.
Джено приходит в следующий вторник. С ним Донхек уже спал однажды, будучи пьяным и накуренным, но, тем не менее, абсолютно осознанным, чтобы запомнить: Джено нависал над ним, как какое-то большое грозовое облако, и на его сильных руках проглядывались вены оттенка морской волны. Донхек стонал, в кровь кусал собственные губы, мучился в сладкой истоме, а Джено брал его нежно и медленно, будто с наслаждением протыкая насквозь мечом в дуэли своего извечного врага. У Джено большой и толстый член, Донхек испугался его, когда увидел впервые, понял, что будет больно. И было, хоть количество выпитого алкоголя и выкуренный косяк действовали как неплохой анестетик. Донхека еще вывернуло прямо над раковиной в ванной через, быть может, полчаса после секса, потому что все выпитое волной подкатило обратно к горлу, и тогда он минут шесть чистил зубы своей самой едкой ментоловой зубной пастой. Почему-то перед Джено Донхеку совершенно не хотелось предстать в дурном свете. Может, Донхек просто слишком часто воображал его ночами, а может просто Джено – тот самый подходящий человек, в которого вполне можно влюбиться, не опасаясь за свое сердце. При одном взгляде на подобных людей сразу становится как-то спокойно на душе, что бы в это время ни происходило в ней на самом деле, ведь прибавляется прекрасное осознание того, что этот человек не станет очередной болью в заднице. Ну, в данном случае Джено, конечно, был (и есть) той еще болью, но Донхек скорее имеет в виду душевные истязания, а их у него хоть отбавляй. Джено – это неопрятно лежащие темные волосы, родинка под глазом, белые майки, бессмысленные татуировки на руках и юное безразличие. Но его безразличие каждый раз сменяется страстью при виде Донхека, и это льстит последнему больше всего, потому что в какой-то момент он и сам не заметил, как присутствие Джено начало настолько его будоражить: каждый его визит – случайный или намеренный – Донхек вспоминает ту пьяную ночь и крошится металлической крошкой, растекается радужными лужами машинного масла, заводится подобно мотору новенького автомобиля, как бы странно это ни звучало, потому что в последнее время он сравнивает абсолютно все свои чувства с работой. Может, он и сам стал не более чем машиной. – Где пропадал все эти дни? – произносит Донхек, осматривая дженов автомобиль – черный пикап, всегда сияющий в солнечных лучах от чистоты; загорелая кожа Джено тоже сияет бронзой при свете дня, а в ночи – серебром. – Как-то не было повода приходить, – отвечает Джено, поправляя свои солнечные очки, и, будто поразмыслив немного, добавляет: – К счастью. Или к сожалению. Донхек ненамеренно засматривается и даже не знает, на что именно. Наверное, в Джено его внимание привлекает все и сразу: и эти несуразные татуировки, покрывающие его руки от самых запястий до груди, скрываясь под облегающей белоснежной и взмокшей от пота майкой, сквозь которую Донхек может отчетливо проследить все его контуры тела и несколько раз представить, как суматошно он мог бы водить по ним, вторить этим островатым зарисовкам; и обжигающий, как летнее солнце, взгляд; и почти хищная ухмылка; и легкая щетина на подбородке. Донхеку становится тяжело вникнуть в каждую деталь по-отдельности и в их совокупность. – Раньше тебя это не останавливало, – выходит почти обижено. Джено в ответ лишь хмыкает, подходит к Донхеку почти вплотную (оказывается, он почти на голову выше), ни на секунду не убирая ухмылки со своего до чертиков привлекательного лица, и большими ладонями проводит по донхековым плечам, от чего тот ежемоментно вздрагивает, словно бы на его кожу пролили раскаленный металл. Донхек поддается спонтанному порыву и льнет к Джено, словно намагниченный, и целует его в губы, хватается за широкие плечи, и тот податливо пятится назад, упираясь в собственный пикап. Донхек отрывается от его губ, надрывно выдыхая, а Джено похотливо ухмыляется, и уже через