Despicable

Бэлла кричит. Она зовёт на помощь. Цепляется трясущимися пальчиками-веточками. И проситпроситпросит. У неё в грудной клетке, где-то рядом с полудохлым сердцем, отбивают свой неровный такт старые часы. И в унисон с ними болтается на ветру несчастный висельник. С ним Кузнецова себя и отождествляет. С жалким, одиноким, никому не нужным человеком со сломанной шеей. Ей бы лицом приложиться к включённой конфорке в их общей квартире. Чтобы внешнее подходило к внутреннему. Потому что следов псориаза, которые неиронично напоминают гниение, недостаточно. Ей бы подраться, наконец, так, чтобы череп раскроить до комы. Валяться в холодной палате и слышать, как кто-то приходит и плачет. Вероятно, никто не придёт. Белла бы к себе не пришла. Ей бы сдохнуть уже в какой-нибудь зловонной канаве, которая все равно будет менее омерзительна, чем душа Кузнецовой. Как же тошно. Она бредёт по Москве, хранившей ещё крупицы новогоднего духа. Бурые, едва зажившие корочки на костяшках неприятно стягиваются на морозе. В наушниках играет что-то гадкое. Белла думает: «Какой же пиздец». Выпотрошить внутренности. Вывернуть всю себя наружу. И проебаться. Она раскуривает электронку и бесцельно думает, что сегодня у них с Наташей и Настей дела, и пора бы возвращаться в их давно пропахшую мертвецами и дымом (Бэлла и на гильотине не признает своей в этом вины) квартиру. Говорить, даже думать про Настю и Гончарову вместе тошнотворно. Сразу хочется затолкать два пальца в рот, чтобы вместе с желчью из пустого желудка вышла и съедающая тоска. Кузнецова смотрит их тиктоки внимательно и вспоминает слова песни про пиздабола и шмару. «Но-но-но, Бэлочка», - гаденько шепчет внутренний голос, - «тебе никто ничего не обещал». И это факт. Настя всегда смотрела на бедную-маленькую Кузнецову с жалостью, словно видела всю неполноценность, все заштопанные правой рукой пьяного левши дыры в ее душе. Бэллу это бесило жутко, потому что чувствовать себя раздетой под чужим взглядом - отстойно. Но затем что-то переменилось. И Настя смотреть стала с отвращением и брезгливостью, только нос платком шелковым не закрывала. Платком, спизженым из кармана бархатного пиджака Димочки-будь-он-проклят-Билана. Наверное, Петрова заметила, наконец, что дыры эти - не что иное, как разложившаяся плоть. «Или Бэлочка Кузнецова начала разлагаться на проекте», - шепчет голос. Вообще брезгливость и отвращение гораздо больше подходили ей. Бэлла сама смотрела на своё бледное отражение точно так же. И было бы странно, смотри на неё Настя с высоты своего пьедестала по-другому. У Настеньки вообще все складывается как нельзя лучше. Победа, популярность, признание, цели, амбиции и прочее дерьмо, на которое у Кузнецовой моральных сил никогда не хватит. Все так идеально в ее розовом вылизанном мире с Биланом, Наташей и всеми теми людьми, которые пытаются прикоснуться к ее величию. Белла тоже бы прикоснулась. Чтобы запятнать липкой грязью, разбить неоновые огоньки счастья, заставить хоть немного понять, каково это быть гребаным изгоем, который даже после того, как переломал себя, раскрошил в порошок, продолжает разочаровывать, терять людей и задыхаться от ненависти. «Просто с тобой что-то не так, милая. Неужели ты ещё не поняла?», - смеётся голос, клеймя обезоруживающим словом, которое видно каждому, кто бросает на Бэллу беглый взгляд, «неисправима». Кузнецова зачеркивает и пишет сверху «чудовище» - так ей всегда говорили. Снова зачёркивает и исправляет на «долбоебка» - так ей говорила Настя. Слова читаются внахлест, и получается: «чудоебка». И это очень забавно. Почти также забавно как то, что Кузнецова напивается снова. До такого состояния, что самобичевание не занимает все мысли, а только треть их. Она едет в такси и думает, что скоро проебет все. Мысль простая и лёгкая. Даже смешит. А вообще под градусом жалость к себе ощущается особенно остро. И Бэлла хочет к Насте. Пиздецки хочет. Но чтобы та не с отвращением смотрела, а по-другому. «Как по-другому?», - спрашивает голос. «А я ебу?», - отвечает Бэлла. Вообще кроме Насти вариантов особо нет. Костью она уже отвадила то ли своими выходками, то ли тем, что гниет изнутри. Даяна холодная и зацикленная на себе. А хочется уткнуться в кого-то тёплого и мягкого. И чтобы внутренности перестали болеть. Кузнецова в чужую комнату забирается тихо, словно разбудить боится, а не собирается