Маяки

Колодец Вечности удалялся — Гален чувствовал это сквозь толщу металла корпуса и переборок, сквозь гул недоумевающих голосов, сквозь мельтешение и какофонию потока информации, все еще поступающего с сенсоров собственного корабля, — а вместе с ним удалялось прошлое, в котором он так долго жил. Все люди следуют за маяками. Гравитационные потоки вселенной образов опаснее и изощренные любых завихрений гиперпространства. В водовороте памятных слов и запомнившихся жестов; среди взглядов, что неожиданно трогают что-то внутри, задевая старые, уже расстроенные струны; в окружении картин, почему-то запавших в сознание, и воспоминаний, что не являются просто воспоминаниями — горят небесно-светлые и кроваво-красные маяки и якоря, помечая дорогу, идти по которой бывает больно, как той девочке из сказки, что обменяла голос на ноги и в ступни которой при каждом шаге словно вонзались острые лезвия. Только отклоняться от этих маяков опаснее, чем от коммуникационных буев в гиперпространстве, Гален верил в это тверже, чем в подростковом возрасте — в мудрость Круга. Более того — если он во что еще и верил, то только в это. Именно об этом Гален думал, разговаривая с Мэтью. О странных, зажженных безумием маяках, что проложили дорогу до этой точки, в которой впервые между ними прозвучало слово «доверие». До этого момента они обходились без деклараций, и техномагу, знающему секрет девяти слов, убивающих без боли, так было привычнее и спокойнее. — Ты захватил мой корабль и предал мое доверие, — спокойно, почти без интонаций заметил Мэтью, и Гален с трудом подавил порыв опустить взгляд, пряча вспышку недоумения, — он не предполагал, что этому понятию вообще есть место в их отношениях. — Как еще ты мне отплатишь за дружбу? И ты даже не признался, ради чего все это затеял. — Тогда ты бы не согласился. — Откуда ты знаешь? Просто ты не доверял мне, и так будет и впредь. Парировать этот выпад было просто, и все же Гален чувствовал себя неуверенно — потому что не привык извиняться и отвык оправдываться. Да, именно поэтому. — Допустим. Я впервые поставил личную цель выше успеха миссии. Но ты поступил так же. Ты сопровождал меня только потому, что тебе представилась возможность ознакомиться с устройством моего корабля. Ни одного из нас альтруистом не назовешь. — Десять лет назад ты спас мне жизнь, — напомнил Мэтью таким тоном, будто это обстоятельство нуждалось в напоминании, — и у Галена в висках застучала кровь. — И потом еще не раз. Я твой должник. Твои заслуги перевешивают этот проступок, поэтому я не упомяну о нем в отчете. Но, — Мэтью на мгновение опустил голову — и шум крови в ушах у Галена стал сильнее, — ты был не прав. К дьяволу обвинение, которое явно далось Мэтью с определенным трудом — он не любил подобные выражения. Но этот жест — растрепанная челка свисает почти перпендикулярно полу, но лоб, от которого заметна только полоска кожи, все равно кажется упрямым — вернее любых слов возвращал Галена в ту, самую первую встречу. Именно этот жест — по какой-то прихотливой логике или безумию вселенной — принадлежал к числу тех воспоминаний, что никогда не станут просто воспоминаниями. Тогда Гален еще не знал, что однажды не сможет даже представить этого человека растерявшим, отчаявшимся и потерянным — хотя именно таким он выглядел в тот день. Говорят, что одиночество в толпе страшнее одиночества в межзвездном вакууме, — но только для тех, кто никогда не зависал в спасательной шлюпке или, того хуже, в скафандре, на десятки часов, слушая все более гулкий стук собственного пульса и монотонные предупреждения компьютера об оттоке кислорода. Хотя этого Гален как раз не испытывал, — зато был отчаянно одинок в своем желании остаться и бороться, пусть даже это и отдавало саморазрушением. Вероятно, именно эта выматывающая жажда действия и заставила его остановиться там, где несколько часов назад прогуливались тени. Мэтью провалялся без сознания почти сутки — хотя не был ранен по время атаки на «Цербер» и не был настолько физически истощен многочасовым ожиданием, что и доказал, едва придя в сознание. В царстве космического мрака любой огонек кажется ослепляющим. В царстве космического холода людей тянет к живому теплу. Мэтью узнал его голос — видимо, какие-то звуки все же пробились через обморок — и потянулся к тому, кто показался знакомым, а может, просто ощущался теплым. И живым. Гален не привык анализировать или даже запоминать подобные эпизоды, хотя до того момента никогда не был с мужчиной. Техномагов воспитывает наставник, в одиночестве, а иногда и в полной изоляции — Мэтью явно провел пору исследований и открытий среди таких же жадных до новых впечатлений и необычных ощущений юнцов. Он не путался в крючках и пуговицах незнакомого костюма и уверенно проводил руками по чужому телу — скорее, пытаясь согреться, чем доставить удовольствие. И даже не стонал — непривычная твердая плоть в ладони Галена была единственным свидетельством желания и удовольствия. И его собственный член Мэтью ласкал сильно и почти больно — словно утопающий цеплялся за обломок мачты. Мэтью цеплялся за жизнь — отчаянно и безумно, так, как сам Гален никогда не умел, и, пожалуй, даже не желал учиться. Вот только, кончая в чужую ладонь, Гален прикусил кожу на шее Мэтью так сильно, что этот след до сих пор был заметен, если хорошенько присмотреться. Техномагам нечасто выпадают встречи с чем-то незнакомым и хотя бы частично непознанным. Вернувшись через несколько часов в медицинский бокс и поняв, что его новый знакомый не помнит недавних событий, Гален решил, что просто будет молча благодарен за этот новый опыт, а сам эпизод, по сути, и не стоит того, чтобы о нем упоминать — смерть, и страх, и космический холод способны объяснить и более безумные порывы. Только теперь, на борту «Экскалибура», ему пришло в голову, что, возможно, этот случайно зажженный маяк проложил дорогу, которую следовало описывать совсем не теми словами, к которым он привык. Техномаги всегда были тайной, всегда манили любопытных и исследователей, а попытки разгадать загадку редко обходятся без недомолвок и игр. Гален не думал, что такому понятию, как «доверие», есть место в их с Мэтью отношениях. Но, возможно, они когда-то изучили друг друга слишком хорошо — с помощью той азбуки, которая отвергает законы линейного времени. И, говоря: — Даю тебе слово: больше я не предам твоего доверия, — Гален был честен настолько, насколько вообще был способен. Но все равно гнал от себя мысль о том, что, дабы сдержать это слово, ему придется однажды все рассказать.

Конец