несколько секунд сам Донхек упирается поясницей в автомобиль. Разгоряченный на солнце металл обжигает даже сквозь слой одежды, а ладони, которыми он прямо сейчас упирается в капот, буквально горят. Но хуже всего горят те места, в которых свои несдержанные поцелуи оставляет Джено: на скулах, шее, ключицах, медленно снимая с Донхека рабочий комбинезон. Тот неровно выдыхает ему прямо на ухо и хватается за волосы, произнося: – Подожди, – выходит совсем неубедительно, – только не тут. И мне нужно в душ. Он прикрывает веки, когда Джено своими ладонями касается его разгоряченного тела. Донхек даже не знает, почему чувствует себя так, но немыми стонами признает, что готов отдаться Джено во всех возможных смыслах, потому что абсолютно точно уверен, что без колебаний может доверить ему свое тело. Правда, Донхек не особо задумывается, нужно ли оно Джено в каком-то ином смысле, да и подобным мыслям совершенно не место в донхековой голове – сейчас там лишь мелькают разноцветные пошлые картинки. Джено касается его паха сквозь ткань и прикусывает кожу на шее, когда ощущает, какой Донхек возбужденный от одних лишь поцелуев. Это сводит с ума их двоих, потому что Донхек извивается подобно добыче в лапах хищника, а Джено не хватает силы воли, чтобы сдерживать себя хотя бы секунду дольше. Он медленно, нестерпимо приятно ласкает Донхека сквозь одежду, заставляя издавать приглушенные стоны и подаваться вперед при каждом чуть более скором движении. Донхек никогда не позволяет себе быть таким слабым с другими, но с Джено почему-то дает себе чертовы поблажки, потому что ему хочется показать, насколько сильно он ему доверяет, даже если это доверие он выражает несвязными словами и своим твердым членом. – Джено, стой, я больше не могу, – бормочет Донхек, когда Джено в который раз ускоряет движения рукой сквозь грубую ткань комбинезона, под которым сегодня ничего не оказалось, и Донхек даже не знает, счастливая ли это случайность или уже закономерность. – Терпи, – почти повелительно произносит Джено, обжигая кожу за ухом, и Донхек мысленно ругается, задаваясь вопросом, как же можно терпеть подобные пытки. Он медленно, но верно поддается накатывающему оргазму, который накрывает его с головой ровно в тот момент, когда грубая ткань комбинезона касается его до невозможного чувствительной плоти, и Донхек неровно выдыхает, почти падая на Джено, содрогаясь от сводящих конечности ощущений. Донхек чувствует себя лишенным чести, но оттого столь желанным, что это отнимает его последние остатки здравого смысла. Вскоре они оказываются в донхековой спальне, целуются, неловко переминаясь с ноги на ногу, пока Донхек направляет их двоих в сторону ванной. По пути они стаскивают друг с друга одежду: первой в сторону летит майка Джено, следом на пол падает донхеков комбинезон, под которым ровным счетом ничего нет, затем – ремень Джено, его джинсы и белье. Донхек нетерпеливо хватает Джено за руку и заводит его в душевую кабину, заходя следом за ним. Прохладная вода обжигает в контрасте с горячими прикосновениями. Донхек опускается на колени (чуть ли не впервые в жизни) и практически задевает губами чужой твердый член. Мимолетно подняв взгляд, он наблюдает за тем, как мелкие струи воды стекают по сильному торсу Джено, будто слезы дождевой воды на храмовых витражах. Витражи эти Донхек видел воочию лишь единожды в жизни, когда с жуткого похмелья решил пойти в отдаленную церквушку на окраине города – отмолить грехи, хотя бы попытаться. Впоследствии он, впрочем, нагрешил только больше. Джено гладит его по волосам, путает друг с другом стремительно намокающие и темнеющие от влаги пряди, убирает их со лба, помогает, пока Донхек водит губами по головке члена, слизывает смазку, эфемерную на вкус, и капли остывающей воды. Взяв в рот, он сначала закашливается и на долю секунды даже успевает почувствовать себя грязным (как иронично – особенно в такой момент), но