***
Навязчивый шепот, сводящий с ума. В надлунном мире, находящемся вне ведения живых существ, их суеты и страстей, я хотела бы обрести покой. Но, судя по всему, пока Нергал не подчинился мне и моей власти, я никогда не обрету покой. Мертвые будут шептать его имя. То громче, то тише. Как волны. То резко, с грохотом. Как летящие камни. То нежно и горько. Как…***
— Смотри, моя богиня, — издевательски прокричал темноволосый юноша, сидящий верхом на драконьем скелете. — Вот я пришел. Что тебе от меня нужно, великая? …Это был второй раз, когда я увидела темноволосого лича по имени Нергал. В первый раз он выглядел немного… иначе. Но был столь же дерзок — и одновременно учтив. Столь же силен — и безоружен. Столь же безумен, как и… Прекрасен.***
У людей и существ придумано множество пыток. Пытки оскорбляют смерть, оскорбляют богов. Знали бы они, как в надлунном мире умеют наказывать палачей — остереглись бы давать в подлунном волю рукам. Приближать смерть по собственной прихоти, не давая ей наступить, удерживая на краю, пытаясь управлять ее божественным ходом под предлогом служения мне — что может быть омерзительнее? Более лживо? Впрочем, существа поступают так лишь от слабости и глупости, неспособности услышать и постичь божественную волю напрямую. Они глупы, жестоки, безвольны и жизнь смертных слишком коротка и пуста, чтобы можно было испытывать какие-то чувства к их бестолковым деяниям — суете разумной, иногда забавной, иногда утомительной мошкары. Но… Настойчивая мерность голосов мертвых напоминает падение капель. Я знаю, что у людей есть и такая пытка — слушать звук и ощущать вибрацию падающих на голову капель воды, пока безумие не охватит жертву, словно остервенелое голодное животное. — Да будет так, — говорю я, и они замолкают. Но жадное, отчаянное молчание тоже не приносит покоя. — Пусть этот Нергал сам придет ко мне и услышит волю своей богини. Его дерзость нам… неприятна. Он придет. Не может не откликнуться на мой Зов. И все же раздражение нарастает. Голоса поутихли, выжидательно, тревожаще — и я вдруг осознаю, что нечто меняется в моей приглушенной вечности. Появляется. Рождается, разбивая лед. Пока еще крохотная незаметная трещинка ползет по несокрушимой ровной глади. С каждым мгновением удлиняясь и разрастаясь. …ожидание? Я — жду? Быть такого не может, но теперь, когда отправлен Зов, а мальчишки-барда, покоряющего мертвых и ведущих их за собой, словно цирковых собачонок, все нет и нет… я — жду. И это ожидание меняет все. Уничтожает. Или создает. …иди же ко мне, Нергал, — божественные губы раздвигаются в подобии улыбки. — Иди же, лич и бард, мне безразлична твоя музыка, но претит упоение силой, принадлежащей только богине. Я приготовила тебе прекрасную встречу.***
Он приходит. И меня это… радует. Как могло такое случится? Не молчание, не тишина, не отсутствие времени и суеты радует бессмертную богиню. А то, что какой-то выскочка, человечек приходит на ее зов — да это даже звучит абсурдно! Личей создавала я сама. В них присутствовала сила и величие мертвых и способность ощущать, свойственная живым. Мои творения. Только личи из живущих в подлунном мире, за исключением жалкой горстки неких особенных магов, могли видеть меня и приходить в мой мир по божественному зову. Их было мало, и только избранные удостаивались чести видеть и слышать свою богиню. Но даже так по имени я знала только одного. Сильнейшего из всех. Столь юного. Тонкого. Хрупкого, как кость. Столь же несгибаемого. Нергал молчит. Стоит прямо. Не падает ниц, не воздымает руки. Черные волосы непокорно