъюань берет его лицо в ладони, поворачивает к себе. В темноте его губы ощущают ткань повязки, закрывающей глаз — и шелк ресниц, трепещущих на втором глазу. Юэ Цинъюань целует его лицо, нежно, осторожно и жадно, чувствуя себя вне времени, вне пространства — может быть, в каком-то воображаемом мире, где возможно все. А потом Шэнь Цзю дергается — и вдруг он уже не просто принимает поцелуи; Юэ Цинъюань чувствует, как он вертит головой, беспорядочно, торопливо, ловит ртом пальцы Юэ Цинъюаня, лежащие на его лице. Стискивает зубы на его костяшках — не до крови, но словно пытаясь оставить на них отметины. Подставляет губы под прикосновения ладоней, целует сухими губами, зарывается лицом в руки Юэ Цинъюаня. Дыхание Шэнь Цзю становится отрывистым, слишком частым. Его тело прижимается теснее, словно пытается слиться с Юэ Цинъюанем. Сквозь тонкую ткань ночных одежд тот чувствует огненное прикосновение его набухших грудей, твердость его живота. Он отводит руку от лица Шэнь Цзю — и слышит тихий стон разочарования. Но только на мгновение — потому что затем губы Юэ Цинъюаня накрывают его рот. Шэнь Цзю делает короткий вдох, словно ахает — и размыкает губы, позволяя Юэ Цинъюаню войти. Его рот жаркий, пересохший, обрубок его языка трепещет, когда Юэ Цинъюань касается его. Шэнь Цзю снова стонет — тихим, низким голосом, прижимается всем телом — так, что под куполом его выпирающего живота Юэ Цинъюань чувствует напряжение его члена. Юэ Цинъюань сам захлебывается вдохом. Ему кажется, его мозг взрывается. Неужели это возможно. То, что происходит сейчас, не имеет ничего общего со случайными, вызванными физиологией эрекциями, которые Шэнь Цзю так старался скрыть, когда Юэ Цинъюань касался его груди. Сейчас Шэнь Цзю совершенно определенно хочет, чтобы Юэ Цинъюань чувствовал его возбуждение. О, как порой во влажных снах ему хотелось именно этого — чтобы Шэнь Цзю прижимался к нему, охваченный желанием. Как долго Юэ Цинъюань боролся с этими снами, запрещая себе их — до тех пор, пока не достиг состояния, когда мог совершенно спокойно смотреть на помахивающего веером лорда горы Цинцзин, наслаждаясь его красотой, словно он произведение искусства, не подлежащее порочным мыслям. Тот человек, что с ним сейчас — не лорд пика Цинцзин. Это его Сяо Цзю — и для Юэ Цинъюаня немыслимо думать о нем отстраненно. Сейчас они едва ли не вплавлены друг в друга, и эта близость — самое драгоценное, самое прекрасное, что Юэ Цинъюань знал в своей жизни. Он любил и желал Шэнь Цинцю с его изящными движениями, с его стройными руками и ногами. Но сейчас — когда у него нет ни рук, ни ног, когда он весь — проступающие кости и выпирающий живот — Юэ Цинъюань точно так же любит и желает его. Никого другого. Никогда. Никогда для него не было и не будет никого другого. Шэнь Цзю кусает его губы до крови, настойчиво, нетерпеливо. Юэ Цинъюань высвобождает тело Шэнь Цзю из плена ткани, проводит ладонями по горячей коже. Шэнь Цзю издает хриплый стон, подаваясь вперед, навстречу рукам Юэ Цинъюаня. Юэ Цинъюань целует его горло, проводит языком по неровному шраму на шее. Шэнь Цзю вздрагивает, замирает на несколько мгновений, потом откидывает голову, открывается. Его тело тычется в ладони Юэ Цинъюаня, словно ищет какого-то того самого, идеального прикосновения. Когда Юэ Цинъюань касается его груди, он выдыхает. Юэ Цинъюань сделал бы все, чтобы не причинять Шэнь Цзю боли — но каким-то образом он понимает, что боль и наслаждение для него сейчас смешаны в одно. Он обхватывает ладонью член Шэнь Цзю и одновременно сжимает его грудь. Шэнь Цзю упирается затылком в его плечо, выгибается. Юэ Цинъюань чувствует, как его руку, скользящую по члену Шэнь Цзю, заливает влагой. Эта жидкость скользкая и горячая, и Юэ Цинъюань, словно завороженный, подносит руку ко рту, облизывает пальцы. Шэнь Цзю дрожит и быстро дышит в его объятиях. Юэ Цинъюань целует его мокрый от пота висок. Шэнь Цзю недолго остается в покое. Юэ Цинъюань чувствует, как он ерзает в кольце его рук, пытается повернуться, дотягивается культей ноги туда, где собственный член Юэ Цинъюаня, кажется, пульсирует, переполненный кровью. — М? — говорит Шэнь Цзю. Он настойчиво прижимается бедром, словно требуя действий. Юэ Цинъюань берет его лицо в ладони, целует в губы — получает укус в наказание за непонятливость. Но он отнюдь не непонятлив. — Я хочу тебя, — тихо говорит он. — Я хочу все, что ты захочешь мне дать. Но сейчас пусть будет так. Уступи мне хоть раз, хорошо? Шэнь Цзю выдыхает раздраженно, но перестает елозить. Надо же, думает Юэ Цинъюань, неужели получилось? Впрочем, он подозревает, что это «хоть раз» будет именно единственным разом, когда Шэнь Цзю не спорит. Он устраивает поудобнее их обоих — и Шэнь Цзю в его объятиях кажется таким усталым и податливым. Юэ Цинъюань целует его волосы, но не закрывает глаза, пока не слышит, как тот тихо, ровно начинает дышать во сне. *** Когда две ночи спустя он просыпается от сдерживаемого стона Шэнь Цзю — тот в поту от боли, его глаз широко открыт — Юэ Цинъюань понимает, что что-то серьезно не так. Он просит передать Му Цинфану, чтобы тот пришел как можно скорее. — Странно, — говорит Му Цинфан после осмотра. — Десять дней назад речь шла о шести месяцах. Сейчас я бы сказал, что уже восемь с половиной. Это правда — Юэ Цинъюань тоже заметил это: живот Шэнь Цзю растет слишком быстро. — Может быть, двойня? — спрашивает он. — Не похоже, — Му Цинфан качает головой. — Если бы вы сделали то, что я просил, все давно было бы в порядке, — говорит Шэнь Цзю через Аньшен, и она передает, как его голос срывается от боли. Она выглядит маленькой и испуганной. Ло Бинхэ возвращается во