быстро хватается с остатками здравого смысла и продолжает делать то, что приносит ему самому удовольствие и расслабление после долгого рабочего дня. Минет утомляет и вполовину не так сильно, как обыкновенный секс, а потому сосет Донхек с особой прытью, тянется раскрытыми губами за членом, когда Джено пятится назад, чтобы удобнее опереться лопатками на стену. Тесная ванная быстро заполняется паром от душевой воды, дышать становится все труднее с каждой минутой, а Джено выглядит таким напряженным, словно в любой момент готов кончить от донхекова языка и плавной почти-щекотки его прытких пальцев у основания. Донхек не позволяет ему достичь оргазма слишком быстро, а потому они, мокрые и такие шаткие, будто в пьяном танце, переходят из ванной в спальню, где уже Джено перенимает инициативу, укладывая Донхека на постель и властно разводя в стороны его еще не высохшие как следует бедра. Донхек течет как последний смазливый девственник, как сладкий хрупкий мальчишка в чужих сильных руках, когда Джено смазывает его лубрикантом, поглаживает и проникает внутрь своими длинными костлявыми пальцами, медленно трахая и заставляя Донхека немного выгибаться в спине, постанывая. Джено растягивает его нарочито медленно, прекрасно осознавая, что для его члена нужна куда более основательная подготовка, чем та, что есть сейчас, и в таком жарком распаренном молчании проходит, наверное, больше получаса, за которые Донхек успевает окончательно себя извести. Подушка под головой мокрая от воды и пота напополам, Джено, нависающий над ним, закрывающий собой приглушенный свет потолочной лампы (давно пора бы ее поменять), ухмыляется своими целовательными губами и сохраняет эту ухмылку до того самого момента, пока не вытаскивает пальцы и, небрежно вытерев остатки смазки о простынь, входит в Донхека, придерживая его руками за бедра. Пока Джено втрахивает его в постель, ритмично, с каким-то особым энтузиазмом, Донхек в определенный момент ловит себя на абсолютно похабной и извращенной мысли о том, что ему бы хотелось, чтобы за этим всем наблюдал Марк. Просто смотрел со стороны, развалившись в затертом кресле в углу комнаты и запустив руку в штаны. И потом они с Донхеком кончили бы одновременно или с разницей в несколько секунд: он сам – под Джено, сжавшийся на его члене, с надрывным длинным стоном, и Марк, который простонал бы гортанно, сквозь стиснутые губы, и безбожно перепачкал спермой собственные трусы. Не отпуская мысли об этом, Донхек медленно надрачивает себе, пока Джено гладит его по бедрам, животу и плечам, продолжая двигаться в нем и ни на секунду не замедляя темпа. В момент оргазма Донхек зажмуривается и громко ругается, сперма попадает ему на живот, спустя всего несколько секунд смешиваясь со спермой Джено, успевшим вытащить член всего за мгновение до. Почему-то всем донхековым партнерам слишком нравится пачкать его кожу. Они засыпают рядом, Джено не курит, в отличие от некоторых, но гладит Донхека по плечу, пока тот постепенно проваливается в сон, до последнего не отпуская мысли о том, что во время всего процесса ему слишком сильно не хватало Марка здесь..
Марк приезжает через неделю, в пятницу. Донхек шутит о том, что его полуразваленная колымага удивительно долго продержалась, а Марк в отместку отпускает колкий комментарий с ноткой сомнения в его мастерстве как автомеханика. Они продолжают перебрасываться этими странными шутками, пока Донхек работает и старательно пытается отвлечь себя от мысли о том, что между ними с Марком повисает неловкость, которую невозможно не ощутить. Но что-то в Марке, в отличие от Джено, заставляет Донхека чувствовать в воздухе не неловкость на грани с желанием, а эфемерное предвкушение, и Донхек даже не совсем осознает, чего именно он ожидает. Это чувство очень странное, ведь прежде он ни с кем подобного не ощущал, и это совсем немного его пугает, но в то же время наполняет детским