развиваются вокруг худого, обветренного лица. И я говорю первая. — Пришел? — Пришел, моя богиня, — у него узкие губы, бледная, как у всех личей, кожа и черные глаза. Все то же самое, что у всех. И одновременно — незабываемое лицо. — Ведь ты так хотела меня видеть. Я здесь. А он, значит, не хотел?! На мгновение я теряюсь. И только ощущение того, как холодная, почти живая ярость охватывает, туманит доселе ясный разум, останавливает меня от мгновенной расправы с наглецом, посмевшим утверждать, будто я — я! — хотела этой встречи больше, чем он… Прежде, чем я справляюсь с неуместным порывом, Нергал вдруг запускает руку за пазуху и извлекает… — Я принес тебе подарок, моя восхитительная богиня. Позволь вручить его. Поистине ты — королева всех миров, ибо смерть венчает любую из жизней. Несправедливо, что смертные царьки носят их жалкие короны, тогда как моя богиня восседает на троне с непокрытой головой! …венец. Венец из костей. Причудливо изогнутая белоснежная материя, прочнейшая, и изящная, ажурная, как дыхание на морозе. Удивительная, тонкая работа. — Вы позволите, моя богиня.? Улыбка разрезает его сдержанное лицо, как свет луны — ночную мглу. …кажется, я понимаю, почему мертвые идут за тобой, Нергал. И дело не только в силе твой магии. Не столько в ней. Сколько в том, почему даже я не говорю ни слова, когда лич, человек, твердым шагом приближается к божественному трону, а я… склоняю перед ним голову, чтобы узкие руки могли возложить венец. Безумен… …и прекрасен. И только осознание этого приводит меня в ужас. Нет нужды бросать взгляд на моих самых преданных слуг, почтительно склонившихся у трона. Они слышат мысли, но мне хочется сказать вслух. — Убейте его, — говорю я. — Он нагл. Его дерзость оскорбила богиню. Нергал безоружен. Кроме узкой костяной флейты в руке у него ничего нет. Ни капли страха на его бледном лице. — Если моя богиня хочет, чтобы я сражался за нее — я буду сражаться, — почти равнодушно произносит он. И я наклоняюсь к нему чуть ближе, так, чтобы ему некуда было отвести взгляд. Хотя он и так его не отводит. — А чего хочешь ты? — Я всегда стремился к самому лучшему, моя богиня. — И что же лучшее для тебя? — Ты.***
Азарэт — безликий демон в обличии чёрного облака, пожирающего живую плоть. Внушающее страх чудовище, от вида которого становились на колени короли прошлых тысячелетий, стоило только взметнуться чернильно-угольным крыльям. Нергал не боится. — Ни одна женщина из живущих или умерших не сравнится с Вами, моя богиня. Мориан. Исполинская птица, со стальных перьев которой стекает кровь умерших в боях. Ее клюв разрубает металлические наконечники копий, а когти ломают хребты боевых хорнордов. Нергал не боится. — Я счастлив, что могу говорить с Вами, смотреть на Вас, что вы будете носить мой подарок на протяжении той вечности, лишь малую часть которой я успеваю разделить с Вами, моя богиня. Назэвил. Дракон, отринувший плоть. Его огненное дыхание сжигало города, его тень закрывала солнце. Люди вырезали собственные сердца, считая эту смерть более лёгкой и приятной, нежели гибель в пасти Назэвила… Нергал не боится. — Но знаете, что доставляет мне наивысшее удовольствие? Надежда на то, что вы тоже… будете думать обо мне иногда, моя богиня. Прошу прощения. Я не готов умирать!***