сны Юэ Цинъюаня. — Что ты делаешь с ним? — спрашивает Юэ Цинъюань; внутри у него все дрожит в ожидании ответа. — А вы что думали? Что забрали учителя в свой мир и все? Теперь будете жить этакой миленькой семейкой из троих человек — вы, он и его дочь? Такая же полукровка, как я — но почему-то ее он не стремится сбросить в Бесконечную Бездну. На лице Ло Бинхэ вежливая улыбка, но глаза у него невеселые. — Когда родится твой ребенок, ты можешь его забрать, — говорит Юэ Цинъюань. — Если хочешь, я сам отнесу тебе его. Он знает, что Шэнь Цзю никогда, никогда не сможет полюбить это дитя. Хороший ли отец Ло Бинхэ — ему неизвестно, но о его детях наверняка отлично заботятся. — Ох, глава Юэ! — говорит Ло Бинхэ с упреком. — Второй раз на те же грабли? С такой готовностью предлагаете принести мне ребенка — как будто действительно верите, что я вас после этого отпущу. Думаете, учитель переживет вашу смерть еще раз? Однако когда мой сын родится, вы вряд ли захотите мне его относить. — Клянусь, — говорит Юэ Цинъюань. — Вы уже поняли, что мой сын растет гораздо, гораздо быстрее обычного? — перебивает его Ло Бинхэ. — К девяти месяцам — надо ли мне объяснять, что это будет значить для учителя? Он делает паузу, ожидая ответа Юэ Цинъюаня, но у того нет слов. Ло Бинхэ вздыхает. — Мой ребенок будет расти в нем, пока не расплющит его внутренние органы. Пока не сломает его кости изнутри. Но учитель все еще будет жив. Даже когда он превратится просто в оболочку из кожи — он еще будет жить. До тех пор, пока мой ребенок не выйдет наружу. Тогда — да, тогда я, наверное, позволю учителю умереть. И мне не нужна ваша помощь, чтобы забрать ребенка. Я сам за ним приду. *** Юэ Цинъюань встречает Шэнь Цинцю и Ло Бинхэ на входе в пещеры. Так странно — у этих двоих лица людей, одного из которых он любит больше жизни, а другого ненавидит больше жизни — но у него нет никаких конфликтных чувств. Ощущение, исходящее от них — совершенно другие. Юэ Цинъюань с трудом может поверить, что столько лет закрывал глаза на то, что Шэнь Цинцю и Сяо Цзю — разные люди. Но этот Шэнь Цинцю его друг, и если он говорит, что Ло Бинхэ можно доверять — значит, так оно и есть. — Благодарю вас за то, что вы пришли. — Шиди Му сказал мне, в чем проблема, — говорит Шэнь Цинцю. Проблема в том, что у них всего несколько дней в запасе прежде, чем ребенок начнет убивать Шэнь Цзю. Уже сейчас Шэнь Цзю с трудом может повернуться, начинает задыхаться, когда лежит на спине. Единственный способ, которым ему удается отдохнуть — это когда Юэ Цинъюань сидит, опершись на стену, прижимая его к себе в полу-сидячем положении. Юэ Цинъюаню пришлось сказать ему о Ло Бинхэ в своих снах, и о том, что тот сказал. Каким же виноватым он себя чувствовал, что не сказал раньше. Но Шэнь Цзю выглядит до странности спокойным, слушая его. Как будто он никогда и не верил, что все может закончиться иначе. Аньшен, чувствуя обстановку, идет вразнос, несмотря на все попытки ее успокоить. Об уроках больше не идет речи — всем спокойнее, когда она спит, потому что в остальное время она твердит «Шэнь! Шэнь!» хватаясь за него обеими руками, либо цепляется за Юэ Цинъюаня, заглядывая ему в лицо, словно ждет, что он прямо сейчас что-то сделает, и все будет хорошо. Му Цинфан пытался. Но отвар, вызывающий роды, который он приготовил, Шэнь Цзю вырвал сразу же, едва успев проглотить. А когда Му Цинфан коснулся его живота лезвием, его глаза закатились, и он перестал дышать. Этого момента Юэ Цинъюань никогда не забудет. Он торопливо заживил разрез, принялся вливать в тело Шэнь Цзю энергию — но прошло почти две минуты прежде, чем он задышал вновь. — Что-то пошло не так? — осведомляется Ло Бинхэ во сне. — Попробуйте еще раз — и он не задышит снова, пока его мозг не умрет. Будет лежать как растение. Сможете тогда потрахать его всласть, глава Юэ. Юэ Цинъюань даже не отвечает. Ему хотелось бы проводить с Шэнь Цзю каждую возможную минуту — заботиться о нем, пытаясь как-то облегчить его состояние. Но какой смысл в сиюминутном облегчении, если он скоро умрет? Им нужен другой выход, конкретное решение. — Господин Ло, — говорит он, — ты понимаешь ситуацию? — Да, — говорит тот; это голос, который принес Юэ Цинъюаню столько мучений во сне. — Учитель и Шэнь Цинцю того мира — разные люди. Но для главы Юэ тот Шэнь Цинцю важен. Я постараюсь помочь. Юэ Цинъюань кланяется ему. Он чувствует беспокойство, когда вводит их в свое убежище. Сяо Цзю сказал, что все понимает, и согласился — но каково должно быть ему столкнуться лицом к лицу с двойником того, кто подверг его нечеловеческим мучениям. Опасаясь реакции Аньшен, они увели ее в соседнюю пещеру, и Му Цинфан дал ей легкий снотворный отвар, чтобы она проспала это время. Шэнь Цзю полусидит у стены, укрытый одеялом до подбородка. Но даже так видно, как выпирает его живот. Губы у него синеватого оттенка. Кажется, каждый вдох дается ему с трудом. Ло Бинхэ замирает, как будто увидел призрака. Юэ Цинъюань не знает, насколько подробно Шэнь Цинцю рассказал, что именно произошло с Шэнь Цзю — но взгляд у Ло Бинхэ такой странный, словно он пытается сложить что-то в своем разуме и не может. Шэнь Цзю смотрит на него, его зубы обнажаются в оскале. Потом он кивает, приветствуя сначала Шэнь Цинцю, потом Ло Бинхэ. — Если бы господин Ло мог проконтролировать кровяные паразиты в крови мастера Шэнь, — говорит Му Цинфан, — на то время, пока я произвожу операцию. Мы могли бы извлечь ребенка, который уже жизнеспособен — и спасти жизнь мастера Шэня. Ло Бинхэ кивает. Выглядит сосредоточенным. Закрывает глаза. Потом открывает снова. — Я не могу, — говорит он. — Они мне не подчиняются. — Как