любопытством. – Ну, вот и все, – произносит Донхек, вытирая пот со лба и вылезая из-под автомобиля Марка, поднятого домкратом. Он случайно пересекается взглядом с Марком, стоящим над ним, и ни с того ни с сего теряется, будто нечто невидимое отчаянно пытается сбить его с ног. Марк просто глядит на него немного сверху, а в Донхеке уже что-то вспыхивает намеком на внезапный порыв в срочном порядке раздеться. – Надеюсь, твоя развалюха еще немного продержится, – совладав с собой, добавляет он, похлопывая автомобиль по крыше, как послушного пса, – а теперь проваливай. Марк кивает и еще с пару секунд смотрит на него, словно бы ожидает чего-то еще, но затем вновь возвращается к своему прежнему образу сырого, слегка грубоватого безразличия и достает из кармана купюры, небрежно отсчитывая. – Бывай, – он платит гулким хлопком по деревянной поверхности стола. Донхек только фыркает и отворачивается, не прощаясь в ответ. Марк уезжает с какой-то недосказанностью, оставляя Донхека гадать о собственных чувствах, которые он списывает лишь на хронический недотрах и усталость. Он надеется, что это чувство пропадет уже вечером, потому что Джено пообещал сегодня заскочить, а Донхек уже прекрасно знает, как они вдвоем проведут время. Тогда уж в его голове точно не останется места никакому чертовому Марку, вечно щеголяющему в своих по-детски разноцветных вырвиглазных футболках. Когда после полудня солнце постепенно становится не таким обжигающим, а посетителей все меньше, Донхек позволяет себе минуту отдыха. Он закуривает одну-единственную оставшуюся сигарету, выдыхает едкий дым и терпеливо ждет Джено, параллельно раскладывая все инструменты по местам. В процессе этого время пролетает в мгновение ока, и Донхек даже не замечает, как солнце постепенно приближается к горизонту, освещая мастерскую золотистым мерцанием металлических автомобильных запчастей. – Привет, – произносят негромко ему прямо на ухо, и Донхек даже не вздрагивает, слыша дженов голос и чувствуя его ладони на ребрах. – Ты свободен? – Для тебя – всегда, – отвечает Донхек, оборачиваясь, а после впивается в его губы с привкусом сигаретного дыма и ментоловой жевательной резинки. Вскоре они вновь оказываются в донхековой спальне: прикрытые занавески, сквозь которые сочатся апельсиновым соком солнечные лучи; неприбранная с утра постель; их одежда, валяющаяся на кафельном полу. Донхек и действительно забывается как только целует Джено, когда ощущает его касания на своей коже, когда пальцами проходится по контурам его татуировок, когда губами легко мажет по его родинке под глазом, когда сквозь белье ощущает его возбуждение. В такие моменты Донхеку кажется, что он готов посвятить всего себя Джено: и свою грязную работу, и свое тело и даже свою развратную душу..
Марк думает о том, что, возможно, заваливаться к Донхеку в нерабочие часы будет неприличным, хоть и делает это не впервой. Прямо сейчас он возвращается в мастерскую, проклиная себя за чертову рассеянность, из-за которой забыл свое портмоне на одном из столов. Несмотря на то, что в том портмоне не найдется и пары крупных купюр, Марк все равно едет за ним. Может, так он ищет причины лишний раз увидеть Донхека, может, он даже ломает свой автомобиль специально, чтобы еще хотя бы единожды взглянуть на донхековы растрепанные волосы, лицо, покрытое испариной, изящное, но сильное тело. Что-то в Донхеке заставляет Марка вновь и вновь прокручивать в голове их первую ночь, пусть они и едва не поубивали друг друга тогда. В мастерской оказывается ожидаемо пусто и слишком тихо. Марку отчего-то становится не по себе, что он так бестактно врывается в своеобразную донхекову святыню, где происходят самые настоящие чудеса. Металлический лязг, запах машинного масла, грязные разводы – все это намертво пристает к образу Донхека в марковой голове, и этот Донхек крайне сильно разнится с тем, которого Марк уже успел узнать в спальне. Там