Этот бой я смотрю сквозь сомкнутые у глаз пальцы. Нергал не может выстоять против них, один, безоружный и смертный… но его костяная флейты разит вернее копья, удары — безупречны, а скорость превосходит представления о возможностях жителей подлунного мира. И я… досадую. Досадую на себя. На то, что улыбка окровавленного рта непобежденного Нергала вызывает мою улыбку. В какой-то момент мои слуги из последних сил наваливаются на него все разом, втроём… и проваливаются в подлунный мир, словно под речной лед. Я могу последовать за ними. Но я жду. Жду. Жду. Твоё второе имя для меня, Нергал, — это ожидание. Как и ты, оно раздражающе-сладко и дробит вечность на вибрирующие отрезки.***
Слуги возвращаются по одному, безмолвные разорванные тени. Пристыженные. Побежденные. Каждый из них несёт мне весточку от Нергала. Каждого из них, ужасающего, смертоносного монстра, Нергал превратил в своего посланца, исписав кровью их продырявленные шкуры. «Моя богиня! Вы встретили так неласково того, кто лишь восхищался вами». «Отныне я позабочусь о том, чтобы найти и призвать меня Вы не сумели». «Однако любовь к Вам остается навеки той силой, что позволит стоять мне на грани миров, принадлежать им обоим. Не становясь слугой ни одного из них. Нергал». Лжец. Льстец. Наглец… — Ищите его, — отдаю я приказ. — Ищите и приведите ко мне. Наш разговор не окончен.***
Время идет. Время, стоявшее до этого целую вечность, словно солнце в зените, двинулось с омерзительно-ржавым скрипом, покатилось, как отсыревшее старое колесо от повозки существ из подлунного мира. Нергала нет. Нергала нет среди мёртвых, и никто не может отыскать среди живых. То там, то тут его имя горит на губах самых разных существ, то тут, то там падшие признают его — не мою! — власть над собой. Но отыскать его мои слуги не могут. Вне себя от гнева я уничтожила их и развеяла прах по миру смертных. Если бы они победили, я все равно уничтожила бы их. Нергала нет. На смену гневу приходит отчаяние. И видения. Боги не видят снов, поскольку никогда не спят, не имея слабого тела, нуждающегося в отдыхе. Но картины, мелькающие перед моим взором, можно назвать снами наяву. Я вижу тонкую и гибкую фигуру черноволосого юноши с насмешливо-надменной улыбкой. Он бродит по свету, нигде не останавливаясь дольше, чем на одну ночь. Его лицо — калейдоскоп лиц, он научился накладывать совершенные иллюзии и менять черты, но взгляд остается прежним — непокорным. Не покоренным мной. Вот веснушчатый рыжеволосый малец, пастушок, спит в стогу пряного сена под открытым небом, положив под голову котомку, из которой торчит кончик затейливой костяной флейты. Вот старец, убеленный сединами, с изборожденной морщинами и пятнами кожей сидит на деревянной скамье в чужом доме, испросив ночлега. Вот маг с причудливыми узором древних рун на ладонях остановился у ручья, омывая руки перед одним из немногих храмов, посвящённых мне — его холеные пальцы, дразня, проходятся по каменному изгибу губ мраморной статуи, совершенно на меня не похожей. Он и только он знает это — и наслаждается этим знанием. Смеётся — и его смех, существующий лишь в глубине моего сознания, заставляет меня крепче сжимать губы. Вот черноволосый странник пробирается через ночной лес, отодвигая руками тугие упругие ветви. Луна озаряет его бледное лицо, слепит глаза, которые смотрят на мир иронично и равнодушно. Лабиринт деревьев неожиданно заканчивается, и юноша выходит на огороженное деревянным покосившимся забором неухоженное старое кладбище. Любой другой на его месте обошёл бы стороной скопище заброшенных, размытых дождями могил — отвратительное пренебрежение существ к смерти! Он же идет и присаживается на полусгнившую скамью, достаёт из походного мешка костяную флейту, но не подносит ее к губам, просто держит в руках, задумчиво выстукивая кончиками пальцев какой-то незнакомый