Четыре грани финала

— Даша, — мама умудрилась немного успокоиться. — Ты можешь объяснить своё упрямство? Я предлагаю разделить власть над миром, и я даже прощу тебя за всё, хотя спокойно могла бы не делать этого. Я не понимаю, что здесь вообще можно выделываться. — Мам, — я немного шагнула вперёд; Дэдпул опустил катану, пока что не мешаясь. — Ты хоть понимаешь, скольких людей ты сейчас убила? И ради чего? Мы можем построить новый мир и без этого. — Людей? — это её разозлило. — Даша, ты совсем отупела. Это не люди, это всё те уроды, на которых ты вечно пялилась. Среди них нет ни одного нормального человека, всё скачут как дебилы, палочками машут и какими-то глупостями занимаются. А если кто-то начнёт обустраивать мир как нужно, то мигом побегут мешать, со всем этим добром, силой любви, ещё каким-то бредом. Можно подумать, что эта сила любви их накормит и одежду сошьёт! — Ты считаешь себя нормальным человеком после всего этого? — Даша! — она вновь крикнула. — Вот за это ты точно будешь наказана! Погуляла, видите ли, на свободе, решила, что ей родители не нужны. Ну и много ты без нас сделала? Многого добилась? Ты только из-под палки и можешь работать, так чего продолжаешь упрямиться? Живо подошла сюда! — Мама… — Живо, я сказала! — Мама! — в горле першило. Болезнь или слёзы? — Мама, выслушай меня, пожалуйста! Все они, все кого ты называешь уродами, они не уроды, мама! Они хорошо выглядят, они говорят правильные вещи, мне они нравятся! Пожалуйста, не говори о них так и не убивай их! — Правильные вещи?! — она распалялась всё больше. — Ничего себе правильные вещи, ты нас всех убила из-за того, что наслушалась этих «правильных вещей»! И пусть они говорят что угодно, но твоя семья мы! И слушаться ты должна нас! А не этого идиота в трико! — Трико? — тут уже Дэдпул не выдержал. — Мадам, это первоклассный костюм из жаропрочного эластичного материала, предназначенный для действий в условиях жаркой перестрелки! Да и вы сама в латексе! — Потому что это тело омерзительно! И знаешь, — мама злобно посмотрела на меня. — Я слишком долго с тобой вожусь. Сейчас просто убью этого мерзавца, а затем промою тебе мозги так, чтобы и пикнуть не смела. Уж извини, но ты сама не слушалась. Я попыталась ещё поговорить с ней, но рот сам собой закрылся, ноги подкосились, а телу стало неожиданно хорошо. Так тепло и уютно, что даже мокрая одежда перестала беспокоить. Ни о чём не думай. Отойди в сторону, расслабься и посмотри на то, как мама разделывает этого мерзавца. Он ведь обманывал тебя, да? Вот сейчас и получит. — Эх, — Дэдпул вытащил вторую катану. — Почему все так ненавидят пацифизм? Он же никого не убил. Если только косвенно, но топоры и ножи тоже убивают косвенно, однако мы не обвиняем их и не садим в тюрьму. Кроме масляных ножей, ибо нельзя быть таким тупым. Мама лишь вытянула вперёд руку, однако фигура Дэдпула вновь даже не дёрнулась. Я не знаю, как и откуда, но он почти наверняка добыл защиту от телекинеза. И подчинить его нельзя, это же Дэдпул. — Вот-вот, — закивал тот одобрительно. — И что тогда у нас остаётся, мадам? Трезубец прорезал его фигуру, но Дэдпул мигом переместился за спину мамы и замахнулся катанами. Та среагировала моментально и ударила ногой с разворота, но Дэдпул опять исчез и появился сверху. — Слушайте, мадам, — трезубец рванул ему навстречу, но ткнул лишь пустое место: Дэдпул появился в стороне и заговорил неожиданным баритоном. — Как насчёт того, чтобы тупой вымышленный урод высказался о своём статусе и прояснил вам ситуацию? Я понимаю, что вы опять не будете слушать, но хэй, разве это хоть когда-то мешало мне говорить? Он отпрыгнул подальше, вынул пистолеты и начал стрелять в маму. Та спокойно, чуть ли не шагом уклонялась от пуль и вновь целилась трезубцем. — Видите ли, мадам, я как взрослый, зрелый и уверенный в себе мужчина могу сказать — как человек вы полное дерьмо. И были им если не всегда, то очень долго. Ваша дочь понимает это куда лучше вас, но