Псих и лапуля

С каких пор жизнь обычного провинциального парня, приехавшего работать в сеульский офис, чтобы наконец обрести долгожданную свободу, неумолимо пошла по наклонной? С каких пор жизнь в захудалом общежитии стала сущим кошмаром? И с каких пор он теперь сам стоит на неиспользуемом, как казалось раньше, четвертом этаже, держа в руках полностью окровавленный нож, и тупо уставившись на постепенно увеличивавшуюся лужу крови, подтекающую под некогда белые кроссовки? Чону не уверен, что смог бы дать вразумительные ответы на все это дерьмо происходящее в его жизни, но одно он знал точно — обратного выхода уже нет.  — Ты хорошо постарался, лапуля. — Раздался где-то позади хрипловатый баритон, выводя Чону из ступора. Теперь, когда разум постепенно возвращался на свое место, а серая пелена наваждения, застилавшая глаза, растворялась, он мог лицезреть картину, сотворенную собственными руками. Перед ним на стуле сидел, если это так можно назвать, мужчина, личность которого уже была практически неузнаваема из-за ударов, полностью превратившего его лицо в нечто больше похожее на фарш. От типичной офисной одежды теперь остались лишь одни тряпки, насквозь пропитанные кровью. Чону с трудом концентрировал свой взгляд, пытаясь заставить разум не уплывать от него так далеко. Живот офисного бедолаги выглядел в разы хуже лица. Это месиво назвать животом даже язык не поворачивался: полностью исполосованный, проткнутый, с него вытекали остатки крови. Чону мог поклясться, что видел органы, частично вываливающиеся вслед за кровью. Страшно ли было Чону в это время? Может, ему было противно от этого зрелища? Нет. Не сейчас. Еще буквально несколько дней назад он бы судорожно выблевывал свои внутренности, осознавая происходящее; потом бился бы в истерике, моля, чтобы все его мучения закончились; захлебывался бы в своих слезах под мерные поглаживания своего учителя по спине, ненавидя и презирая его еще больше, за то, что он сотворил с ним такое. Но теперь это все позади. Что-то изменилось. Он изменился. Нет… его изменили. И никто иной, а Мунджо — постоянно улыбающийся ему своей фирменной улыбкой, от которой кровь в жилах стынет и Богу душу хочется отдать. Он сделал его таким, и, хотя Мунджо всегда отрицал это, говоря, что всего лишь направил его на путь истинный, все равно внутренне ликовал, что, благодаря ему некогда обычный приезжий парень, теперь стоит здесь с ног до головы испачканный в крови. Это его заслуга. Он хорошо потрудился. И сейчас, смотря на всё это омерзительное зрелище, Чону улыбался. Да, именно улыбался, и со стороны могло показаться, что эта улыбка являлась копией улыбки Мунджо. Улыбка психа. Он понял, что стал зависим. —Такой нетерпеливый, мне даже нравится. — Вновь раздался этот сухой голос, но уже совсем близко, прямо у уха, опаляя его горячим дыханием. — Но я научу тебя растягивать это удовольствие днями, а может, даже и неделями, столько, сколько твоя душа пожелает. Ты поймешь каково это, когда только в твоих руках находится жизнь человека, и только ты можешь решать сколько ему осталось жить, ты будешь самим Господом Богом, слыша, как они станут умолять тебя остановиться, как будут просить о пощаде. Чону вновь поднял взгляд на безжизненно обмякшую на стуле фигуру, и с упоением вспоминал, как хорошо ему было со всей силы, со всей злостью вонзать в податливую плоть лезвие по самую рукоятку. Как хорошо было слышать всхлипы, невнятное и бесполезное бормотание пока еще живого человека. Как хорошо было вымещать на нем всю злость, всю накипевшую агрессию, всю несправедливость его жизни. Как хорошо было осознавать, что кому-то сейчас было хуже, чем ему самому. И от этих воспоминаний приятно скручивался узел наслаждения в низу живота, заставляя забыть про все нормы морали. Ему было хорошо — остальное уже не имело значения.  — И как же мне научиться растягивать удовольствие? — С нескрываемым интересом спросил Чону, удивляясь, что может быть еще лучше, еще приятней, еще дольше.  — Все просто, лапуля. — Мунджо подвинулся сзади ближе, теперь их тела соприкасались, сливались, показывая, что они сейчас единое целое; накрыл своей ладонью руку Чону, в которой все еще находился нож, и взял управление на себя. — Смотри, тебе всего лишь нужно начинать с малого. Сначала, когда человек весь такой напуганный и податливый, приставляешь нож к его горлу, и делаешь надрез, не глубокий, чтобы он не умер и не истек кровью раньше времени. В подтверждении своих слов он ведет руку Чону прямо к горлу мертвеца и проводит, почти с хирургической точностью, острием ножа небольшую тоненькую линию поперек горла.  — Вот так, понимаешь? — Чону внимательно и с интересом наблюдал за действием своего учителя, мелко подрагивая в его крепкой хватке, поэтому коротко кивнул, чтобы тот продолжил. — Хорошо. Далее, когда ты уже дал понять, что настроен серьезно, можно переходить к чему-нибудь поинтересней. Например, руки. Мунджо убирает лезвие с горла и медленно, растягивая все движения, чтобы до Чону успевал доходить смысл его слов, перемещает его к кисти трупа, останавливаясь на фалангах. — Один за другим ты можешь избавлять его от пальцев, всех сразу или каких-то конкретных — это не важно, все как твоей душе угодно. Но запомни одну вещь: чтобы растянуть свое удовольствие, ты должен будешь позаботиться о здоровье этого несчастного. — Что? О чем ты? — Не понял Чону, все также завороженно наблюдающий за уверенной рукой Мунджо. — Да, знаю, звучит как бред, он ведь все равно умрет, к чему лишние заморочки и прочее. Но мы ведь не хотим, чтобы он помер от кровотечения раньше времени, правильно? Какой же тогда смысл будет играть с ним дальше — он будет бесполезен. А нам ведь нужно насладиться его страданиями немного подольше, верно? Чону все также безмолвно кивнул, невольно задаваясь вопросом с какого момента их встречи исчезло «я» и появилось «мы». И было ли вообще это «я»? Словно с первого дня их знакомства Мунджо знал, что тот будет его, и ничей больше. От этой мысли холод пробежал по спине, несмотря на то, что она была прижата к раскаленной груди психопата. — Ну, а если наскучат руки, то в нашем распоряжении есть еще две ноги. Только уши не трогай, Хозяйка сама любит их отрезать, это ее личная слабость, так сказать. На вкус они, кстати, бесподобны, ты как-нибудь должен будешь попробовать. — Как бы между строк проскользнуло предложение отобедать деликатесом. — А после этого, можно убивать, — заключил Мунджо, нездорово усмехаясь. — К тому времени, пока закончатся все пальцы, человек уже будет полностью шелковый, изнеможенный, уже даже не сопротивляющийся, в шаге от принятия своей смертельной участи. Но человеческая сущность такова: если мозг еще хоть немного соображает, сердце бьется и легкие наполняются кислородом, то не все потеряно. Они до последнего вздоха будут молить Бога о спасении, как будто Ему есть до них дело, и они ведь даже не понимают, что их жизнь сейчас вовсе не в руках Господа — она в распоряжении совершенно незнакомого им человека. — Ты — псих. — Выдохнул Чону, но в этой фразе не было злобы. Вовсе нет. Скорее ненормальное восхищение странным фактом. Мунджо отпустил руку Чону и перехватил орудие убийства, поднося лезвие ближе к своему лицу, чтобы лучше рассмотреть в тусклом освещении еще не засохшую кровь, и с каким-то диким блеском в глазах он принялся слизывать ее с ножа, пробуя на вкус и смакуя, а после блаженно прикрыл веки и облизнулся, все с той же пугающей улыбкой. Приятно. Кровь, с привкусом человеческих страданий ощущалась во рту просто прекрасно. — Не-е-т, Чону, я — человек. Собственное имя из уст Мунджо неприятно резануло слух. Нет больше никакого Чону, особенно в стенах этого насквозь прогнившего общежития, особенно после того, как он убил далеко не одного человека. С их самой первой встречи Мунджо, когда они были наедине никогда не называл его по имени, всегда был только «лапуля». Как же Чону хотелось врезать ему за это прозвище, его практически воротило от того, как он это произносил: ласково, тепло, но по-собственнически, ясно давая понять свою принадлежность только ему. Но не сейчас, он настолько сильно привязался к этому до тошноты приторному слову, что, когда