Портрет рыжеволосой бестии

Мой мозг охвачен ужасом и смятением. Необъяснимый, беспричинный страх толкает меня к мольберту. Я не боюсь кого-то. Мой страх гораздо эфемерней, и в то же время, осязаемей. Бояться за жизнь - глупо. Оглянись по сторонам, старина Мёрф - разве стоит цепляться за этот затхлый, пыльный чердак, где каждую грозу отрубается электричество? Страх накатывает волной и подступает тошнотой к горлу. Только сейчас, крепко за полночь, я понимаю, что совершенно ничего сегодня не ел и есть, собственно, нечего. Да, в заднем кармане моих промокших под дождем джинсов, туго свернутые купюры. Восемь сотен долларов. Такой суммы наличкой, я, пожалуй, в жизни не держал. Но эти деньги жгут руки, как серебряники Иуде. Я ведь тоже сегодня кое-кого продал. Я продал любимую. Я продал мечту. И вот, теперь, когда очередной раскат грома затихая, унес с собой тусклый электрический свет из моей студии, я зажег все свечи и положил в карман фонарь - сейчас я не могу себе позволить оставаться в темноте. Каждая секунда света на счету. Потому что я боюсь. Я боюсь потерять в памяти этот образ. Я любил Розу. Но мне пришлось её продать. Еще утром я считал её лучшей своей работой. Совершенная картина. С совершенной, несуществующей девушкой, неспешно вышагивающей из бассейна. Она, как бы стесняясь своей наготы, лукаво смотрит на тебя из своего идеального, вымышленного мира. Лучики закатного солнца играют в капельках на её загорелом, обнаженном теле. Светлые, влажные волосы, спадают шелковым водопадом на обнаженные плечи. О, Роза... Ты больше не идеал. Прости меня. Я снова виноват перед тобой. Но ничего не могу поделать - ведь теперь-то я точно знаю, что идеальная девушка коротко стрижена. Я знаю - идеальная девушка не купается и не загорает. Дешевый виски обжигает рассохшиеся губы и прокатывается жаром по всему телу. Этот жар - не то самое тепло, которое необходимо замерзшему человеку. Я вымок, как собака, но мне нет никакого дела до того, сдохну ли я завтра от пневмонии. Я должен рисовать. Свечи гаснут на окне. Сильнейший порыв ветра распахивает оконные ставни. Я же только зажигаю фонарь. Пятно света выхватывает на холсте карандашные очертания, которые я успел набросать трясущимися руками. Мне кажется, что за мной кто-то наблюдает. Может кто-то сюда проник? Нет, чепуха. Это ветер. Ветер, только и всего. Может быть, слегка усиленный моим воображением, подстегиваемым лихорадкой. Если и этот образ - всего лишь видение, подаренное простудой, то я ей чертовски благодарен. Да, пожалуй. Такие события и безо всякой хвори кого угодно сведут с ума. *** Я прощался с Розой. С моей совершенной Розой. Мы долго и пристально смотрели друг другу в глаза. Я впервые выставлялся в этой галерее, но многие обитатели были мне знакомы. Неудачники, пытающиеся заработать своей мазней на кусок хлеба - я один из них. Состоятельные болваны, которые скупают здесь картины безо всякого разбору - чтобы прослыть культурными людьми. Один из них уже купил Розу. - Ушла твоя малышка к другом - послышался за спиной мерзкий и до тошноты знакомый голос. Тони Бучер - гнойный чирей подмышкой. Кровавая мозоль. Раковая опухоль. Просто - Тони Бучер. - Упархала как мотылек к богатому дяденьке. - Иди ты в задницу - сказал я, не оборачиваясь. Еще меньше чем слушать, мне хотелось видеть потную жирную рожу этого старого дрочилы. Тони Бучер. Мелкая сошка в крупной банде. Крупный дрочила в мелкой индустрии эротического искусства. Он уже не раз покупал мои работы. Выставляться здесь, в Нью-Йорке, меня, во многом подвигла робкая надежда уберечь свои работы от мелкой похотливой мрази, вроде Тони. - В юную ирландскую попку? Да с удовольствием! - сказал он, пытаясь ухватить меня за джинсы. Я резко развернулся и проглотил пару десятков матерных слов - с ними стоит быть чертовски осторожным, когда адресуешь их такому похотливому куску дерьма, как Тони. Я просто прошипел сквозь зубы: - Убирайся отсюда - Уже, уже. Что мне тут еще делать? Я просто дожидаюсь рабочих, которые упакуют твою крошку и погрузят в мой челинджер. Телочки просто сходят от него с ума! И мы умчимся с моей новой