не может высказать. Во-первых, боится. Во-вторых, не понимает степени дерьмовости человека в целом. В-третьих, уверена, что ничуть не лучше и даже хуже вас, поэтому не имеет права осуждать. На самом деле имеет полное и абсолютное, потому что сравнивать людей по «хуже» занятие неблагодарное, а твоё мудачество не отменяет. Но даже если скажет, то вы лишь обосрёте её и загнобите, ибо скажет «без должного уважения» и вообще не имеет права. Но что есть должное уважение? И кто имеет право? И как доказать мудаку, что он мудак? Всё это вечные вопросы человечества, на которые трудно найти ответ, ибо всякие мудаки мешают. Всё это Дэдпул говорил отнюдь не в полной тишине: мама визжала, оскорбляла его, без устали размахивала трезубцем и даже начала выпускать лучи из глаз. Один из них поджёг цветы, начало пахнуть дымом — но Дэдпул не унимался, уклоняясь от всего, а его вежливый голос был слышен сквозь любой шум. — Вам покажется это удивительным, мадам, но люди тянутся к тем, кто может позволить назвать себя мудаком. Тянутся до такой степени, что в итоге и ему позволяют так себя называть. Мы, разумеется, говорим про разумных людей, вышедших из подросткового пубертата, хотя некоторые и в пубертате впитывают. А раз вы не позволяете, то ваша дочь перестаёт тянуться к вам и начинает тянуться к другим. В том числе ко мне, или к другому нарисованному персонажу, хотя давайте признаем — я лучший из всех них. Кстати, я сейчас не слишком аристократичен? Просто такое чувство, что на мне корсет и цилиндр сдавливает голову, так что стараюсь соответствовать. Наверное, телекинез мамы всё-таки влиял на него. Однако так и не мог пробиться. — Вернёмся к теме. Когда ваша дочь стремится вместо ваших объятий найти утешение в девочках и мальчиках с большими чем пожелает, то она неосознанно делает лучший выбор. То есть хуёвый сам по себе, но лучший в контексте. Потому что многие другие дочки начинают верить реальным людям, а реальные люди те ещё мрази. Одни пообещают увезти в Европу, а потом, приковывая наручниками к кровати, скажут, что бордель в Словакии тоже Европа. Другие будут красиво и элегантно распушить хвост, потом красиво и элегантно предложат провести ночь, потом ночь с записью на камеру, потом ночь с подружкой, с другом, с тремя мускулистыми бойцами, с лошадью. Третьи окружат любовью и обожанием, а в ответ ничего не потребуют, всего-то приходить на собрания и внимать словам гуру Аристарха Сигизмундовича, вещающего о скором конце света, остановить который можно лишь массовыми расстрелами. Но ваша дочь вместо всего этого выбрала криво нарисованных уродов, говорящих о добре, о силе дружбы, о том, что никогда не надо сдаваться и что если ты хочешь носить платье, то будь мужиком и носи платье. На вашем месте я бы ею гордился. Точнее, на вашем месте я бы не стал вымещать на своей дочери все обиды, комплексы и злобу, видя в ней лишь подручного. Но увы, если вам сказать всё это, то вы завизжите что угодно, лишь бы не зачинать самоанализ и не ранить свои хрупкие чувства, признавая себя отнюдь не лучшим человеком в мире. Мама действительно визжала, и уже почти охрипла, но так и не могла даже зацепить Дэдпула. Тот посмотрел на меня, грустно покачал головой и сказал: — Прости, Даша, если я тоже был мудаком. Мне очень трудно не быть мудаком, иногда это слишком весело. А теперь прекращаем эту нудятину и ковабанга! Пистолеты щёлкнули, но вместо пуль из них выскочили красные светящиеся лезвия, похожие на мечи из Звёздных Войн. — Нахуй логику! — Дэдпул взмахнул ими, и на маму рухнул жираф, из пятен которого начали выпрыгивать маленькие дельфины с огнемётами. Огоньки мигом заплясали по латексу — но столь же мелкие, мигом погасли, а всех животных раскидало в разные стороны. Дэдпула же тем временем окружили птицы, а сам он непонятно когда переоделся в длинное голубое платье и нацепил парик светлых волос — так и не избавляясь от маски. Затем закружился и запел — мелодичным фальцетом, без внятных