он становится самим воплощением похоти: подрагивающее от удовольствия тело, язвительные фразы и влажные поцелуи. Марку становится интересно, как же в одном человеке сочетаются сразу два противоположных полюса. В тишине мастерской Марк слышит приглушенные стоны со второго этажа, и он в тот же миг забывает, за чем пришел. Он прислушивается, чтобы удостовериться, что его не подводит слух, но когда в следующую же секунду вновь раздается протяжный стон, у Марка отпадает любые сомнения. Он сам не знает, чем думает в этот момент, поднимаясь на второй этаж и проходя ближе к двери, ведущей в донхекову спальню. Сквозь узкую щель он замечает Донхека, скачущего на чьем-то чужом члене. Марк застывает, как вкопанный, и ничего не может с собой поделать, потому что развернувшееся зрелище внезапно слишком сильно его завораживает. Влажное от пота донхеково тело буквально сияет золотом в желтоватом освещении комнаты, пряди волос, неаккуратно спадающие на прикрытые веки, отливают бронзой, его пальцы с особой силой впиваются в чужое тело с каждым новым толчком, и от каждого этого толчка по донхековому телу пробегается заметная дрожь, а изо рта вырываются всяческие пошлости вперемешку с незнакомым Марку именем. И в этот момент его из короткого замешательства вырывает несколько жестокая реальность. Совершенно внезапно для самого себя Марк ощущает легкий укол ревности, тем не менее усиливающийся с каждой минутой. Кто еще такой этот Джено – очередной парень на одну ночь, как прежде был Марк, постоянный любовник или избранный? Марк прижимается лбом к холодному дверному косяку, дышит тяжело, сбито, будто неосознанно вторит донхековому дыхание. У Донхека закрыты глаза, – кажется, Марк в безопасной зоне, – а язык то и дело бегает по искусанным алым губам. Впрочем, Марк не в такой уж и безопасности, как ему сперва кажется. Он понимает это, когда: – Да войди ты уже! – внезапно и немного раздраженно вскрикивает Донхек, явно обращаясь ни к кому иному как к Марку и тем самым заставляя вздрогнуть, а парня под собой, прежде названного, Джено – застыть в немом ступоре. – Я буквально в тебе, – доносится как будто немного неуверенно от того – вспотевшего, раскрасневшегося и даже с виду – кошмарно затраханного. – Я не с тобой говорю, – Донхек в своей привычной манере закатывает глаза, устало потирает лоб, слегка несуразно поднимается с Джено и абсолютно обнаженный идет в сторону двери, у которой смущенно притаился Марк, потому что отступать уже слишком поздно. Сначала Донхек каким-то крайне агрессивным жестом распахивает дверь, но после смотрит на Марка с неразличимым, абсолютно статичным выражением лица и буднично произносит, словно бы сейчас ничего такого и не произошло: – Ну, и что ты тут забыл? – в это же время такой же нагой Джено уже приподнимается на кровати и, кое-как прикрывшись поднятым с пола одеялом (дежавю), тоже глядит на Марка. – Снова колымага твоя сдохла? Марк теряется, прекрасно понимая, что даже правда сейчас будет звучать как глупая отмазка, но все равно делает попытку: – Нет, я забыл свое портмоне, а после просто поднялся наверх, чтобы предупредить тебя, а потом- – А потом решил записаться в сталкеры, я так понимаю? – Донхек глядит на него исподлобья, и Марк все никак не может прочитать его эмоций, поэтому в ответ молчит; наверное, просто потому что Донхек оказывается прав. Марк действительно записался в так называемые сталкеры. Ненарочно. Незаметно. На один вечер. Потому что Донхек на члене – со стороны – крайне занимательное зрелище, еще более, пожалуй, занимательное, чем когда ты наблюдаешь за этим от первого лица. И Марк, честно говоря, в этот самый момент согласился бы на все что угодно ради него – разгоряченного, возбужденного, с блестящим от пота лбом и заметно подрагивающими в коленках ногами. Замученного, затраханного, но – еще не доведенного до точки терпения. И Марк отдал бы все на свете за право довести