мотив по твёрдому боку своего призванного оружия. Сначала тихий глухой перестук кажется бессмысленным, невнятным, тонет в сумятице прочих лесных шорохов, скрипе веток на ветру, шелесту крыльев охотящихся сов, гортанному рыку голодного зверья. Тук. Тук-тук. Туки-тук. Туки-тук-туки-тук-туки-тук. Прочие суетливые шумы постепенно стихают, будто говорливые птицы в клетке, закрытые непроницаемым для света покрывалом. Я вздрагиваю, понимая, что ритму его пальцев невольно подчиняется мое дыхание. Вздрагиваю, понимая, что дышу. Что его пальцы, его дыхание и мое звучат в унисон. Земля на могиле в двух шагах от Нергала начинает шевелиться.***
Не одно десятилетие минуло с тех пор, как последнее тело было возложено в благодатную жирную и влажную землю старого кладбища. Давно закончилось пиршество могильных червей, не одна сотня дождей оросила неглубокие рыхлые могилы. Сгнили и стали частью земли принесённые когда-то для покойных цветы и угощения, соломенные куклы и украшения. Скелет, поднимающийся из тёмных недр своего последнего пристанища, не сохранил ни кусочка слабой недолговечной плоти. Но ни для меня, ни для Нергала его — ее — история не является тайной. Как и ее облик, столь пленительный при жизни, юной обольстительной красавицы, убитой из ревности одним из своих любовников и похороненной другим. Прелестница, сводившая с ума смертных при жизни, ныне — обнаженные кости, лишённые покоя ритмом, заданным Нергалом. Моим Нергалом. Моим! Из соседнего холмика по его беззвучному зову наружу выбираются костяные пальцы. Словно бы отрубленные ладони, точно пауки, взбираются по ногам юноши, перехватывают флейту и продолжают покорно отстукивать завораживающий ритм. А Нергал протягивает руку влюбленно замершему перед ним умертвию. И танцует. Его сапоги скользят по кладбищенской земле, ребро ладони чувственно прижимается к выскобленным годами белоснежным костям. А мое сердце выбивается из плена призрачной глухой мелодии. Даже сейчас, грезя наяву, я зла. И эта злость совсем иного рода, нежели ранее. Вожделеющая, ноющая, она тянет меня, словно кровососущее насекомое — божественную влагу, текущую по хрупким сосудам смертных. — Что это? Что со мной? — спрашиваю я всеведущих мертвых, и их назойливый шепот ядовито сочится со всех сторон: — Ревность, наша богиня. Это бывает. …А Нергал, которого я никак не могу отыскать, в моих видениях танцует с мертвой девушкой и улыбается ей и серебряной луне над заброшенным кладбищем. — Нергал, — говорю я, сжимая ладонями венец из ажурных позвонков на голове. — Нергал, если ты… если ты не придешь ко мне сам, я подниму мертвых во всех мирах. Всех мертвых. Их куда больше, чем живых, Нергал. Знаешь, что будет дальше? Знаешь, что случится с твоим миром, по грани которого ты бредешь столь беспечно, пренебрегая зовом своей богини? Я расскажу тебе. Сначала земля задрожит слегка, потом — все сильнее и сильнее. Затрясутся дома и замки, дерево, металл и стекло пойдут трещинами, моря сперва подернутся рябью, а затем выплеснут своих бесчисленных мертвецов на берега. И даже крылатые будут с опаской смотреть вниз, нарезая круги в ледяной синеве разгневанного неба. А потом земля разверзнется, и те, кто удержится от падения вглубь, позавидует сорвавшимся. Мертвые восстанут и вернутся в мир живых, и будет бой, поскольку там им нет места. И кто победит в этой войне, Нергал? Стремительной и кровавой войне, расколовшей мир, как фарфорое блюдо, войне, развязанной из-за твоей гордости и упрямства! — Нергал! Я кричу, и надлунный мир содрогается. Кренится. Стонет. — Нергал!!! От этого крика ураганы поднимают головы, луна тянет на себя морские волны, стараясь закутаться в них, словно простывший старик в шерстяные пледы. — Нергал… — шепчу я, тихо, так тихо, что сама себя не слышу. И только тогда получаю ответ. — Не надо. Я возвращаюсь к вам сам, моя богиня. Не надо войны. Не плачьте.***