слов, под аккомпанемент птичьего свиста, и от этих кружений образовалось несколько смерчей, мигом кинувшихся на маму. Мама выстрелила лучом навстречу им, мгновенно разгоняя смерчи и пытаясь задеть Дэдпула, но тот продолжал кружиться и петь, даже когда луч прервал птичий концерт. По пути он протанцевал в пламя, и то также кинулось пожирать маму, но точно так же было развеяно. Я смотрела на всё со стороны — сражение никак меня не задевало. Пара лучей прошли совсем рядом, но совершенно не задели. И я не боялась, я лишь стояла и нежилась от удовольствия, ведь всё хорошо, обо мне позаботятся, всего-то надо выполнять все приказы… Белое тело появилось из ниоткуда — Б-кот примчался маме на помощь и окружил Дэдпула зелёным сиянием. Но почти сразу же на него свалился толстый рыжий кот, и во все стороны полетели сгустки энергии, сопровождаемые кошачьим ором. Кажется, это Кисер. Б-кот засветился зелёным, но Кисер сверкнул жёлтым и вцепился ему в горло. Коты дрались не на жизнь, а на смерть, но пока победителя не было. Последняя волна птиц окружила голову мамы, разлетелась перемешанным с кровью пухом — и танцующий Дэдпул оказался совсем рядом. Он вынул пистолеты и атаковал, но мама успела выстрелить лучом. Красно-синее пламя объяло его фигуру, проявляя лишь постепенно растворяющийся чёрный силуэт. Я не услышала ни одного крика боли, и силуэт продолжил путь, даже когда потерял человеческую форму… подлетел совсем близко к продолжающей стрелять маме… Красные лезвия прошли сквозь её череп, появились на затылке — и дикий крик едва не разодрал мой слух. Лучи дёрнулись, пройдя сквозь обоих дерущихся котов, исчезли вместе с ними и Дэдпулом, но его пистолеты продолжали впиваться в глазницы мамы, а та дико кричать. Пурпурная кровь потекла по лицу, закапала в траву…. И Акулпул вынырнул из-под земли с широко раскрытой пастью. Мама не успела ничего сделать — пасть захлопнулась, кровь брызнула широкой струёй, а акула нырнула обратно в землю, унося добычу. Наступила тишина. Состояние блаженства спало, вновь стало мокро и холодно. Я смотрела на место битвы, о котором напоминало лишь яркое пурпурное пятно на выжженной траве, и отказывалась осознавать произошедшее. Сначала бабушка, а теперь мама. Во второй раз. Вопреки всем моим желаниям. Только теперь и Дэдпул мёртв. И… много кто мёртв? Кроме Кисера, никто не явился сюда помогать мне. И не стоит ожидать, что кто-то явится. Кроме… третьего испытания. — Ну привет, доченька, — сказал Танос позади меня. — Давненько не виделись. *** Я успела повернуться — и сразу полетела на землю, лицо просто взорвалось болью, а во рту сразу стало горько. — Надеюсь, не надо объяснять, почему, — папа опустил кулак и прошёл к кровавому пятну. Осмотрел его, хмыкнул и лёгким движением приманил крохотный огонёк, влившийся в золотую перчатку на правой руке и прошедший по напрягшемуся телу алой волной. Я увидела это, хотя перед глазами всё плыло и тело молило об отдыхе. Дэдпул носил при себе Камень Реальности. Почти наверняка всё это время. — Наконец-то, — удовлетворённо выдохнул папа и повернулся ко мне. — Теперь эту морду преспокойно набью. Можно даже поблагодарить тебя, доченька, за такой шанс. — Шанс? — прохрипела я. Папа в ответ лишь поднял руку, и камни на перчатке сверкнули. Тень накрыла всю поляну, и когда я сумела встать, то увидела огромный дирижабль, закрывший пол-неба. Сопровождающий его рой самолётов казался насекомыми на фоне гиганта и я даже не сразу их заметила, отвлечённая огромным гербом на боку дирижабля. Кроваво-красные серп и молот. — Мужики всё время рассказывали о книгах, в которых такие вот простые люди, как мы, возвращались во времена СССР и спасали его от всяких предателей и пиндосов, — отец смотрел на дирижабль с широкой улыбкой. — Я всё мечтал, что однажды и у меня получится. Кто же знал, что из-за собственной тупой дочери. — Папа, — выдавила я; вид дирижабля отчего-то вводил в ужас. — Мама и бабушка, они… — Знаю. Но и хрен с