услышал собственное имя, его словно током ударило. Мунджо этого и добивался. Одной фразой поставил на место, вернул в реальность, напомнил о своем превосходстве. И Чону понял. — Хочешь попробовать, лапуля? — Удовлетворившись реакцией Чону, уже более ласково предложил он, указывая на чистое лезвие ножа. — Да. Мунджо ухмыльнулся. Он гордился своим лапулей, гордился тем, каким создал его: податливым, но в то же время с внутренним стержнем; бесконтрольным, но подчиняющимся только его приказам. Он не любил, когда о нем думают, как о психе. Он большее. Он — Творец. Мунджо кинул нож, который со звоном упал куда-то на пыльный бетонный пол и подошел к остывающему трупу. С явным упоением он просунул указательный палец в истерзанный многочисленными ударами, нанесенными его лапулей живот и принялся активно водить его из стороны в сторону. Внутри него еще тепло. Как хорошо, что органы остывают куда медленнее кожи. Высунув палец обратно, Мунджо чистой рукой повернул голову лапули в свою сторону, заставляя посмотреть прямо в свои немигающие глаза. — Тогда сделай это. — Слова Творца перешли на шепот. Это был не приказ, а … разрешение. Чону все также не прерывая зрительный контакт (потому что Мунджо так любил; любил читать по глазам; любил сканировать) прикоснулся на пробу языком к мокрому от крови пальцу. Увидев одобрение в помутненных глазах, он уже более смело провел им по всей длине фаланги. Нет, это не первый раз, когда он пробует на вкус кровь своей жертвы. Но он заметил, что каждый им убитый человек имел свой собственный привкус. Этот как с запахами. Каждый человек пахнет по-своему. С кровью точно так же. — Ну как тебе? — Спросил Мунджо, наблюдающий как старательно лапуля вылизывает его палец. —Если хорошенько постараться, то можно даже узнать какой образ жизни вел человек, имел ли вредные привычки или был чем-то болен. Скажи мне, что ты чувствуешь? Какой он на вкус? Чону немного причмокнул, стараясь лучше распробовать. — Мм-м, он горький… даже чересчур, с явно выраженным привкусом. Только вот я не могу понять, что именно это такое. —Хочешь попробовать еще? Расскажи мне больше. Лапуля кивнул, наблюдая как Мунджо вновь направляет свой палец в нутро мертвеца. Но теперь не спешит подносить его ко рту Чону, а сам слизывает кровь. Зрительный контакт до сих пор не прерван, и Чону готов поклясться, что увидел хитрый блеск в его глазах. Далее Мунджо все той же чистой рукой хватает Чону за подбородок и оттягивает его вниз, заставляя приоткрыть рот. Тот повинуется и сразу же чувствует, как язык Мунджо резко проскальзывает внутрь. От неожиданности Чону вздрагивает, но сильные руки ложатся на его талию, призывая стоять смирно. Во рту вновь чувствуется вкус крови того человека, но уже вперемешку со слюной Мунджо. Тот напористо, но в тоже время нежно передавал изо рта в рот слизанную кровь, позволяя Чону лучше распробовать. Противно? Нет. После всего через что пришлось пройти Чону, это уже не казалось чем-то мерзким, наоборот, внизу живота начинал скручиваться приятный узел. Его заводило это. Мунджо уж и подавно не думал, что это может быть противно. Он ловил кайф.  — Он… — Чону отстранился, пытаясь набрать в легкие побольше воздуха и перевести дыхание. — Он был алкоголиком. Вот почему было слишком горько, не так как у других. А привкус- это растворенный в крови алкоголь. — Молодец! Лапуля — ты лучший. Чону нравилось, когда его хвалили, особенно когда его хвалил Мунджо. Он словно потерял остатки своего достоинства и как собачка был готов вновь и вновь выполнять новые команды, лишь бы хозяин его снова похвалил. Такой зависимый. Мунджо обтер о штаны испачканную руку, стирая остатки крови. Что-что, а мараться он не любил. И вновь прикоснулся своими губами к губам Чону, вовлекая в новый поцелуй. Его язык умело прошелся по ровным зубам, уделяя каждому отдельное внимание. Зубы Чону были идеальными, ровными и белыми. Уж в этом он точно разбирался на все сто. Здесь, в стенах общежития он может и убийца, коим себя никогда не считал, но там, за его пределами, он обычный стоматолог, хотя и единственный в этом