***
- Вы боитесь меня, мракоборец Голдштейн? – голос мягкий, обволакивающий и самую малость - ядовито коварный, но больше всего Тину пугают глаза. Такие презрительно-едкие, такие бесконечно темные, как самая терпкая кофейная гуща на дне ее собственной кружки. Она боится. Она интуитивно чувствует, что это не он, а совсем другой, беспощадный, опасный… Смертельно опасный. Голдштейн мужественно (или малодушно?) списывает все эти мысли на свою тревожную, излишне развитую фантазию. Ведь раньше не было никакой тьмы? Откуда же ей теперь взяться? …Вскоре ей приходится убедиться в своей неправоте на собственном печальном опыте. Идти на смерть в общем-то не так страшно. Страшно быть посланной в темноту именно его приказом.***
Когда он возвращается обратно в Конгресс, на свой пост, в свой кабинет, Тина разрывается между желанием старательно избегать и желанием снова заглянуть в знакомые глаза. Персиваль не оставляет ей выбора. В конце рабочего дня он перехватывает ее у лифта и тихо окликает по имени. (Называл ли он ее по имени когда-либо раньше?) Голдштейн отчаянно паникует. Но показывать этого ни в коем случае нельзя. Когда их взгляды наконец встречаются, кофейная горечь вдруг оборачивается подобием печальной, все еще горьковатой нежности. - Вы боитесь меня, Тина? – очень тихо произносит Грейвс скорее утвердительно, нежели вопросительно. (Он знает многое, и это очень больно, но ему нельзя это обнаружить.) - О, я боялась… раньше, - также негромко, почти полушепотом откликается мракоборец Голдштейн, награжденная собственным именем из его уст, как высочайшим титулом. Персиваль заметно мрачнеет, но что-то вроде надежды появляется в его глазах, когда Тина заканчивает начатую фразу: - Я так сильно боялась за вас, Персиваль, - с порывистой искренностью бросает она, уже не трепеща, но еще не окрепнув духом и голосом. – Но теперь все в порядке. Ее сдержанная улыбка в меру грустна, но глаза сияют и едва ли не ликуют. - Да, теперь все в порядке, Тина, - удовлетворенно кивает Грейвс с заметным облегчением. – Все будет в порядке всегда. Возможно, это лишь малая награда за ее новорожденную храбрость, но Тине Голдштейн до безумия хочется верить ему. Ведь, когда ждешь и действительно любишь, страху не находится места в переполненном нежностью сердце. И нет ничьей вины в том, что голос разума на этот раз оказывается второстепенным. Он рядом. Она не боится. Она больше ничего не будет бояться, пока они на одной стороне.