ними. Эта старуха мне тоже надоела, уже сама не понимает, чего хочет, и совсем сбрендила. И я, как в тех книгах, соберу вокруг себя когорту красоток, так зачем мне жена. Только представь, белокурые, с сиськами, услужливые, во что-нибудь такое обтягивающее одеты… эххх, красота! — он довольно ухмылялся. — Не то что все эти нигры и фемипиздки пиндосские, на таких посмотришь и только уебать хочется. Ну ничего, когда моя страна захватит планету, то избавимся от них. На поля сошлём, пусть картофель для рабочих людей собирают, во, мигом обо всех правах человека забудут! Он захохотал, и от этого хохота живот скрутило ужасом. В моём мире… людей будут отправлять в рабство из-за внешности? Даже после смерти от такого не избавиться? — Так что я готов простить тебя, доченька, — папа повернулся ко мне. — Могу подарить какую-нибудь планету, просто сиди там и бездельничай сколько душе влезет, вселенский коммунизм я и так построю. Заодно тебе внешность подтяну, во, волосы чтоб нормальные стали, талия, сиськи, чтоб прям гордиться тобой можно было. Будет моя дочь женщиной наконец, а не дерьмом унылым. Его улыбка стала особенно неприятной, и столь же неприятная мысль зашептала: если папа превратит тебя в типичную красотку по своему разумению, то как скоро он захочет тобой обладать? Зная, что никто не выступит против, никто не накажет и не сможет остановить? Я не верила в эту мысль, но ноги подкашивались от страха перед его улыбкой. На что будет способен мой папа при полной безнаказанности и абсолютной власти? — Папа, ты… но ты ведь не будешь никого убивать? — Да как не убивать-то, доченька, — его голос стал мягким, даже неправильно добрым. — Что, предлагаешь оставить в живых пиндосов всяких, или прибалтов этих, или негров, что живут за наш счёт и ещё вечно недовольны? Чем возиться с ними и переучивать, лучше сразу убрать и дело с концом. Это даже убийством не будет, они просто исчезнут. — Папа… — будь что будет. Всё равно я не хочу жить в таком мире. — У тебя Перчатка Бесконечности. Она способна изменить саму Вселенную к лучшему, способна сделать так, что любовь и доброта не будут пустым звуком. Она может стереть границы между странами, установить вечный мир, дать каждому немыслимое богатство, уничтожить депрессию, апатию, страдания. Она может всё. Но тебе, папа, пришли на ум лишь убийства и порабощение тех, кто тебе не нравится? Ещё один удар опрокинул меня. Папа навис надо мной огромной фиолетовой тушей, а его золотые доспехи блестели так, что глаза сами закрылись от режущей боли. — Всё же ты отбилась от рук, — его голос оставался спокойным и даже добрым. — Наслушалась всех этих либералов. «Убийства», «рабство», «это же нехорошо, ню-ню-ню». То, что твоя страна потеряла всю свою гордость и должна дать отпор желающим разрушить её врагам — вот что тебя должно волновать. И ради восстановления Советского Союза, лучшей страны в истории, надо пройтись огнём и мечом по всему миру, чтоб никто даже не думал пикнуть против. Ударить первым, пока не спохватились. Видимо, надо будет тебя тоже на картошку отправить, вылечить нормальным физическим трудом. Походишь враскорячку от рассвета до заката и мигом перестанешь о всяких глупостях думать. Ну почему и тут… почему и тут вместо нормальных разговоров опять желание убийства, опять ненависть, опять… Надоело. И надо что-то с этим делать. Спасибо Дэдпулу — теперь я знаю, что. Попробую справиться сама. Хотя опять не совсем сама… Три фигуры проявились позади папы. Тот резко обернулся, поднял руку — но Асакура Рёко вонзила нож ему в плечо, а Юки Нагато и Суо Куё замерцали, словно поддерживая её невидимой силой. Перчатка всё равно сверкнула, ударила в девушек разноцветными лучами — и я не стала смотреть дальше. Пояс после всех перепетий ещё работал, мгновенно перенеся в нужное место. Коридор Хогвартса. Давно надо было сюда наведаться. Просто я не решалась привлекать внимание Дамблдора и портить возможный союз, да и Дэдпул советовал выждать. Но