малышкой подальше от посторонних глаз! - Вот и жди его в другом месте. - отчего-то мне стало просто гадостно. Да, это моя первая крупная продажа, но едва ли её можно считать успешной. Мне хотелось еще хоть немного побыть наедине с моей картиной. Не думаю, что в Тони проснулось что-то человеческое, но он действительно унес свой толстый зад в неизвестном направлении. На какое-то время мы снова остались с Розой вдвоем, в этом шумном зале. Я не сразу заметил, что в нашу идиллию вновь кто-то вмешался. Этот кто-то был не в пример приятней Тони. На картину, поверх очков, с явным интересом глядела некая молодая особа. Весь её внешний вид я охарактеризовал бы как грубую иронию, над местным обществом. Просто карикатурная "утонченная штучка". Массивные очки, в роговой оправе, кожаные перчатки, манерно перебирающие прядь блестящих черных волос, напоминающих парик. "Штучка", заметив, что я на неё смотрю, живо откомментировала: - Очень глубокий портрет! Он весь... такой... - она отчаянно вспоминала заученные клише, принятые в устной речи "ценителей искусства". Комично и отвратительно. Искренне - только восхищение картиной. Искренне - только моё восхищение ей. Её идеальной, несомненно идеальной, фигурой, скрытой под несоответствующим погоде плащом. Пропорции её лица... Это какой-то сумасшедший синтез портретов всех голливудских красавиц одновременно. Прямой и тонкий нос, чувственные, пухлые губы причудливый излом бровей, скрадываемый нелепой челкой нелепой прически-каре... Но главное - глаза. Изумрудно-зеленые, огромные глаза. Настолько выразительные, что прятать их под очками - тяжелейшее преступление против самой красоты. - Что Вы здесь делаете? - спросил я её прямо. - В каком смысле? Я просто восхищаюсь вашей картиной... - опешила она - Это я понял. Спасибо, лестно. Я Вас спросил - что Вы вообще потеряли на этой выставке? - Вообще-то, - с обидой начала она - я пришла на соседнюю экспозицию... - Чтобы увидеть картины баварского бездаря, захватившего полмира семьдесят лет назад? Вы не похожи на одну из этих нацистских идиотов. - Вы считаете Гитлера бездарем? - спросила она меня прямо. - Ну, архитектура давалась ему вполне себе не кисло, однако, не угробь он столько народу - у него не было бы и пол шанса прославиться. Только как убийца, но не как художник. - Да... - она о чем-то задумалась и глядела как будто бы сквозь картину. Сквозь стену, на которой она висит. В соседний зал, в котором выставлялась треклятая мазня полоумного ефрейтора. - Есть преступления, не имеющие срока давности... Я хотел что-то сказать, но мне попросту не дали. Подошли рабочие и сняли со стены мою Розу. Энергичный пожилой галерейщик был с ними - он тут же выдал мне наличку и велел подписать какие-то бумаги. Когда же я управился, моей собеседницы рядом уже не было. Я пересчитал наличку, пожал его сухую старческую руку и, немного подумав, отправился в тот самый выставочный зал, где сейчас ошивалась целая свора неонацистов вокруг одной-единственной картины. Не то чтобы мне слишком сильно хотелось на неё взглянуть - я был уверен, что там вновь повстречаю свою прекрасную собеседницу. Однако, в соседнем зале я её не обнаружил. Вокруг небольшой картинки, упрятанной за бронированным стеклом, действительно кружилась нечисть всех сортов. Моё внимание привлекла небольшая группа людей - явно иностранцев. Они держались очень обособленно и буквально заглядывали в рот какому-то грузному старику. Светлый, дорогой костюм сидел на нем настолько идеально, что создавал впечатление военного мундира. Вообще - выправка с головой выдавала в нем какого-то военного. Он был настолько стар, что действительно запросто мог бы быть нацистом времен войны. Он, очевидно, был богат настолько, что сейчас, через раболепствующего переводчика вел переговоры о покупке этой картины. Он отмахивался своей резной тростью от администратора и хоть я и не слышал о чем они говорят, этот жест можно было бы трактовать однозначно - он дает любые деньги за эту картину. А я все разглядывал толпу, но знакомого силуэта все не мог увидеть. Но вдруг, боковым зрением, я увидел нечто из ряда вон выходящее - умопомрачительно красивую девушку в откровенном наряде, решительно приближающуюся к толпе иностранцев. Её фигура была слишком хороша, чтобы существовать в действительности, а латексный, сексуальный костюм - слишком нелепым в художественной галерее. Она подошла вплотную к старику и что-то сказала, резко мотнув в конце фразы головой. Её красные волосы ударились о бледные плечи и буквально озарили их искрами кровавого оттенка. Старик отшатнулся к стене и что-то крикнул своим. И тут, я, наконец, осознал причину его испуга - два огромных клинка, прикрепленных к предплечьям! Она взмахнула руками и рукояти клинков, приспособленных на манер полицейских дубинок, оказались в её затянутых в латекс ладонях. Она всего лишь взмахнула клинками и стены моментально окрасились кровью. Из отрубленных конечностей били струйки крови сияющим фонтаном. Люди в панике бросились в рассыпную, где-то над головой взревела сирена и громкоговоритель начал бубнить что-то о сохранении спокойствия... Но, я и так был абсолютно спокоен. Я так и стоял поодаль, завороженный этим диковатым, но прекрасным зрелищем. Девушка взмахнула своими клинками еще пару раз, и, обезумевший от страха старик остался совсем один. Он пятился, скользя на крови своих приспешников. Он закрывался руками и что-то лепетал, но девушка медленно и неумолимо двигалась на него. Она расчеркнула обеими руками воздух где-то на уровне его горла и голова старого нациста взмыла вверх. Убийца исполнила замысловатое движение ногой, достойное самых лучших гимнасток и голова оказалась наколотой на её каблук. Она сняла со шпильки свой трофей и положила его в невесть откуда взявшуюся сумку. Затем, она наклонилась над стариком и... попробовала его кровь?! Это какое-то безумие. Насытившись, убийца подошла к картине и изобразила на бронированном стекле какой-то странный, оккультный знак кровью. Немного полюбовавшись своей работой, она оттопырила средний палец во всем известном жесте, адресуя его, наверное, самому автору картины - Гитлеру. Затем, развернулась на носочках и невозмутимо пошла к выходу. В мою сторону. Я, почему-то совершенно её не боялся. Я был уверен, что работа её здесь окончена и мне ничего не угрожает. Проходя мимо меня, она на какие-то доли секунды задержалась и едва заметно подмигнула мне. Мне стало не по себе - я сегодня уже видел это лицо. Слишком прекрасное, чтобы его забыть. Я отделался от морока её гипнотического взгляда и бросился к выходу. Таинственной незнакомки уже не было. Зато, подоспела полиция. Парням из южного Бостона с полицией нечего обсуждать. Аккуратненько, не привлекая лишнего внимания, я дал деру. *** Вновь и вновь прокручивая события этого сумасшедшего утра, я продолжал наносить поспешные штрихи на холст. В пятне света, даруемом зажатым в зубах фонариком, уже проглядывали очертания её лица. Я просто панически боялся забыть какую-то деталь, боялся, что холст не сможет уместить всего великолепия её красоты... Какое-то безымянное чувство заставило меня, наконец отвлечься и обернуться к распахнутому окну. Вспышка молнии обрисовала в кромешном мраке девичий силуэт. Я осветил его фонарем и увидел её. Она, чуть щурясь, неспешно двинулась ко мне. Она говорила: - Ты знаешь, направляясь сюда, я была уверена, что не верну тебе твою Розу. - я судорожно сглотнул. Удивительно, но страха не было. Скорее, мальчишечье смущение. - Теперь же - продолжала она - я согласна обменять её. Вот на эту будущую картину. - Решила всё-таки убрать свидетелей - с безразличной обреченностью предположил я - Нет. Просто закончить разговор. - она протянула мне пластиковый стакан с теплым кофе, а второй, оставила себе - Только угостить художника кофе. Только и всего. - Но как ты нашла меня? - Быть может я и не владею терминологией искусствоведов, но на талант - у меня чутьё. - она улыбнулась. Должно быть, это была шутка. Я тоже попытался улыбнуться. Она сняла перчатки и прикоснулась своими длинными, изящными пальцами моих рук. Удивительно. Руки были холодными, но я, почувствовал то самое тепло, которого не могли дать ни виски, ни даже кофе. - В такую погоду нельзя быть одному...