Богом забытом районе. Чону что-то сдавленно промычал, пытаясь вновь вдохнуть воздух. — Боже, ты с ума меня сведешь, так сильно хочется? — Победно произнес Мунджо осматривая с ног до головы свое творение и останавливаясь взглядом на четко выпирающий бугорок между ног Чону. — Очень. — Чону снова тянется за новым поцелуем, но его останавливают. — И что же тебя сейчас так сильно возбудило? Я или вид изуродованного трупа? Расскажи мне, что тебя заводит. Я хочу слышать. — Мунджо провел языком по скуле, а рукой через штаны прикоснулся к возбужденному члену Чону. —Ты… и труп. В общем все вместе. Я не извращенец, ты же знаешь, но черт, мысль о том, что мы будем вытворять прямо перед мертвецом, слишком возбуждает. — Почему-то даже озвучивание этого вслух еще сильнее распаляла Чону, и он толкнулся бедрами навстречу руке, мерно поглаживающей пах. — И что же это такое мы будем вытворять, а? — С нескрываемой издевкой в голосе произнес Мунджо. — Черт возьми, ты трахнешь меня. Хватит уже издеваться! Сделай что-нибудь, пока я сам тебя не изнасиловал. Предвкушение секса — самое лучшее чувство. Особенно когда обстановка к этому совсем не располагает. Вокруг грязь, полумрак, повсюду валяются какие-то доски, в комнате ужасно воняет потом и частично мертвечиной и стоит ужасная жара. Как в аду. Но, что самое отвратное — это труп, раскинувшийся на стуле, с которого на пол вытекла почти вся кровь, оставляя огромную вязкую лужу под ногами. Местечко явно не для любовных утех. Но это только если у вас все в порядке с головой. Если же нет, то эта картина в какой-то степени только сильнее возбуждает. — Ты стал слишком ненасытным, лапуля. Даже не представляешь, как я горжусь тобой. — Мунджо такое состояние его творения, более чем устраивало: покорный, нуждающийся сейчас только в нем. Он смог, Чону — лучшее из всего, что он создавал. Вновь вовлекая лапулю в поцелуй, Мунджо направляет его прямо к стоматологическому креслу, неприметно стоящему в углу комнаты. Единственное идеально чистое место во всем общежитии. Уж он то следит за этим. Слишком много приятных воспоминаний связано с этим креслом: то как он часами мог выдирать зубы своей будущей жертве без анестезии, полностью отдаваясь этому процессу или то, как они с Чону на нем много раз трахались, что их явно слышали абсолютно все немногочисленные жители общежития или даже то, как он ночами мог приходить в эту комнату и подолгу сидеть, читая книгу, которую обронил его лапуля в первую их встречу. Усадив Чону на кресло он одним движением снял его грязную от крови футболку. И принялся выцеловывать сначала скулу, потом линию челюсти, оставляя влажный след от языка. Он спускался ниже, прямо к шее, слегка покусывая тонкую кожу и не сильно надавливая языком прямо на пульсирующую сонную артерию. Как же ему нравилось чувствовать жизнь своего лапули. Он жив, и он полностью в его власти. У самого штаны уже безбожно стягивали вставший член, слишком уж возбуждал его развязный вид Чону. Мунджо с особым усердием выцеловывал грудь, засасывая и прикусывая кожу, оставляя пока еще красные следы, которые определенно потом станут фиолетовыми, плавно спускаясь к соскам. И прикусывая их, выбивал протяжный стон из Чону. Выводя незамысловатые узоры языком, Мунджо спустился к самому низу живота. Останавливая свой взгляд на хорошо проглядывающий через ткань джинсов член. — Ты уже такой твердый для меня, лапуля. — Прошептал куда-то в пах Мунджо, от чего член Чону дернулся в предвкушении, и это было бы даже заметно, если бы не плотная ткань штанов. Мунджо накрыл своей ладонью стояк и провел ладонью вверх-вниз, прощупывая и слегка надавливая на эрекцию. Дразнит, лишь сильнее распаляет Чону. — Пожалуйста, сними их уже, я не могу. — Буквально скулит он, вновь подаваясь бедрами на встречу спасительной руке.  — Нравится? Ты так возбужден, готов поспорить, что ты сможешь кончить прямо так, в штаны, только от моих легких поглаживаний, я прав? Чону выдает что-то несвязное, но больше похожее на согласие. Его член уже настолько возбужден, что просто разорвет эти джинсы к чертовой матери. И он действительно не мог бы с уверенностью сказать, что не кончит просто от взгляда Мунджо на его член. Он стал слишком неправильным, слишком развязным, слишком ненасытным. Заводила не только мысль о Мунджо трахающем его в разных позах, но и все те грязные вещи, которые они делали до этого: пытки; различные способы убийства, которым он обучал Чону; и то как до омерзения все это было неправильно. Но у психов на этот счет другое мнение. — Прошу, Мунджо, сними штаны. Ну и кто он такой чтобы отказать своему лапуле. Когда руки Мунджо наконец прикоснулись к пуговице джинсов. Чону затаил дыхание. Стон облегчения разнесся по комнате, стоило ему расстегнуть молнию и не церемонясь разом снять джинсы и боксеры. —Ты такой красивый. — Прорычал Мунджо, проведя ладонью по разгоряченному члену, который сразу же дернулся навстречу руке Творца. Каждая часть его тела такая послушная для него. Чону буквально расплакаться хотел от полного ощущения свободы. Как же хорошо. Только вот штаны Мунджо все еще были на нем, ему, наверное, ужасно не удобно. — А как же ты? — Не переживай, я потерплю, ты так хорошо сегодня постарался, мне хочется наградить тебя. — Ласково произнес Мунджо, плотно обхватывая изнывающий член Чону и принимаясь надрачивать без всякой смазки и прочего. Все просто — кожа к коже. Мунджо всегда работал только в резиновых медицинских перчатках. И это касалось не только его работы стоматолога, что соответствовало санитарным нормам, но и со своими потенциальными жертвами он всегда использовал перчатки. Уж очень нравилось ему чувствовать тепло кожи, сквозь прохладную резину, чувствовать руками биение артерии на шее, но при этом избегая прямого контакта с кожей. Удобно. Никаких отпечатков и прочего геморроя, сплошное удовольствие. Но не с Чону. Его хотелось трогать, щупать, чувствовать. И никакая резина не должна была этому препятствовать. Мунджо старательно работал рукой, сдавливая сильнее место рядом с головкой и большим пальцем размазывая предэякулят. Чону слишком хорошо. Он уже с трудом мог вернуться в реальность, мечтая лишь поскорее ощутить волну надвигающегося оргазма. Стоны становились все глубже, а дыхание реже. И Мунджо понимал, что сам уже готов кончить себе в штаны, позорно уничтожив свою железную выдержку. Поэтому он убирает руку от члена и под недовольные возмущения Чону наконец расстегивает свои собственные штаны, прикрывая глаза от ощущения частичной свободы. Мунджо никогда не раздевался при сексе, он даже в такую невыносимую жару ходил в черной кофте с длинными рукавами и черных брюках. И не позволял Чону увидеть, что же скрывает под одеждой и без того полный загадок Мунджо. Но жаловаться нельзя. Он пробовал. И ничего хорошего из этого не вышло. Поэтому он больше не поднимал эту тему. Чону — весь такой открытый, полностью уничтоженный, но податливый, а Мунджо же — неприступная скала с огромным багажом секретов. И если коротко, то: псих и лапуля. — Повернись для меня. — Это уже приказ, но звучит он так ласково, что Чону не возмущается, а покорно поворачивается. Мунджо помогает ему удобно устроиться на кресле и легкими поглаживаниями по бедру перебирается к спине, немного надавливая на поясницу, заставляя прогнуться. Далее ладони накрывают его ягодицы. Удар. Кайф. Кожа немного краснеет и Мунджо более нежно проводит ладонью, чтобы утихомирить неприятные ощущения. — Трахни меня, Мунджо.  — Конечно, лапуля, но сначала хорошенько постарайся для меня, я ведь не хочу, чтобы тебе было больно. Мунджо приставил пальцы ко рту Чону и тот без лишних слов принялся старательно их смачивать слюной, обводя языком каждый по отдельности. — Черт, как хорошо. Лапуля, меня надолго не хватит, надеюсь ты не сильно обидишься. Он приставил один влажный от слюны палец к проходу и сразу же просунул его внутрь. Смысла в долгой и тщательной растяжке не было, они занимались этим уж слишком часто в последнее время. Но всё- таки без этого никак нельзя. «Если хочешь растянуть свое удовольствие — сначала надо позаботиться о здоровье.» — повторил свое же правило Мунджо. Слюна не дает столь идеального и приятного скольжения, как смазка, к тому же она быстро высыхает минимизируя длительность растяжки.  — Погоди немного и не поворачивайся, у меня есть небольшая идея. — Проговорил Мунджо вытаскивая палец и начиная уходить куда-то вглубь комнаты. Чону так и остался стоять в той же позе, потому что Он так сказал. Тело уже подрагивало, и хотелось ощутить чувство заполненности. Вскоре он почувствовал вновь тепло Мунджо рядом с собой. Теплая рука вернулась на талию, а к анусу снова приставили палец. Он был такой мокрый и скользкий, но не как от слюны или смазки, это что-то другое. — Что…это? — Выдохнул Чону, когда в дырочку вставили второй палец. — Ш-ш, это кровь. — Будничным тоном сказал Мунджо, словно в этом не было ничего необычного. — Не хотел, чтобы тебе было неприятно от трения, а кровь- самое то. Теперь он уже разводил пальцы в стороны, работая по принципу ножниц. И действительно, кровь была неплохим лубрикантом. От мысли, что в нем находятся пальцы, полностью испачканные в крови человека, которого он убил, член отчаянно дернулся. Как же хорошо. — Я готов, Мунджо, хочу твой член. — Готовый в любую секунду взорваться стояк Чону уже горел и требовал к себе внимания. Хотелось потрогать, начать надрачивать, чтобы наконец ощутить волну наслаждения. Но нельзя. Приказа не было. Чону затаил дыхание, когда из него вынули пальцы. Казалось время остановилось. Уж слишком медленными и не расторопными казались действия Мунджо. Выдох. Также обильно смазанный кровью член разом вошел в податливое тело. Быстро, без промедления. Обоим очень хотелось. Он остановился буквально на пару секунд давая Чону привыкнуть к ощущениям полной заполненности и начал двигаться, с каждым толчком меняя угол, чтобы найти заветную точку. Чону, кажется, уже был готов кончить и без стимуляции простаты, но как только член задел этот комок нервов, он издал стон. Слишком несдержанный, слишком громкий, слишком пошлый. Как же хорошо. — Вот здесь, да? — Мунджо вновь проехался членом по этому месту, и ответа уже не требовалось. Стоны говорят все сами за себя. Жарко, мокро, невероятно противно, но так приятно. Сейчас для них нет ничего лучше до отвратительно неуместного здесь и сейчас секса. У Чону в голове так и мелькают картинки того, как он убивает того мужика, и сейчас в качестве похвалы его трахает просто невероятный стоматолог, прямо на стоматологическом кресле для пыток. Черт, как же невыносимо приятно. Толчки становились глубже, резче, сильнее. Оба были на пределе. — Да-а, я сейчас… — Практически, задыхался Чону. — Сделай это, — Шептал Мунджо, вбиваясь по самое основание. — кончи для меня, лапуля. И это было последней каплей. Чону не прикасаясь к себе излился прямо на кресло, оставляя на голубой искусственной коже белесые капли. Внутри него тоже стало слишком мокро и горячо. Мунджо кончил внутрь. Кровь и сперма смешались, они были повсюду, и это приносило какое-то извращённое удовлетворение. Чону кое-как смог перевернуться на спину, даже не заметив, как на его руке Мунджо защелкнул браслет. Это была массивная металлическая цепочка, полностью увешанная ничем иным как зубами мудрости. Самые лучшие по мнению Мунджо — именно они. Не зря же люди испокон веков дорожили именно зубами мудрости. Они были идеальными. Все как на подбор, ровные, белые, без единого скола или трещинки. Для лапули, только самое лучшее. Чону мысленно прикинул, чтобы добиться такого результата нужно было помучать не один десяток людей. Псих. — Мне очень нравится. — Довольно заулыбался Чону, втягивая Мунджо в глубокий поцелуй, плавно перетекающий во второй такой же жаркий и омерзительно приятный секс. И плевать, что скоро сюда поднимутся такие же ненормальные жильцы общежития, чтобы прибрать весь беспорядок за ними. Плевать, что скоро этот труп разрежут на части, а хозяйка вырежет всю самую вкусную на ее взгляд плоть и приготовит свое фирменное человеческое мясо с какими-то приправами, а остатки от тела закопают где-то в лесу. Плевать на это, главное, что сейчас Псих и Лапуля, это скорее один человек, один слаженный механизм. Лапуля — личное достижение Мунджо.