сейчас их нет и уже всё равно. Сосредоточиться. Забыть про мокрую одежду, комок в горле, боль и унижение. Трижды пройти по коридору. Открыть появившуюся дверь. Быстро забрать единственный предмет в комнате. Вылететь наружу от мощного удара. *** Я пробила стену, упала с высоты семи этажей замка, рухнула прямо на каменную площадку — но не погибла. Даже не сломала позвоночник. — Когда ты уже поймёшь, доченька, что вся твоя жизнь зависит от меня? — папа медленно опустился рядом. Похоже, инопланетяне ничего не сумели с ним поделать, даже плечо выглядело невредимым. — Я спас тебя тогда, когда ты рванула довериться незнакомому человеку, помнишь? Я дал тебе крышу над головой, еду, одежду, возможность учиться, и чем же ты отплачиваешь? Другие отцы, знаешь ли, своих дочерей ни во что не ставят, на панель выгоняют или сами насилуют. Или беспробудно пьют, продавая всё нажитое. Хочешь, чтобы так же было? Я молчала. Осталось дождаться удобного случая. — Когда я спрашиваю, то хочу услышать ответ, — папа схватил меня за свитер и поднял, а затем вновь ударил. — Или ты думаешь, что тебя спасут? Одни уже попытались, и их больше нет. Мы тут надолго, и я не отстану, пока не услышу ответ. Я молчала, и он ещё раз меня ударил, теперь оттлокнув обратно на камни. — Здесь нету либералов и их визгов о домашнем насилии. А я в любой момент могу тебя вылечить и даже воскресить, так что не надейся на спасение. Или у тебя припасён ещё один осколок? — он ухмылялся так, словно происходило что-то забавное. — Ну вонзи в меня, попробуй. Я тогда такое тебе устрою… Нет, осколка у меня нет. Есть кое-что интереснее. Он так ничего и не заметил — или заметил, но не обратил внимания. И всё, что надо… — Папа… — я встала и смело посмотрела на него. — Твой СССР… если это место, где тебя и таких, как ты, одобряли и привечали… то я сделаю всё… чтобы о нём забыли навсегда! Он не сразу понял и поверил в то, что услышал — это дало мне время вытянуть вперёд левую руку и оттопырить средний палец, подкрепив жест самой широкой улыбкой, что смогла из себя выдавить. Я могла в точности сказать, как он себя чувствует. Лишающий разума гнев — неуважение, оскорбление священной коровы, насмешка — перетекает в желание раздавить и уничтожить. Раз уж потом без проблем воскресить. До сих пор он бил меня рукой без Перчатки. Но сейчас не только замахнулся ею, но и зажёг все Камни. Наверняка чтобы я прочувствовала наказание за свои слова. Средний палец я не опустила — и папа, разумеется, ударил именно по нему. И нацепленное на палец кольцо вспыхнуло фиолетовым. Мы застыли, словно скованные невидимыми узами. Папа не мог, а я не хотела отвести руку, и сияния между нами перетекали друг в друга. Не знаю, сумела бы оригинальная Труба Мордевольта похитить силу Камней, но Выручай-комнату я попросила дать то, что сможет. И та не подвела. Сама Перчатка начала медленно разрушаться, а её осколки полетели ко мне. Сначала они тоже обвили руку, но затем частью стёрлись в золотую пыль, частью обвились вокруг среднего пальца уже правой руки, воплощаясь в ещё одно кольцо. Шесть цветов пробежали по его ободку и слабо засияли, готовые служить. Папа уже понял, что происходит, изо всех сил пытался вырваться — но эти силы также перетекали в фиолетовое сияние, с каждой секундой уничтожая всё больше шансов на успех. А когда удалось, то он сделал шаг назад, другой, пошатнулся и сам рухнул на колени. Я первым делом просушила одежду, затем изгнала из себя болезнь — частички Карнажа на всякий случай оставила. Убрала боль, утолила голод с жаждой, восстановила силы. Камни слушались беспрекословно и были готовы на куда более великие стремления, но пока что надо решить насущный вопрос. Папа резко постарел и ослабел, всё ещё стоял на коленях и улыбка его исчезла, сменившись чистой ненавистью. Но только так с ним и можно было поговорить — обезоружить, заставить склониться перед силой. Только так есть надежда, что он выслушает. — Я раскаиваюсь перед