это может быть? — Шэнь Цинцю кажется пораженным. — Он же тогда мог — в моей крови… — Не знаю, — говорит Ло Бинхэ; он озадачен. — Они какие-то другие. — Мутировавшие? — говорит Шэнь Цинцю, хлопает себя по губам. — В смысле, думаешь, он изменил их как-то? Специально чтобы никто другой не мог ими управлять. — Я бы так и сделал, — медленно говорит Ло Бинхэ, потом, как будто какая-то мысль приходит ему в голову, смотрит на Шэнь Цинцю. — Даже не думай! — говорит тот. — Но, учитель, это было бы безопаснее. — Нет — значит, нет! — отрезает Шэнь Цинцю. Он бросает взгляд на Юэ Цинъюаня и наверняка читает в его лице осознание рухнувшей надежды, задумывается, снова поворачивается к своему ученику. — А если ты дашь ему выпить своей крови? Наверное, это последний вариант, который бы захотел использовать Шэнь Цзю, но у них нет выбора. — Нет, — говорит Ло Бинхэ. — Моя кровь не будут сильнее, чем его. И его паразитов слишком много — нет возможности, чтобы он получил из моей крови больше. — Вся его кровь — это моя кровь. Это произносит Аньшен. Она входит в комнату. Ее глаза закрыты, но ее голос звучит звонко и ясно, и ее тон так хорошо узнаваем. Этим милым, ласковым тоном Ло Бинхэ всегда говорит самые отвратительные вещи. Здешний Ло Бинхэ вздрагивает. Шэнь Цзю смотрит на девочку с выражением агонии на лице. — А вы думали, ту неделю, которые он провел в моей спальне — я потратил только на то, чтобы развлекаться с ним в постели? С обрубком тела, который отымели тысячи раз самые ублюдочные из моих подданных? Нет уж, чары учителя не настолько сильны. Ло Бинхэ сжимает кулаки, делая шаг вперед, словно в словах того Ло Бинхэ есть какой-то код, который воздействует на его эмоции против воли. Однако сейчас перед ним всего лишь маленькая девочка. Шэнь Цзю издает хриплый вскрик. Шэнь Цинцю кладет ладонь на локоть Ло Бинхэ — и этого достаточно, чтобы он остановился. — В нем и так было достаточно моей крови, — говорит Ло Бинхэ через Аньшен. — Еще с тех пор, как он пытался перерезать себе горло обломком Сюаньсу. Но за ту неделю — я спустил всю его кровь. И заменил моей. Неужели вы думаете, я бы позволил моему сыну расти, получая питание из гнилой крови моего учителя? Нет, учитель всего лишь скорлупа для моего сына. И знаете, что это значит? Ничего, что вы попытаетесь сделать, не сработает. Они все молчат. Юэ Цинъюань стоит, застыв. Испытывал ли он когда-нибудь большую беспомощность в своей жизни? Даже тогда, в пещерах Линси — он мог хотя бы биться головой о стену, скрести камень ногтями в надежде, что тот поддастся. Сейчас он не может сделать ничего. — Но я ведь не чудовище какое-то, — говорит Ло Бинхэ. — Человеку всегда надо оставлять шанс. Даже такому неисправимо скверному, как учитель. У учителя все же есть кое-что, что он может дать моему сыну. Его молоко. Я заберу учителя обратно и позволю ему родить до того, как мой сын изувечит его изнутри. Потом он выкормит его. Год — такой срок кормления мои жены считают идеальным. После этого — если захотите — я верну учителя вам. — Мы подумаем, — говорит Юэ Цинъюань. Чувствует, как все взгляды обращаются к нему. Неужели они считают, что я не знаю, что Ло Бинхэ лжет, думает он. Он никогда не выпустит Шэнь Цзю. В его ненависти столько же одержимости, как в любви, которую здешний Ло Бинхэ испытывает к Шэнь Цинцю. Но им нужно выгадать хоть немного времени. — Подумайте, — милостиво соглашается Ло Бинхэ. — У вас есть один день. Этого слишком мало, хочет сказать Юэ Цинъюань — но в следующий момент Аньшен падает на пол, как марионетка с обрезанными ниточками, а потом садится, трет кулаками глаза. — Плохой тварь был здесь? — говорит она жалобно. — Он был в Аньшен. Юэ Цинъюань подхватывает ее на руки, прижимает к себе. Он видит, как Шэнь Цзю смотрит на них — грустно, почти с нежностью; наверное, это самый откровенный взгляд, который Юэ Цинъюань видел с его стороны. А потом Аньшен произносит небрежно: — Юэ Ци, позаботься о девчонке. И в то же мгновение Сюя вылетает из ножен и летит к Шэнь Цзю. Юэ Цинъюань понимает; в какую-то долю секунды он понимает все — в том числе, что он ничего не успевает сделать. Его руки заняты ребенком, и его меч не успеет отбить Сюя. Ему кажется, будто его сердце останавливается. А потом Сюя замирает — кончик его лезвия дрожит в воздухе на расстоянии цуня от глаза Шэнь Цзю. Вот так, думает Юэ Цинъюань словно в тумане, в этот раз он бы не стал резать себе горло. Лезвие прошло бы в мозг, чтоб наверняка. Он медленно поворачивает голову — видит, как Шэнь Цинцю, с напряженным лицом, держит пальцы сложенными в ручную печать. Благодарность захлестывает его. Шэнь Цинцю успел остановить свой меч. Успел. Но ничего еще не закончилось. Потому что в этот момент Сюя пытаются управлять двое с противоположными намерениями. Лезвие подрагивает, продвигаясь чуть вперед, потом отклоняясь назад. Брови Шэнь Цинцю сдвинуты. Шэнь Цзю выглядит мертвенно бледным, его глаз широко открыт. Если бы он мог двинуть головой, он насадил бы себя на острие меча — но он не может себе позволить даже на мгновение потерять концентрацию. Он управляет Сюя без ручной печати. Юэ Цинъюань не знал, что он на это способен. Наверное, ради этого он собрал весь резерв духовной энергии, что у него имеется. Чтобы убить себя. Тишина стоит такая, что слышно, как потрескивает фитильки свечей. Они все понимают, что любое резкое движение может нарушить это равновесие — и неизвестно, в чью пользу. Юэ Цинъюань выдыхает. Так ровно, как только может, он говорит: — Сяо Цзю, тебе не надо этого делать. У нас есть выход. Лезвие опять дергается. — Я знаю, что обманывал тебя раньше, — продолжает Юэ Цинъюань, — но в этот