Я плачу?! Боги не плачут, глупец. …ожидание — твоё второе имя, Нергал. Но теперь мне есть, чем его заполнить. Я позабочусь о том, чтобы ты никогда не покинул меня. Твоё присутствие раздражает. Твоё отсутствие невыносимо. Я могла бы приковать тебя к отвесной скале, Нергал. Пронзить насквозь твоё бесчувственное сердце проклятой костяной флейтой так, чтобы кровь вытекала по капле, миг за мигом отмеряя нашу общую отныне вечность. И только за мгновение до того, как смерть навечно запечатает во льду твой дерзкий взгляд — наполнить кровью твоё тело снова и запустить биение сердце. Снова и снова. Я могла бы сжигать твою прекрасную бледную кожу в соплах надлунных вулканов, наблюдая, как морщится, чернеет и разлетается безжизненным прахом свидетельство твоей человечности. А потом лепить тебя заново, из праха, глины и собственных слез… …потому что ты прав, Нергал. Я плачу. И все, что в итоге нашлось для тебя — клетка из черненого серебра. Зачарованный божественный металл, с которым не справится даже твоя сверхъестественная сила. Ты будешь мой, Нергал. Всегда мой. На расстоянии выдоха. Вытянутой руки. Моя добыча. Мое сокровище. Мое проклятие.***
— Смотри, богиня, — издевательски прокричал темноволосый юноша, сидящий верхом на драконьем скелете. — Вот я и пришел. Что тебе от меня нужно, великая? Дракон, доставивший строптивого лича в надлунный мир, поистине огромен. И я — я! — смотрю снизу вверх на смеющегося черноглазого Нергала. Он пришел не один. Мертвые тянутся за ним, склоненные в почтительном поклоне скелеты людей, оборотней, драконов и прочих, таких гордых и высокомерных при жизни, таких смиренных и послушных после. Огромное воинство мертвых, идущих за твоей красотой, силой и дерзостью. Восемь тысяч мертвых пришли за тобой, подчиняясь живому. Станешь ли ты покорным, когда… если ты умрешь, мой Нергал? — Я принес тебе дары, моя богиня. Тебе же понравился мой прошлый подарок? Уверен, ты носила его, не снимая… я знаю, чем порадовать тебя. Он — знает! Я хотела посмеяться над ним. Чтобы он чувствовал мое торжество и злорадство, разрушительную мощь моей злости и спасительную силу великодушия. Хотела везти его в клетке, как дикого плененного зверя, как раба, на потеху прочим и в устрашение. Хотела ломать раз за разом, слово за словом. Забрать себе плоть и кровь, вытянуть душу, — а потом собрать заново и смотреть-смотреть-смотреть на то, как улыбка сменяется ужасом и болью, как он склоняется передо мной на колени, как он воет и ползает по земле… Но… Нергал соскальзывает с костяного драконьего бока и идет, не сбавляя шага. Мои темные волосы колышутся от его стремительного приближения. Я могла бы сменить облик. Показаться огромной, в полнеба и поразить его своим величием. Показаться древней, как мир — и устыдить его мудростью. Принять иную ипостась — и застращать его силой. Но я выбираю стать… ему под стать. Такой, как он. Человеческий облик. Невольно я даже немного повторяю его черты — бледная кожа, темные волосы рассыпаются по плечам. И… клетка, открытая клетка, стоит за моей спиной. Нергал на нее не смотрит. Смотрит на меня. Сверху вниз. — Ты очаровательна, моя богиня. Зачем ты заставляешь меня? Разве ты не знаешь, что быть в разлуке с тобой невозможно? Зачем тебе