тобой, папа. Я действительно, вот честно не хотела тебя убивать. Он удивился — может, действительно выслушает. — Но ты не просто оскорблял то, что мне дорого, ты хотел это забрать. Не понимая, насколько оно важно для меня. И это был не первый случай, ибо, папа… я благодарна тебе. Я невероятно благодарна за то, что ты спас меня, я благодарна за всё, что ты сделал для меня, я просто благодарна. Но почему в ответ на мою благодарность я должна была получать унижения, избиения и ненависть? Почему вы решили, что если я задолжала вам, то об меня можно вытирать ноги? Я помолчала, но не услышала ответа. Папа продолжал смотреть на меня с ненавистью, не решаясь на большее. Думал, что иначе уже я изобью его в ответ. Я не избила бы даже без запрета на насилие. — Я понимаю, что так могло быть принято в нашем обществе. Я не знаю и не понимаю его правил, и вполне возможно, что там, в жизни, ненависть ко мне была правильным и нормальным делом. Но сейчас мы в другом мире, в мире, где можем отказаться от всего этого, воспринять даже то, что казалось невозможным. Так почему мы должны по-прежнему тащить сюда ненависть и желание убивать? — Ты дура, — похоже, он понял, что я не собираюсь драться, и осмелел. — Тупая наивная дура, которая насмотрелась тупых мультиков, начиталась тупых книжек и думает, что все смогут любить друг друга просто так. Провалила учёбу, провалила работу, села нам на шею, едва не опозорила семью, а теперь начинает чему-то учить. Молоко ещё на губах не обсохло нас учить! Разговаривать бессмысленно. В определённом смысле он прав, и уверен в этом. Как объяснить, что все эти провалы не должны являться поводом унижать меня, и что унижения делали всё только хуже? Никак. Он просто этого не поймёт. Не понял даже после смерти. Очень хотелось оставить его так и уйти. Изменить мир. Воскресить маму и бабушку, заставить жить в том, что получится, надеяться, что они постепенно поймут, как без ненависти и убийств гораздо лучше… но пока нельзя. Есть ещё одно дело. — Папа, ты сражался с Лордом Инглишем. С большим зелёным громилой, — имя ничего ему не скажет. — Где он теперь? Папа улыбнулся. Всё так же неприятно улыбнулся. И сказал: — Он уже здесь. Яркое сияние вспыхнуло за спиной, и я переместилась в небо почти на автомате. Спохватилась, вернулась обратно — чтобы увидеть, как Лорд Инглиш схватил моего отца за голову и раздавил её лёгким усилием. Он весь сиял и сверкал. Лицом-черепом, на котором место глазных яблок заняли постоянно меняющие свет и число бильярдные шары. Скрывающим равитую маскулатуру халатом, по оборке которого бежал поток продольных жёлто-фиолетовых полос. Золотым костылём вместо правой ноги, отполированным до блеска и также обёрнутым зелёно-красной полосой. Столь же отполированным золотым клыком в оскаленной пасти. Лорд Инглиш. Лорд Времени. Чудовище, разрушающее реальность. Финальный босс. Я подняла правую руку, и поток силы всех шести Камней рванул к Инглишу, желая стереть его с лица земли. Это даже не насилие — как может считаться насилием стремление уничтожить такую угрозу для мира? Поток ударил в Инглиша, и ничего не произошло. Время, Реальность, Душа, Сила, Пространство и Разум были бессильны против монстра. Тот понял это, открыл рот и прошипел: — Ну что, Дашка, дрянь, добилась своего? Попробуй защитить свой мир, раз уж так его обожаешь, что готова семью предать. Я обмерла. Этого не может быть… не может, я… это никогда не закончится… Лорд Инглиш говорил тремя голосами, слившимся в одно. Каждый голос можно было различить, и каждый дополнял остальные два, превращая результат в злобный поток ненависти. Разноцветная волна пошла во все стороны от него, и пространство начало разрушаться. Камни, земля, сам воздух — всё, через что оно проходило, словно стиралось плохой резинкой, оставляющей за собой лишь чёрные разводы с будто стеклянными осколками. — Мы уничтожим твой мир, дрянь! — шипение превратилось в торжествующий рёв. — Это научит тебя послушанию!