раз нет. Ты не вернешься к нему, я тебе это обещаю. Я сам убью тебя, если понадобится. — Тебя и себя, думает он, но не произносит это вслух. — Ты веришь мне? Еще долго, очень долго ничего не меняется. Сюя продолжает висеть в воздухе, отражая блики свечей. А потом возвращается в ножны Шэнь Цинцю. Шэнь Цзю обмякает на кровати — и почти сразу приподнимается, поворачивается к Юэ Цинъюаню. В его взгляде злость, страх и надежда. — Это правда, — говорит Юэ Цинъюань, опуская Аньшен на пол. Он чувствует, как все смотрят на него. — Выход есть. Тяньлан-цзюнь. Его кровь чище, чем кровь Ло Бинхэ. Если он возьмет контроль над телом Шэнь Цзю, будет удерживать его живым, пока шиди Му оперирует — все может получиться. И да, Сяо Цзю, — добавляет он, — это повелитель демонов, и если он согласится дать тебе свою кровь, то ты скажешь спасибо и примешь ее. Если хочешь увидеть, как вырастет твоя дочь. Он не может себе позволить быть мягким, уговаривать; они должны сделать все, что потребуется, без колебаний. — Это может сработать, — задумчиво говорит Шэнь Цинцю. — И Тяньлан-цзюнь питает некоторую толику симпатии к главе Юэ, так что… возможно, он согласится. Я буду умолять его, думает Юэ Цинъюань, я обещаю — и дам — ему все, что он пожелает. — Если мы собираемся это сделать, — говорит Ло Бинхэ, — надо делать это немедленно. — Но он сказал, что есть один день, — говорит Му Цинфан. Он выглядит очень бледным. — Он врет, — говорит Ло Бинхэ. — Чем скорее мы сделаем это, тем лучше. И никому нельзя спать. — Шиди Му, — тихо говорит Юэ Цинъюань, — я все понимаю. Для Му Цинфана сама идея такой операции, которая не может гарантировать безопасности ребенка, должна казаться невыносимо тяжелой. Наверное, ему нужно время, чтобы собраться с силами. Но времени нет. Му Цинфан делает несколько глубоких вдохов и только потом встречает взгляд Юэ Цинъюаня. Тот думает, что, возможно, независимо от исхода, он сейчас потерял друга. — Я готов, — говорит Му Цинфан. *** Они отправляются в храм Чжаохуа сразу же. Юэ Цинъюань несет на руках Шэнь Цзю и Аньшен. Девочка прячет лицо на его груди от ветра, но Шэнь Цзю смотрит почти жадно, как деревья и поля пролетают под ними. Сколько лет он не видел всего этого. Я сделаю так, чтобы у тебя все было, думает Юэ Цинъюань. Ты увидишь все, что захочешь, побываешь, где захочешь. Он знает, что не может этого обещать — но он словно пытается внушить самому себе, что это возможно; все так и будет. — Юэ Ци, — говорит Аньшен; это деловой, лишенный сентиментальности тон Шэнь Цзю. — Поклянись мне — что бы ни случилось, ты не станешь обнажать Сюаньсу. — Я уже однажды давал клятву, которую нарушил, — говорит Юэ Цинъюань. — Не хотелось бы повторять. — Ну, так не нарушай, идиот несчастный. Что будет со мной — то будет. Какой смысл в дополнительных жертвах? Шэнь Цзю выглядит сердитым, хмурится, кусает губы. Да уж, тяжело показывать, что его волнует чья-то судьба, кроме собственной, думает Юэ Цинъюань. — Давай так, — говорит он. — Я сделаю все, чтобы мы все остались живы. В этом я могу поклясться. Достаточно? — Нет, недостаточно. — Я хотел тебе что-то сказать, — говорит Юэ Цинъюань. — В твоем мире я погиб не из-за тебя. Шэнь Цзю дергается. Ему даже не нужно ничего произносить; и так понятно: что Юэ Цинъюань может знать об этом? Но он знает — он понял это, когда Ло Бинхэ показывал ему картины из прошлого. — Да, Ло Бинхэ сделал это таким образом, чтобы причинить тебе как можно больше боли. Но ты же знаешь, что Ло Бинхэ не забывал в жизни ни одной обиды, ни одного прегрешения против него. Он убил меня не за то, что делал ты. А за то, чего не сделал я. — Я не понимаю, о чем ты говоришь, — холодно произносит Шэнь Цзю через Аньшен. — Когда-нибудь поймешь, — говорит Юэ Цинъюань. Он наклоняется и целует Шэнь Цзю — и тот яростно вцепляется в его рот зубами, кусает до крови. А потом впускает его язык и сливает их рты вместе в единое целое. Юэ Цинъюань чувствует, как ветер бьет по его лицу, холодный и резкий, но соединение их ртов как прикосновение пламени. Когда они размыкают рты, Шэнь Цзю выглядит очень бледным. Юэ Цинъюань слизывает кровь со своих губ, потом с его, ловит его дыхание. Храм Чжаохуа предстает перед ними из тумана; они почти на месте. *** Великий мастер Учэнь потрясенно смотрит на их странную компанию. Юэ Цинъюань низко склоняется перед ним. — Прошу вас, учитель. Нам надо срочно переговорить с Тяньлан-цзюнем. Так, чтобы нам некоторое время не мешали. Потом — клянусь, что я все объясню. Но сейчас у нас слишком мало времени. Когда глава Юэ просит так — ему трудно отказать. Но как же им повезло, думает Шэнь Цинцю, что перед ними Учэнь, а не Увань. Потому что Великий мастер Учэнь преисполнен сочувствия, а не осуждения — и способен прочитать на лице Юэ Цинъюаня отчаянную нужду. Его цепкий взгляд по очереди останавливается на лицах каждого из них, немного дольше на лице Шэнь Цзю. Если Учэнь спросит, опять скажу, что это мой брат-близнец, думает Шэнь Цинцю. Но тот не спрашивает. Шэнь Цинцю нагоняет Юэ Цинъюаня. Тот выглядит очень спокойным — как человек, который все решил и готов ко всему. Но когда он смотрит на Шэнь Цинцю, его взгляд вдруг становится уязвимым. — Шиди, — тихо говорит Юэ Цинъюань, — я не успел тебя поблагодарить. На мгновение Шэнь Цинцю не понимает, о чем речь. Потом вспоминает — Сюя; да уж, это было неприятно, чувствовать, что его меч подчиняется кому-то еще. — Я обязан шиди всем, — добавляет Юэ Цинъюань. Потому что все для него — жизнь человека, которого он сейчас несет на руках. — Я вот что думаю, — Шэнь Цинцю вздыхает. Он совсем не уверен в этой идее; он не уверен, что Ло Бинхэ в восторге