безвольная кукла? Оставь мне мою свободу и силу. Его руки легко и нежно проводят по шее, застегивая ожерелье из драгоценных камней и застывших смол. Ласкают запястья браслетами. Пальцы — кольцами, словно я — его нареченная невеста, а он заявил на меня свои права. Дары Нергала… приятны. Украшения давно надеты, но Нергал не отдергивает рук. Скользит по лицу, по губам — тем же жестом, что в моем видении. Улыбается. Сравнивает камень и мою кожу? Что это, мертвые тени? Ответьте мне. Я не знаю. У меня нет крови, что тогда кипит внутри этого иллюзорно-хрупкого человеческого тела, обжигающе, словно вулканическая магма? У меня нет сердца, что же тогда продолжает отстукивать заданный им ритм? У меня нет плоти, но я хочу его. Он мой, и так уже мой — я хочу больше. Глубже. Ближе. Проникнуть и постигнуть. Понять. Себя или его? …молчите, мертвые. Не смейте издать ни звука. Я сама должна получить ответ. — Я мечтал о тебе, Магарэт. Позволь мне тебе сыграть… Мое имя, произнесенное его губами, само как музыка. Но… я киваю. Нергал подносит флейту ко рту. Играет.***
Мне известно, что музыка смертных бардов бывает разной. Есть песнь созидания, излечивающая раны и поднимающая дух, воодушевляющая, возвышающая, песнь жизни, роста и света. Есть песнь разрушения, распада и заката, кровоточащая, разрывающая, обжигающе-темная, давящая, песнь смерти. За свою вечность я слышала обе песни. Не раз. Но никогда не доводилось мне слышать ничего подобного мелодии призванной флейты. Никогда ранее я не могла помыслить, что созидание и разрушение — это одно и то же. Что они могут вплетаться одна в другую, словно тела любовников после долгой разлуки. Твои пальцы и губы творят чудеса, Нергал. Может быть, поэтому я смеюсь, когда ты играешь мне счастье, летнее, как щепотка душистых, чуть кислых ягод, полноцветное, многогранное, цветущий луг, трель ручья. Я смеюсь, прижимаясь к твоей груди, пряча лицо, а наши длинные волосы сливаются, точно струи. Я не знала, что такое счастье раньше, Нергал. Может быть, поэтому я плачу, когда ты играешь мне горе, бескрайний океан печали, накрывающий с головой, оглушающий, забивающий рот привкусом тлена и плесени. Я плачу, ощущая, как слезы то впитываются в ткань плаща, то падают вниз, еще одна плошка влаги в извечном круговороте. Я будто плющ, обвилась вокруг твоего тела и упаду без твоей поддержки. Я не знала, что такое горе раньше, Нергал. Может быть, поэтому, когда флейта выскальзывает из твоих рук, а губы прижимаются к моему лбу, вискам, губам, я все еще смеюсь и плачу, плачу и смеюсь, а ты берёшь меня на руки, вырывая из безвременья, из глухоты и слепоты, и я — зрячая, обнаженно-живая, не могу на тебя не смотреть. Я дам тебе весь мир, Нергал. Я дам тебе себя, всю, без остатка. Но свобода? Это слишком дорогая цена. Мне не заплатить. Клетка удержала бы его, но нет. Он не создан для клетки. В какой-то момент Нергал подставляет мне беззащитно-узкие запястья. И в этот миг серебряная цепь, словно живая змея, смыкает острые челюсти, щёлкают затворы зачарованных креплений, и он остается, как я и хотела, прикованный, мой, мой без остатка, без условий, без возможности побега. Прикованный не к холодной скале во власти ветров, боли и одиночества. Прикованный ко мне. Я держу цепь, обхватившую его руки, и тяну к себе. Боги не дышат, но я — дышу. И не могу дышать. Стопой отталкиваю упавшую флейту, она скользит по каменному полу, как по льду. Еще один стук сердца — которого нет у богов, но этот стук я ощущаю отчётливей выстрела — в чёрных глазах Нергала нет понимания происходящего. Но