его. Сейчас. Лучше просто убей меня, казни за то, что я посмел даже в мыслях посягнуть на (не)прикосновенное, думает про себя он. – Проваливай по-хорошему. Похоже, сегодня за Донхека им с Джено придется бороться. Марк от неожиданности затаивает дыхание. Донхек говорит ему уйти, но не делает ничего, чтобы выпроводить. У него все еще дрожат колени и немного – руки до самых запястий, он держится за дверь, та предательски поскрипывает. У него в глазах желание – чтобы Марк остался. Его хочется поцеловать. Марк не успевает прийти в себя, когда его хватают за руку, будто бы хотят вытолкнуть, прогнать, выпроводить раз и навсегда, но вместо этого Донхек втаскивает его в комнату, резким толчком захлопывая дверь, и сразу перекладывает ладони на ремень его брюк; расстегивает дрожащими пальцами, дергает в стороны – «Помолчи» – и сжимает в кулаке маркову футболку, продолжая вести его за собой за одну лишь ткань. Донхек вспотевший, горячий, сам в себе как будто запутавшийся. Он останавливается у кровати, спиной к Джено, который тут же – ладонями по липкой пояснице, целует где-то там же, следами вдоль позвоночника. А Марк стоит перед ним и смотрит прямо в глаза, растерянно, недоверчиво, не зная, что делать, – впервые он, черт возьми, совершенно не знает, что ему делать. – Долго будешь тормозить? – грубоватым тоном уточняет Донхек, стаскивая с него штаны вместе с бельем и тем самым возвращая в реальность. Марк позволяет себе его обнять, ткнуться носом в висок, поцеловать чуть ниже, в щеку, дойти до губ и коснуться их, слизать с них чужой привкус, горько-сладкий с долей чего-то кислого, едкого, как все, что между ними троими происходит сейчас. Донхек в согласии прикрывает глаза, подается ближе, хоть Джено и как будто тянет его на себя, отбирает у Марка. Кажется, они готовы вот-вот подраться, как дикие звери. Марк ловит его взгляд на себе, когда целует Донхека в шею, и Джено смотрит наполовину с одобрением и наполовину – с ревностью. Для него не существует золотой середины, когда он оттаскивает Донхека к себе, укладывает на кровать и целует, будто желая тотчас стереть с его кожи поцелуи Марка, которого все происходящее внезапно раздражает почти до безумства, – он через голову стаскивает футболку и забирается рядом, чувствуя, как, не разрывая своего поцелуя с Джено, Донхек тянет к нему руку, чтобы обхватить давно твердый член своими горячими пальцами. Невесть от чего из всего происходящего он стонет Джено в губы, пока тот снова разводит ладонями его бедра, готовясь войти. Отправная точка работает на отлично. Марк склоняется над Донхеком и в каком-то почти умиротворенном жесте поглаживает его по лбу, убирая склеившиеся от пота пряди волос и успокаивая, пока тот кусает губы и постанывает от боли, граничащей с эфемерным чувством наслаждения. Джено – в Донхеке, он движется медленно, Марк даже почти готов поблагодарить его за нежность, но вспоминает, что все происходящее – не благотворительная акция. Это, скорее, викторина, интеллектуальная игра. Кто помнит Донхека лучше, помнит тайную карту всех его чувствительных точек и может собрать ее по частям. – Поцелуй меня, – полушепотом просит Донхек, перекладывая одну руку Марку на шею и беспрерывно глядя ему в глаза, будто находит в них какое-то мнимое спокойствие. Удовлетворение. Эйфорию. Марк слушается, сначала проводя по его губам кончиком языка, а затем сдаваясь чужому напору и целуя, сильнее вдавливая Донхека в подушку и нависая над ним, практически закрывая собой от Джено. Лунное затмение. В какой-то момент Марку кажется, что его вот-вот могут схватить за шкирку и оттащить в сторону, небрежно, грубо, как грязного уличного кота. Но этого не происходит – Джено, кажется, слишком увлечен, чтобы тратить на него остатки сил. А Донхек тем временем стонет Марку в губы – только жаль, что совсем не от того, что делает Марк. Так нельзя. Марк отрывается от его губ и целует за