от этой идеи. Но почему-то он чувствует, что должен это сделать. — Ребенок — если его удастся спасти — мы можем забрать его. Позаботиться о нем. Он ведь — фактически наш по крови. Юэ Цинъюань бросает на него такой странный взгляд, что Шэнь Цинцю понимает — мысль о будущем ребенка не приходила ему в голову. Возможно, он воспринимает этого ребенка как какую-то ужасную болезнь, от которой надо найти способ излечить его младшего брата. — Я просто подумал, что вы не захотите оставить его у себя. То, что Шэнь Цзю любит свою дочь, не вызывает сомнений, даже при всех оскорбительных прозвищах, которыми он ее награждает. То, как искажается его лицо каждый раз, когда речь заходит о ребенке Ло Бинхэ — тоже можно истолковать лишь одним образом. — Если это вопрос ко мне, то мне совершенно все равно, что будет с ребенком, — говорит Шэнь Цзю через свою дочь. Каким-то образом слово «ребенок» звучит более ядовито, чем любые ругательства. — Вот и еще одна вещь, за которую я могу благодарить шиди, — говорит Юэ Цинъюань. Ладно, думает Шэнь Цинцю. Он не то чтобы любит детей — и никаких таких планов с Ло Бинхэ у них не было. Но почему-то он чувствует, что этому миру не нужен еще один нелюбимый, брошенный ребенок. И генетически он ведь действительно их сын. Тяньлан-цзюнь садится на кровати, когда они входят в его покои. Его ресницы, его губы трепещут, словно в огромном волнении. — Что это? — спрашивает он вибрирующим голосом. — Что это за чудо? Тяньлан-цзюнь выглядит чуть лучше, чем в последний раз, когда его видел Шэнь Цинцю. Но следов разложения все еще слишком много. У него только одна нога и одна рука. Впрочем, это по-прежнему не мешает ему производить впечатление. Его точеные ноздри слегка раздуваются, губы приоткрыты. — Эта энергия, — говорит он. — Этот ребенок… откуда? Он жадно слушает, пока Юэ Цинъюань рассказывает ему краткую версию. Его взгляд практически бесстыдно ласкает живот Шэнь Цзю. — Хм, затейливо, — наконец, говорит он. — Но успех превосходит все ожидания. Этот ребенок обладает невероятной силой. — Прошу вас, — глухим голосом произносит Юэ Цинъюань. — Если ваша кровь сможет поддерживать жизнь в моем младшем брате, пока мы проведем операцию… если вы согласитесь… — О. Да, — говорит Тяньлан-цзюнь. — Я согласен. Конечно. Юэ Цинъюань вскидывает голову. Он явно не ожидал, что будет так легко. Шэнь Цинцю тоже озадачен этой легкостью. Но, по сути, у них нет вариантов. Изящным движением Тяньлан-цзюнь подносит внутреннюю сторону запястья ко рту, надрывает кожу, потом протягивает руку над фарфоровой чашкой, которая стоит на столике рядом с кроватью. Струйка крови медленно стекает в чашку. Это завораживающее зрелище. — Вы пока можете приготовиться, — говорит он; интересно, как запросто он овладел ситуацией. — К сожалению, не могу уступить свою кровать. И мне необходимо быть рядом, чтобы контролировать процесс. — Стол подойдет, — говорит Му Цинфан. Голос у него бесцветный. Юэ Цинъюань осторожно кладет Шэнь Цзю на стол. Аньшен приземляется на пол. Она выглядит бледной и всклокоченной. Никто толком не знает, что с ней делать. По-хорошему ее следовало бы увести — но Шэнь Цинцю уверен, что она искусает и издерет когтями любого, кто попытается. Наверное, Шэнь Цзю что-то мысленно говорит ей — у него сосредоточенное выражение лица, а она так же сосредоточенно слушает. А потом говорит: — Нет, Шэнь. Бровь Шэнь Цзю поднимается в удивлении. — Аньшен не будет смотреть, — говорит она. — Аньшен не будет слушать. Но Аньшен не уйдет. Она внезапно садится под стол, протягивает руку — длинные волосы Шэнь Цзю свешиваются со стола почти до пола. Она сжимает прядь волос в ладони, утыкается лицом в колени и прижимает кулаки к ушам. Выражение лица у Шэнь Цзю потрясенное. — Что, не слушается? Дети, они такие, — говорит Шэнь Цинцю. Ему почему-то кажется, что это поможет развеять атмосферу. Шэнь Цзю бросает на него выразительный взгляд. — Ну вот, — говорит Тяньлан-цзюнь, убирая руку от чашки. — Думаю, этого достаточно. Юэ Цинъюань кланяется, берет чашку, и подносит ее к губам Шэнь Цзю, приподнимая его голову, чтобы ему удобнее было пить. Лицо у того искажается, но он пьет, не сопротивляясь. — Ага, — говорит Тяньлан-цзюнь. — Чувствую. Можно попробовать. Юэ Цинъюань развязывает пояс на одежде Шэнь Цзю. Му Цинфан несколько раз щелкает пальцами, по-видимому, не сознавая этого; потом выбирает из своего набора одно из лезвий. *** Юэ Цинъюань не уверен, видел ли он когда-нибудь более пугающее, чем зрелище, когда тело Сяо Цзю становится полем боя между волей двух демонов. Как только лезвие в руках Му Цинфана касается его живота, паразиты Ло Бинхэ в его крови реагируют на угрозу. Юэ Цинъюань видит, как его глаз закатывается, его грудь неподвижна, он не может сделать вдох. Юэ Цинъюань умоляюще смотрит на Тяньлан-цзюня — тот как будто делает усилие, и его Сяо Цзю снова может дышать. Это короткие, неглубокие вдохи. Никакие обезболивающие или снотворные невозможны — обезболивающие его тело отторгает в ту же секунду, а погрузить его в сон означает пригласить в его разум Ло Бинхэ. Поэтому все, что остается — Юэ Цинъюань держит его за плечи, прижимая к столу, надеясь, что этого достаточно, чтобы Му Цинфан мог работать. Каким-то образом Шэнь Цзю не кричит — возможно, после всей боли, что он уже испытал, эта не кажется такой уж страшной. Или у него не хватает сил, потому что два вида кровяных паразитов сражаются за контроль над ним. Юэ Цинъюань четко видит, когда Тяньлан-цзюнь теряет концентрацию: Шэнь Цзю начинает умирать в его руках. По счастью, каждый раз повелитель демонов успевает вернуть его вовремя. Что делает Му Цинфан, Юэ Цинъюань не