и насмешки нет тоже. От поцелуев бледные губы стали ярче, и я смотрю не в глаза, а на них. И поэтому пропускаю момент, когда Нергал резко дёргает цепь, не вырывая ее конец из моей руки, а словно оборачивая вокруг меня, отточеннным движением воина. Потеряв равновесие, я падаю, увлекая его за собой, серебряное кольцо цепи сдавливает предплечья. Что-то сверкает в его ладони, сквозь мокрые слипшиеся ресницы в первый момент кажется, что Нергал сорвал луну с небосвода. Но это не луна. Это серп, молниеносно выхваченный Нергалом. Мое до поры до времени висевшее на поясе оружие, отнимающее жизни смертных, ибо жизни — жатва и награда, кара и плод. Не просто оружие. Убитые им никогда не возводятся вновь. Не придут во снах к близким и потомкам. Не пролетят над миром лёгкой лунной дыркой, светлой паутинкой прозрачных воспоминаний. Их удел — забвение. Серпом смерти можно скосить даже жизнь бога. Его острое лезвие прижимается к шее, а серебряная цепь спеленала руки. — Я бы остался сам, — хрипит он. — Зачем, я бы остался… Потому что ты человек. Потому что ты — это ты. Потому что я — это я. — Поклянись, что дашь мне уйти, или я убью тебя, Магарэт. Его руки очень сильные, несмотря на обманчивое изящество пальцев. Я знаю. И его взгляд холоден. Я не знаю, что делать, не знаю! Мертвые молчат, а полоска смертоносного металла впивается в шею. — Поклянись! Взмах — и серп рассекает нить подаренного им ожерелья. Драгоценные камни рассыпаются, точно дождевые капли. — Клянись! Взмах — и браслеты падают тоже, а на запястьях остаются крошечные рубцы, набухающие багряным. Не может этого быть… — Поклянись, Магарэт. У меня уже нет пути назад. …у меня тоже теперь его нет, Нергал. — Клянусь, — голос мертвее мёртвых. — Я дам тебе уйти. Кровь, густая, горячая, тёмная кровь, течет по моим рукам, и его пальцы тоже теперь в крови. Очень медленно Нергал поднимает ладонь ко рту и слизывает алую каплю. Смотрит. Перед тем, как повернуться и уйти, бросает взгляд: насмешливый и горький. — Прощай, моя богиня. Встретимся, когда я умру. Я надеюсь, ты придёшь за мной сама, моя Магарэт. Темноволосый странник из видений. Мой единственный любимый. Мой любовник. Насмешливый дерзкий бард. Сильнейший лич. Пастух. Старец. Калейдоскоп смазанных образов проносится перед глазами. Шаг прочь. Шаг прочь. Еще шаг. — Ты забыл свою флейту, Нергал. Он оборачивается и улыбается мне. — Верно… Словно во сне я подбираю с пола узкую костяную флейту. Она так точно ложится в ладонь, словно там ей и место. Подхожу к юноше, близко-близко. Ни один из смертных не был мне ближе. Ни один не будет. Ни один бы не выбрал свободу. Ни один бы не ушел от меня с улыбкой, обрекая на годы ожидания его смерти и вечность воспоминаний. Мой голос — всего лишь нота в хоре голосов мёртвых. Одна из. Я и сама мертва. — Будь ты проклят, Нергал. Ты никогда не умрёшь той милостивой и благословенной смертью, что забирает жителей подлунного мира. Никогда больше не войдёшь в мой чертог. Ни ты, ни те, в ком будет хоть капля твоей черной ядовитой крови. Ты попробовал мою кровь и теперь отравлен ею, ты и твой род. Будь ты проклят. Я взмахиваю острой флейтой, словно кинжалом, один раз, второй… Красные дорожки кровавых слез текут по его щекам. Я плакала о тебе, Нергал. Теперь твой черёд.Эпилог