ухом, в шею, очерчивает языком кадык и целует еще раз, поднимается обратно к лицу и тихо шепчет, не подавляя короткой ухмылки: – Может, проверим, сколько я продержусь на этот раз? У Донхека в глазах что-то вспыхивает и гаснет, он откидывает голову немного назад и еще раз издает протяжный стон, когда Джено глубже толкается в него, но затем хватается рукой за чужое сильное плечо, царапая, словно давая стоп-сигнал. Джено понимает это не сразу, и Донхеку приходится крепко сжать его бедрами, заставляя остановиться. Приподнимая голову и одной рукой откидывая волосы со лба, Донхек отвечает на его затуманенный, непонимающий взгляд и, не говоря ни слова, небрежно кивает в сторону, мол, отодвинься. Неожиданно для Марка Джено слушается Донхека, как завороженный, и в следующий момент они (и буквально, и фигурально) меняются местами, и теперь уже Марк – меж раскинутых в стороны донхековых ног, там, где все это время и мечтал оказаться. Марк придвигается ближе, придерживаясь руками за чужие коленки и проскальзывая вверх по бедрам, и плавно проникает в Донхека – сначала только головкой, терпеливо дожидаясь реакции, как будто что-то вдруг резко может пойти не так, и им побрезгуют, отвергнут, оттолкнут от себя. Но Донхек лишь закусывает губу и, прикрывая глаза, одобрительно стонет. Джено в это время ложится рядом с ним и сверлит взглядом висок, продолжая медленно надрачивать себе рукой. Марк солгал бы, если бы сказал, что ему плевать. Он ревнует и страшно: потому что прямо сейчас на Донхека смотрит кто-то другой и даже ласкает себя, смотря на него, пускай Донхек и сам захотел этого всего, а отказать ему просто невозможно. Его темные волосы чуть вьются, а взгляд осмысленный, хоть и преисполненный нетерпения. Марк входит глубже в него, напрягаясь, стараясь, ему хочется быть лучше Джено, хочется заставить Донхека умолять. Донхек кусает костяшки пальцев и продолжает постанывать, глядя Марку куда-то чуть выше паха и порой откидывая голову назад в немом удовольствии. Чем лучше с виду становится Донхеку, тем быстрее, кажется, доводит себя лежащий рядом с ним Джено, и для Марка это все сливается в какую-то одну размытую картину, чужая душная спальня плывет перед глазами, которые он, не выдержав, закрывает, одновременно с тем нетерпеливо шумно выдыхая. Он скользит внутри Донхека, моментами выходя полностью и мешая на чужой коже смазку собственную и ту, которой Донхек подготавливал себя, сладко пахнущую каким-то искусственным ароматизатором. От его члена остаются липкие следы, и Марк входит снова, когда у них двоих уже нет сил терпеть, а Донхек хватается обеими руками за его плечи, и, наверное, впервые Марк замечает в этих руках что-то кошмарно чувственное и нежное. Те же руки, которые еще несколько часов назад были в пыли и грязи автомобильной мастерской, сейчас абсолютно чистые, бархатисто-нежные, но пачкаются липкостью смазки спустя несколько минут, когда Донхек отпускает Марка и одной рукой начинает ласкать себя, сжимаясь на члене. Марк сходит с ума от того, какой он податливый, нежный, но при этом упрямый и упорно пытающийся руководить ситуацией, даже будучи в абсолютно невыгодной для этого позиции. Он выгибается в спине, кладет одну руку Марку на шею, вплетая пальцы в волосы на затылке, и заставляет его наклониться ближе для поцелуя. Джено в это время целует его тоже, куда-то в ухо и чуть ниже, а Донхек дрочит ему свободной рукой, и Марк так невыносимо злится из-за этого, что делает свои движения быстрее, отрывистее, жестче, лишь бы наконец перенять все донхеково внимание на себя. – Я сейчас… – выстанывает Донхек, обрываясь, глотая слова, теряясь в чужих поцелуях, когда Марк искусывает его шею и зализывает поверх, когда Джено кончает первым и пачкает спермой его бедро, и когда Марк от всей этой картины просто на долю секунды замирает, переводя дыхание, и делает последний толчок, прежде чем кончить тоже – прямо в Донхека, тем