видит — не может даже предположить, сколько еще все это продлится. Лицо Шэнь Цзю мокро от пота, его глаз закрыт. Юэ Цинъюань хотел бы провести кончиками пальцев по его щеке, но не может отпустить его, не может рисковать, что он дернется, пока Му Цинфан работает с ним. — Больше детей не будет, — говорит Му Цинфан сквозь зубы. Шиди Му, ты так говоришь, как будто это что-то плохое, думает Юэ Цинъюань; это почти истерическая мысль. Шэнь Цзю вздрагивает — как будто судорога прошивает его. Короткий вдох, который делает Му Цинфан, пугает Юэ Цинъюаня еще больше. — Что происходит?! — Он истекает кровью, — говорит Му Цинфан тихо. — Ребенок жив. Но я не могу остановить кровотечение. Глаз Шэнь Цзю распахнут, очень черный и очень яркий, его горло дергается, его рот приоткрыт, словно он пытается что-то сказать. И Юэ Цинъюань знает, что именно. То самое слово, которое он так давно хотел услышать. — Нет! — твердо говорит он, глядя в это смертельно бледное лицо. — Скажешь мне это потом. Не сейчас. Он бросает отчаянный взгляд на Тяньлан-цзюня. Тот в изнеможении лежит на кровати, едва слышно произносит: — Я ничего не могу сделать. Моя кровь вытекла. Это момент такого оглушающего бессилия, какого Юэ Цинъюань не знал в своей жизни. В его голове пусто. В его сердце пусто. Он больше не знает, куда ему смотреть, что делать. Те несколько мгновений, что Шэнь Цзю еще будет жить — Юэ Цинъюань может быть сильным для него, говорить с ним… но он чувствует, что не способен на это. В этот момент Шэнь Цзю сильнее его. Он смотрит на Юэ Цинъюаня с пониманием. Наверное, он всегда понимал, просто предпочитал делать вид, что нет. А сейчас это не имеет значения. Шэнь Цзю поворачивает лицо, прижимаясь губами к ладони Юэ Цинъюаня, опускает ресницы. И в этот момент вспышка лилового света разрывает пространство. Ло Бинхэ в струящихся темных одеждах, с мечом в руке, стоит перед ними. Что ж, они ждали его появления — для этого здесь Шэнь Цинцю и его Ло Бинхэ, которые могут противостоять ему, могут победить его, особенно при помощи Юэ Цинъюаня. Но что толку в победе, если Сяю Цзю будет мертв! Если он будет мертв; но есть один маленький шанс, и Юэ Цинъюань его использует. Он выпрямляется. Му Цинфан не успевает ничего сказать или сделать, когда Юэ Цинъюань берет из его рук младенца. Он прекрасен. Сын Ло Бинхэ прекрасен. Даже перемазанный кровью, со слипшимися черными волосами — он все равно сияет. Юэ Цинъюань чувствует, как у него обрывается сердце. Этого ребенка легко было бы любить. Его невозможно было бы не любить. Сюаньсу выдвигается из ножен, между его лезвием и горлом ребенка остается лишь крошечное расстояние. — Ло Бинхэ, — говорит Юэ Цинъюань. — Спаси его. Или твой сын умрет. Прекрасные черные глаза Ло Бинхэ останавливаются на нем с заинтересованным выражением. — Глава Юэ, — говорит он почти с упреком, — вы действительно в отчаянии, если думаете, что я поверю, будто вы убьете невинного ребенка. — Ло Бинхэ, — говорит Юэ Цинъюань. — Когда Шэнь Цинцю избивал тебя, морил голодом и держал в холодном сарае — что я делал в то время? Разве я хоть раз остановил его? Хоть раз защитил тебя? Ты был — невинным ребенком, и я позволял ему издеваться над тобой, потому что ни в чем не мог ему отказать. Неужели ты думаешь, я не убью твоего сына, когда речь идет о жизни Сяо Цзю? Его слова падают в тишине, и он сознает, что, возможно, после этого все, кто слышали его, отвернутся от него. Ему все равно. Ло Бинхэ смотрит на него, склонив голову набок. Лезвие Сюаньсу сияет, высасывая из Юэ Цинъюаня жизнь — но ему уж точно хватит времени осуществить задуманное. — Да, глава Юэ, — говорит Ло Бинхэ. — Вы и учитель — вы достойны друг друга. Какой-то момент ничего не происходит — но потом Юэ Цинъюань слышит, как Шэнь Цзю делает короткий вдох, и еще один, и еще — быстрые, неглубокие — но он снова дышит. — Доктор, — говорит Ло Бинхэ, — можете зашить его. Му Цинфан, словно приходя в себя от сна, берет иголку с ниткой, склоняется над телом Шэнь Цзю. Ло Бинхэ протягивает руку. Юэ Цинъюань подходит к нему. Забирай своего сына и уходи, думает он. Ло Бинхэ удобно подхватывает ребенка на сгиб руки. На его лице написано некоторое любопытство, когда он рассматривает личико младенца. Юэ Цинъюань не знает, что он там видит. Но он знает, что на самом деле, не угроза ребенку заставила Ло Бинхэ сохранить жизнь Шэнь Цзю. Несмотря на все, что Ло Бинхэ говорит — по-своему, для своих собственных целей — он хочет, чтобы Шэнь Цзю жил. Ло Бинхэ поднимает Синьмо. Неужели он собирается напасть? Их трое против него одного, у него в руках ребенок. Ло Бинхэ может быть безумцем, но он не глупец. Медленная улыбка, полная обещания, изгибает его губы — а потом он исчезает, за мгновение до того, как Сюя и Чжэнъян достигают его. — Он унес его, учитель, — говорит Ло Бинхэ каким-то жалобным тоном. Шэнь Цинцю вздыхает. — Ну, это же его сын. Юэ Цинъюань чувствует, как Шэнь Цинцю смотрит на него. Если он спросит, действительно ли я был готов убить ребенка, мне придется сказать правду, думает он. Но Шэнь Цинцю не произносит ни слова. Му Цинфан заканчивает, опускает руки. Его лицо выглядит очень бледным и каким-то опустошенным. — Я думаю, с мастером Шэнь все будет в порядке, — говорит он. Юэ Цинъюань должен собраться с силами, чтобы взглянуть на Шэнь Цзю. Тот лежит очень бледный, ставший гораздо меньше из-за опавшего живота. Его глаз закрыт. Но его дыхание, неглубокое, прерывистое — продолжает звучать в тишине. Юэ Цинъюань покачивается, однако ему удается устоять на ногах. Теперь и отныне — он не может позволить себе слабости. Он должен быть готов защищать тех, кого любит, в любой момент, если — когда — Ло Бинхэ решит вернуться. — Тяньлан-цзюнь! — внезапно восклицает Шэнь Цинцю. Юэ Цинъюань поворачивается. Повелитель демонов лежит на постели неподвижно, вытянувшись в струну. Его вторые рука и нога больше не прикреплены к телу, и следы разложения покрыли все лицо. В этом теле больше нет жизни. — Что произошло? Он истратил слишком много сил? Это вряд ли похоже на поведение Тяньлан-цзюня, пожертвовать собой ради кого-то, кого он даже не знает. Но какое еще объяснение может быть? Он был жив, а теперь… — По-моему, Тяньлан-цзюнь был слишком очарован силой ребенка, вам так не показалось? — задумчиво говорит Шэнь Цинцю. — И он с таким энтузиазмом согласился нам помочь. Раньше… раньше он намеревался захватить тело Ло Бинхэ. — Он что, переселился в тело младенца? — произносит Ло Бинхэ с круглыми глазами. — И отправился в тот мир? — Ну-у, — тянет Шэнь Цинцю, — я не могу знать точно. Но если так… когда он подрастет, это будет эпично. Да уж, думает Юэ Цинъюань, главное, чтобы эта эпичность не проникала обратно в наш мир. Он снова обращается взглядом к бледному лицу Шэнь Цзю, хочет смотреть и смотреть, снова убеждаясь, что тот жив. Внезапная мысль пронзает его. Аньшен! Он приседает возле стола, находит там ее, все так же стискивающую в кулаке прядь волос Шэнь Цзю. Когда Юэ Цинъюань пытается коснуться ее, она еще плотнее сворачивается в комок. — Все хорошо, — шепчет он, — А-Шен, все закончилось. Твой отец… Шэнь в порядке. С ним все будет хорошо. С нами все будет хорошо. Она поднимает лицо, смотрит на него пустыми круглыми, черными глазами. — Теперь все будет хорошо, — повторяет он. — Ци-гэ с тобой. Шэнь с тобой. В конце концов, им приходится обрезать прядь волос, потому что Аньшен так и не выпустила ее. Она позволяет Юэ Цинъюаню взять себя на руки, сидит тихая, неподвижная, как кукла. И сколько бы он ни говорил с ней, она не произносит ни слова. *** Семь лет спустя Юэ Ци раскинул свои длинные ноги и руки по всей кровати. Во всех местах, где он касается тела Шэнь Цзю, тому кажется, что его касаются нагретые на солнце камни. Во всех остальных местах — ему довольно холодно. Вчера ночью, после всего, чем они занимались, им было так жарко, что они решили обойтись без одеяла. Сейчас Шэнь Цзю чувствует, что оно бы очень не помешало. Но он не хочет будить Юэ Ци. Тот сопит, уткнувшись носом в простыню, и под углом рта у него расползается мокрое пятно. Шэнь Цзю не знает, что хуже — эта картинка или то, что он так долго продолжает ею любоваться. Однако мерзнуть он тоже больше не хочет. Юэ Ци сам виноват, что не просыпается, решает он. Поворачивает голову, дотягивается до бицепса руки, которая обнимает его за плечо — и впечатывает зубы в теплую кожу. Сопение прекращается. Юэ Ци не открывает глаза — буквально вынуждая его еще сильнее сжать зубы. Еще немного, и покажется кровь. Но в этом момент Юэ Ци использует все свои неприлично длинные конечности, чтобы подтянуть Шэнь Цзю ближе, полностью окружить теплом своего тела. — Замерз? — спрашивает он сонно. Похоже, он собирается поспать еще. Ну, не повезло ему, потому что Шэнь Цзю больше спать совсем не хочет. Он подается вперед, упираясь бедром в пах Юэ Ци, ощущая, как эта часть тела Юэ Ци начинает проявлять явную заинтересованность. Шэнь Цзю проводит губами по отпечаткам своих зубов на коже Юэ Ци, бодает его в подбородок. — Ну, ты добился своего. И в следующее мгновение Шэнь Цзю оказывается на спине, а Юэ Ци нависает над ним. Напряженный член Юэ Ци упирается ему в живот. Язык Юэ Ци исследует его рот, а его пальцы осторожно пробуют, проникая внутрь, убеждаясь, что там еще достаточно скользко после их ночных занятий. Обычно они не позволяют себе такого, спят в подобающем виде, и просыпаются рано, чтобы к пробуждению Аньшен выглядеть прилично. Но вчера Аньшен отправилась на обучение на пик Аньдин, и они немного ошалели от того, что весь дом в их распоряжении и никто не может набрести на них случайно или нарочно. Нельзя отрицать, что такая свобода очень приятна. Похоже, эта мысль приходит в голову и Юэ Ци, потому что Шэнь Цзю чувствует, как тот улыбается, не прерывая поцелуя. Член Юэ Ци тычется в него, влажный и жаркий, и Шэнь Цзю открывается навстречу ему. Одним медленным движением Юэ Ци входит до конца. Щеки Юэ Ци покраснели, его темные глаза немного хмельные. Он неторопливо двигается внутри Шэнь Цзю, чуть меняя угол с каждым движением в поисках той самой точки. Его распущенные волосы покрывают их обоих черной волной. Он ловит губами вдох, который делает Шэнь Цзю, когда наслаждение прошивает его тело; улыбается лениво и торжествующе. Я тебе покажу, мстительно думает Шэнь Цзю, стискивая его член. Расширенные глаза Юэ Ци, его приоткрытый рот, его беспомощное выражение — да, именно это он и хотел увидеть. Юэ Ци прекрасен, когда теряет контроль. Когда начинает двигаться быстро, не обдумывая каждое движение. Когда часто дышит, а его грудь становится влажной от пота. Когда целует не осторожно, а жадно, и его ладонь на члене Шэнь Цзю скользит беспорядочно, торопливо. Это то, что нужно Шэнь Цзю. Они кончают почти одновременно, и Юэ Ци падает рядом, лицом вниз. Шэнь Цзю видит угол его рта — Юэ Ци улыбается рассеянной, будто пьяной улыбкой. Его тяжелая рука лежит поперек груди Шэнь Цзю, его голова на плече Шэнь Цзю. Шэнь Цзю прижимается губами к его макушке. Первые полгода после того, как Ло Бинхэ забрал своего ребенка, они спали по очереди. Ожидая каждую ночь, что тот может вторгнуться во сны кого-то из них, готовые улавливать по движению век, снится ли кошмар. Все это время Аньшен не разговаривала. Ни когда Шэнь Цзю передавал ей что-то — знал, что она