Мертвые больше ничего мне не шепчут. После того, как ушел Нергал, я вырвала им языки. Но их молчание, их мысли красноречивее воплей. «Не…небо сегодня такое высокое и светлое, о великая». «Нер… неровные красные полосы заката разрывают его спокойствие». «Га. гарь. Запах гари, ты чувствуешь, о великая?» «Ал…алые всполохи — это не закат, это кровь, великая». «Их все больше… тех, кого он создал. В подлунном мире их называют вампирами». «Его называют их богом». «Он бродит по свету, великая». «Он так редко берется за флейту». «Ни один из целителей не смог излечить его, великая». «Он слеп». «О, великая, время летит, точно камни с горы». «Ты молчишь». «Не открываешь глаз». «Отзовись, великая». «Убей нас…» «Не молчи… молим… молим» Что ж, они правы. Время идет. Секунды? Века? Тысячелетия? Да, они правы. Нергал не смог вернуть себе зрение, хотя страстно хотел этого. Долгие годы скитаний он думал, что мое проклятие заключалось в слепоте. Но лишь когда судьба однажды забросила бессмертного Нергала из благословенного мира Эёрана, полного благодатной магии, в один из бесчисленных миров, магии лишенных, он сполна испытал муки голода, выворачивающего нутро и сжигающего заживо. И дерзкий непокорный Нергал стал всего лишь зверем, жаждущим живой смертной крови. И он убивал и пил кровь, наполняя флейту, как сосуд, а потом, осознав, что произошло, рыдал над горами трупов кровавыми слезами из выколотых мной глаз. В тот раз он смог вернуться. Долгое время Нергал жил в Эёране, и я не следила за его судьбой. …Мертвые — следили. И так громко молчали о нем, что я слышала, слышала все их визгливые мысли. Нергал создавал подобных себе. И его потомки почитали его как бога. Смешно. Все эти тысячелетия — или секунды — я не открывала глаз, пребывая в надлунном мире, собирая смертную жатву, не глядя. Но… «Не… Говорят, что его больше нет, великая». «Р… Разве он мог умереть?» «Г… глаза, великая, откройте глаза, вы найдете его». «А… а если…» «Л… лучше бы…» Ресницы, слипшиеся от слез, тяжелее небосвода.***
Я нашла Нергала в одном из крошечных малолюдных немагических миров. Малолюдном когда-то. Совершенно пустом теперь мире. Он уничтожил всех. Женщин, детей, стариков. Каждого. И остался единственный живой в окружении пляшущих мертвецов, ни один из которых не мог больше напоить его своей кровью. Нечаянный бог, запертый в ловушке проклятия, собственной слабости и подступающего безумия. Некогда прекрасный и гордый Нергал выл и стонал, ползал по земле, кусая ладони. Но собственная кровь не могла утолить его дикую жажду. Окровавленная и разбитая флейта торчала из груди одного из убитых. И я… должна была почувствовать, что я отомщена. Все так, как я и хотела. Все…***
Мои руки на его плечах. Нергал замирает. Принюхивается. Но не пытается вцепиться зубами. Я глажу его, ощущая, как расслабляется измученное тело под моими ладонями. Спи, Нергал. Я целую твои волосы, стирая поцелуями серебро среди черных прядей. Спи, Нергал. Ты был так одинок, ни одна из женщин, отдававшихся тебе, не смогла подарить ни покоя, ни счастья. Ты стал создавать подобных себе. Но игрушки не бывают друзьями. Я тоже была одинока. Спи, Нергал. Я верну тебя в мир Эёрана, где ты родился. Починю твою флейту. Сильнейшие из твоих детей сделают тебе самую надежную из могил, спрячут тебя от бренного мира и будут почитать тебя, возносить мольбы и кляться от твоего имени. Твое имя станет легендой. Спи, спи, спи… Ты же не просто так оказался здесь. Ты хотел покончить со всем, Нергал. Я бы тоже хотела… Но я не могу. Его руки вдруг взметаются вверх и ощупывают мое лицо. Корону на голове. Сухие обескровленные губы улыбаются, шепчут. И я наклоняюсь ниже, чтобы услышать последние слова Нергала перед тем, как сон, столь похожий на смерть, окончательно сморит его: — Тебе так идет этот венец, Магарэт. Не снимай его… никогда.