самым заставляя его с резким вскриком сжаться. Медленно выходя из него, Марк оставляет полупрозрачные следы спермы между ягодицами и на бедрах и перехватывает (уже наверняка кошмарно уставшую) донхекову руку, чтобы довести его самостоятельно. Когда Донхек кончает, он не выстанывает ничье имя, и его, возможно, стоит за это поблагодарить. Марк на какое-то время замирает над ним, чувствуя постепенно остывающую сперму на своей ладони, а Донхек ее же – пальцами растирает по животу и чуть выше, почти доходя до ребер. Потом они с Джено медленно, лениво целуются, и Марку в этот момент кажется, что все произошедшее только что они втроем никогда не решатся обсудить..
Донхек в очередной раз вымывает руки после работы и борется с острой потребностью принять душ прямо сейчас, хотя ему кажется, что даже это не поможет ему чувствовать себя менее грязным. Он не то чтобы чувствует себя таким после всего, что они сделали с Марком и Джено, однако обсуждать это ему не хочется. Донхеку кажется, что он пересекает черту, что его похоть во имя вымещения одиночества слишком прочно засела в самых костях. Он отпускает троих клиентов, а впускает – предвечерний солнечный свет в мастерскую, когда приезжает Марк и долго просто сидит за рулем, не решаясь выходить из машины, думая, что Донхек его не видит. Опустив тонированное стекло своей псевдо-ретро-колымаги, он закуривает какой-то пряный косяк, а Донхек, натирая тряпкой инструменты и пряча их по местам, украдкой поглядывает сквозь пыльное окно и делает ставки. Решится же он войти или нет. Марк решается – робким стуком по стеклу двери. Донхек хмыкает и не отзывается, ожидая, когда он сам переступит порог. – Ты как? – доносится за спиной, и слышно, как старательно Марк пытается казаться безразлично-небрежным. Донхек фыркает. – Задница болит. Он не смотрит на Марка в ответ, но чувствует, как тот сверлит каким-то неуверенным взглядом его затылок. Будто хочет за что-то попросить прощения. Джено уже пытался позавчера – приехал даже с цветами, которые Донхек принял с небрежным кивком и до сих пор не удосужился даже поставить в вазу. Он – не принцесса из башни, за ним не нужно ухлестывать и ухаживать. То, что они переспали вот так, пускай и не раз, ничего не значит для него. – У тебя снова сломалась машина? – сухо уточняет он у Марка. – Все еще как новенькая. – Тогда зачем приехал? – Донхек наконец смотрит на него через плечо, устало и максимально незаинтересовано. – Захотел тебя увидеть, – эти слова почти заставляют Донхека закатить глаза, но он вовремя отворачивается, борясь с собственным раздражением. Марк подходит к нему, семенит, как девственник-сопляк, обнимая со спины, совершенно не обращая внимания на то, что перед Донхеком на столе и молоток, и пассатижи, и толстая отвертка, и целый набор ключей, и, собственно говоря, все что необходимо (и даже больше) для идеально спланированного убийства. Донхек вздыхает тяжело, но из чужих объятий не выпутывается, а только устало откидывает голову Марку на плечо и прикрывает глаза. Слишком поздно он понимает, что это может быть ошибочно расценено как привязанность. Марк гладит его ладонями по бедрам, целует за ухом и в запутанные волосы, а Донхек задницей чувствует его стояк и впервые в жизни кошмарно из-за этого злится. Он наконец грубо отстраняется, отталкивая Марка от себя, и как ни в чем не бывало возвращается к своему прежнему занятию. Очевидно, понимая, в чем дело, Марк еще несколько минут молча стоит у него за спиной, тяжело дыша, а после пятится прочь и вылетает из мастерской, громко хлопая за собой дверью. Спустя всего мгновение его колымага заводится и трогается с места, сразу набирая скорость и поднимая в воздух облако сухого песка придорожья. И Донхек, почти готовый разъяренно бросить первый попавшийся тяжелый ключ вслед его старой консервной банке, в этот момент думает лишь об одном. Только бы он не вернулся с цветами.