слышит его, но не повторяла его слова. Ни сама. Когда она снова решает заговорить, ее первые слова: — Он больше не придет. — Откуда ты знаешь? — осторожно спрашивает ее Юэ Ци. — Знаю, — говорит она; она кажется взрослой и очень спокойной. — Твой брат тебе сказал? — спрашивает ее Юэ Ци после паузы; он думает, у нее может быть какая-то мысленная связь с ребенком Ло Бинхэ. Она одаривает его странным взглядом. — У меня там нет брата, — говорит она. Ло Бинхэ действительно не приходит. Ни во снах, ни в реальности. Они могут продолжать ждать его — или начать жить. Они выбирают второе. За то время, пока Аньшен молчала, Юэ Ци научился неплохо понимать Шэнь Цзю и без переводчика. Так, что даже когда она снова начинает передавать слова Шэнь Цзю, они все реже и реже используют ее помощь. К тому же, у нее появляется свое мнение по поводу содержания их разговоров. И отнюдь не всегда хочется обсуждать какие-то вещи втроем. Тогда, в начале, только оправившись, еще со свежим шрамом на животе, Шэнь Цзю яростно порывался доказывать, что пять лет, проведенные им в плену, не оставили на нем следа. И если по какой-то причине Юэ Ци хочет его — в таком виде, как он есть — он готов удовлетворить все желания Юэ Ци. Как же он злился, когда Юэ Ци двигался мельчайшими шагами, проверяя каждое свое прикосновение по его глазам, по звуку его дыхания. Сколько ночей они провели вместе, когда Юэ Ци просто держал его в объятиях, даже если Шэнь Цзю бесился и требовал большего. Юэ Ци был прав — тогда большее могло бы сломать его. Что ж, Юэ Ци на собственном опыте знал, что происходит с теми, кто слишком торопится. И если себя он когда-то не пощадил, выбирая меч — то ничто не заставило бы его причинить вред Шэнь Цзю. У Шэнь Цзю заняло много времени, чтобы принять это — и он до сих пор не признал бы этого Юэ Ци. Но для себя он признает. Шан Цинхуа навещает их через год после того, как Шэнь Цзю и Аньшен поселились на горе Цюндин. Официальная версия их появления все та же — Шэнь Цзю брат-близнец лорда горы Цинцзин, разлученный с ним в детстве. Что связывает Шэнь Цзю с главой Юэ — это уже другой вопрос; ответ на который, впрочем, достаточно очевиден. Появление Шан Цинхуа — некоторый сюрприз. Шэнь Цзю едва общался с ним в своем мире, а тут они вовсе незнакомы. Даже Юэ Ци выглядит удивленным. Вздохнув, глава пика снабжения протягивает им лист бумаги. Это схематично нарисованное изображение протезов. Их конструкция не похожа на ту, что носит, например, Великий мастер Учэнь. На самом деле, для Шэнь Цзю деревянные руки и ноги могли бы сыграть только декоративную роль. Учитывая, насколько мало осталось от его собственных конечностей, он никогда не смог бы шевелить деревянными протезами. То, что на рисунке Шан Цинхуа, больше походит на изящные трубки с тросами внутри — не имитирует настоящие конечности, но кажется функциональным. На вопрос Юэ Ци, каким образом Шан Цинхуа сумел такое придумать, тот краснеет и мямлит что-то вроде: — Интересовался этим вопросом раньше. Найти мастеров, способных разобраться в достаточно условном чертеже и изготовить протезы, занимает много месяцев. И почти столько же - научиться ими пользоваться. Но протезы меняют все. Даже если большинство дел, требующих точных движений, для Шэнь Цзю так и остаются недоступными — однако он может ходить. Он может сам взять то, что ему нужно. Это окрыляющая свобода. Шэнь Цзю думает, что эта помощь со стороны Шан Цинхуа сыграла немалую роль, почему Аньшен захотела обучаться именно на Аньдин. — Учитель Шан такой умный! Учитель Шан так много знает! Учитель Шан умеет варить мыло! К тому же, это нечестно, — еще один аргумент, которым Аньшен поясняет свой выбор. — Всем нужны поставки — без Аньдин все бы голые и босые ходили. А уважения не проявляют. Нечестно. Учитывая ее характер, Шэнь Цзю не сомневается, что за уважение к Аньдин и учителю Шан она будет сражаться когтями и зубами. Что ж, по крайней мере, Шан Цинхуа ничуть не возражает против ее демонской крови. Так что — почему бы не Аньдин. Как это часто бывает, Юэ Ци каким-то образом улавливает, о чем он думает. — С ней все будет в порядке, — говорит он. — Хм, — отвечает Шэнь Цзю. Он и не волнуется ни капли. Юэ Ци переворачивается, смотрит ему в лицо, проводит пальцами сквозь его волосы. Его взгляд полон нежности. Он касается губами шрамов на груди Шэнь Цзю. Часть из своих шрамов Шэнь Цзю убрал — с лица, например. Часть осталась; он не хочет лишний раз нагружать свое золотое ядро. Годы в плену значительно истощили запасы его духовной энергии и ее способность к восстановлению. И он не хочет брать ни капли энергии у Юэ Ци, особенно на то, что не является необходимым. Юэ Ци и так потратил слишком много, ему нужно все, что у него осталось. И, поскольку Юэ Ци, похоже, совсем не возражает против шрамов, они останутся с Шэнь Цзю до конца жизни. Шэнь Цзю не знает, сколько осталось жить ему, и сколько Юэ Ци. О бессмертии речь не идет ни для одного из них. Но он все же надеется, что у них впереди не годы, а десятилетия вместе. — Ну что, встаем? — задумчиво говорит Юэ Ци, продолжая перебирать его волосы. Конечно, надо встать. Юэ Ци приведет в порядок их обоих — как ни хороши протезы, для таких вещей, как умывание или укладывание волос в прическу, они не годятся. Потом Юэ Ци застегнет на нем ремни, Шэнь Цзю встанет на ноги, возьмет в металлические паучьи пальцы свой веер — и их день в качестве главы школы и его заместителя начнется. Шэнь Цзю смотрит ему в глаза и качает головой. Нет. Раз уж у них была безумная ночь — они могут себе позволить продолжить ее безумным утром. — Как скажешь, Сяо Цзю. И Юэ Ци вновь послушно ложится рядом. КОНЕЦ