сделать это. Настя спит, откинув одеяло и разметавшись по кровати. Бэлла любуется. И оказывается на ней быстрее, чем успевает подумать. Настя дёргается и, наверное, хочет ударить, но узнаёт в сидящем на своих бёдрах человеке Бэллу, которая пьяно улыбается и шепчет нелепое «привет». - Бэлла, блять, какого хуя ты тут? - Я скучаю, Насть, - произносит это и внимательно смотрит за реакцией. Петрова округляет глаза на миг и сразу же хмурится. - Бэлл... не нужно... Она понимает. Понимает слишком многое, даже, наверное, все. Смотрит своими тёмными глазами-колодцами, глазами-прорубями с диковинными морскими чудищами. И рёбра крошит. Поднимается на локтях, садится, словно Бэлла на ней ничего не весит. Она Кузнецову всегда глистой называла и таскала ее, как котёнка. Хоть что-то не меняется. Во мраке бэллино бледное лицо выглядит по-детски трогательно. А посеревший за последнее время взгляд - жалко жалобно. У Насти сердце щемит, и она тёплыми пальцами убирает светлые пряди с влажного лба. Кузнецова глаза от нежности прикрывает и шумно дышит. Пальчиками-веточками цепляется за чужие плечи. А глаза - по блюдцу. Пьяные и влажные. - Трахни меня, - шепчет, наклонившись к уху Петровой. - Снова ты, блять, нажралась, как свинья... - Пожа-алуйста-а, - растягивает гласные. Настя руки кладёт ей на талию, отстранить пытается. Но Кузнецова только, кажется, заводится от этого, глухо скулит. - Пожалуйста, Насть, блять, - елозит на чужих бёдрах. Глаза в глаза смотрит и шепчет на выдохе: «Выеби меня». И губу закусывает по-блядски. - Как раньше, а, Насть? - голову на бок лукаво склоняет. А у Насти нервы не стальные. Она слишком хорошо помнит это самое «как раньше». Вкус и запах чужого тела память бережно запечатала и ревностно пресекает все попытки выбросить это из головы. Мыло, какие-то травы, сигареты и терпкий и горьковатый запах разложения. Тогда, в далеком, ирреальном каком-то прошлом, Петрова думала: «Так пахнет любовь». Сейчас она знает - так пахнет то, от чего ты подохнешь. Поцеловать Кузнецову - порыв. Безумный и глупый. Но ее розовые, блестящие от влаги губы такие кайфовые. Бэлла в эти моменты всегда уступает. Засовывает куда-то ту резкую-дерзкую разбивательницу ебал. Вытаскивает из самой глуши естества маленькую, покорную, беззащитную девочку с повадками бляди, потому что в поцелуй она привычно стонет и пальцами за горло хватается, шею сзади короткими ногтями скребёт. И такую Бэллу хочется себе навсегда. Порыв заканчивается вместе с воздухом. И Настя вспоминает вдруг о чужих мутках с Костьей, Даяной, девками непонятными из клубов. И от того, что Кузнецова решила по окончании шоу перерезать глотку тому ангельскому созданию в голубом платье и вернуть себя прежнюю, у Петровой внутри скребется обида. Перед этой стеной Настя бессильна. И она отстраняет, наконец, Бэллу от себя. - Ты пьяна, - отрезает. - Ты...ты... - задыхаясь, начинает Кузнецова и тут же рассыпается стеклом по паркету. Стекло это мешается с кровью и гнилыми останками человеческого в ней. - Насть, Насть, пожалуйста-а, - сильнее прижаться пытается, руки чужие хватает и тянет на себя. А из глаз льются слёзы, пахнущие солью. Несёт несуразицу. Прошу.мненужноэто.яхочуэтого.тебяхочу.знаючтотытожехочешь.люблютебя.Настя.Настя..Настя. И задыхается в своей истерике. «Это уже моральное разложение, дорогуша», - заливается смехом голос. И Петрова словно слышит его. Говорит то ли голосу, то ли Бэлле: «Все, тише, тише». К себе прижимает, позволяет рухнуть в свои объятия, утонуть в них, по спине гладит. И все шепчет что-то, успокаивает. - Белка, - зовёт, по дурной привычки смягчая первый слог, - Слушай, слушай. Ты можешь не верить мне сейчас, но я знаю, что тебе плохо, окей? Тебе нужна помощь, ты понимаешь это? В ответ кивают. - Давай договоримся так: мы найдём тебе психолога, хорошего. Вместе, слышишь? Я помогу тебе справиться с этим. И ты будешь в порядке, - замолкает, дожидаясь чужой реакции. Но Бэлла только жмётся сильнее. Заполняя своим запахом, тем, от которого подыхают, пространство вокруг Насти. - И тогда, может быть, - гладит мягкую щеку, - я тебя трахну, если будешь хорошо себя вести. А пока что ложись спать. Кузнецова потом едва ли вспомнит, что толстовку с неё сняла Настя, оставив в одном топе, что помогла ей лечь рядом и гладила по обглаженному плечу, шептала глупости. И была первой, кто услышал, что Бэлла кричит.