самозритель и самокоп

Демонов в своей голове я называю богом, Он царствует как хочет, Я вовсе не против. Я сам привел его к власти, А тело сделал домом. И мне вообще уже плевать, Кто там косо смотрит. Дом похож на типичное место съёмки американского сериала «Друзья». Он просторный с высокими потолками, двумя этажами, не новой, но добротной мебелью, низкими кроватями, смежной со столовой кухней и узким коридором. Тоджи купил его за баснословную сумму у хозяина за пятнадцать минут торговли и был в вполне доволен приобретением. Без имён и документов такая покупка была стоящей. Благодаря не замороженным тайным счётам он наскреб почтительную сумму, после чего долго не мог понять откуда она появилась, вспомнил последнее (посмертное) задание и чертыхнулся. Денег было достаточно на целый дом в хорошем тихом районе — и две недели пожрать, а дальше нужно было срочно думать, что делать, или на худой конец идти грабить банк или ювелирный магазин попроще. Тоджи не пылал страстью становится грабителем: ему и так хватало бытности наёмника. И вот теперь в два клика, на одолженном у мальчика с розовыми волосами телефоне, он остался почти без йены в кармане. Только воскресили, а уже обобрали до самой нитки. В его кошельке было всегда шаром покати. Не передать словами насколько сильно Тоджи раздражало отсутствие денег. После вечных переездов от одной девушки к другой, неопределенности и чувства собственной неполноценности из-за отсутствия средств к существованию, он, как каждый любящий себя человек, должен был забить на чужие проблемы и уехать на Карибы к океану, солнцу и пляжу. Денег, что он потратил на дом, могло хватить на полгода сдержанного экономического существования в деревянном домике на берегу Лазурного побережья. Это был идеальный план, и он с треском провалился об злобный взгляд темно-синих, таких знакомых, глаз. Прямо как у его матери. Чёрт. В жизни Тоджи все было не как у нормальных шаманов: ни способностей, ни денег, ни уважения, только непроходимые терни, кровь, кишки и расчлененка. И проблемы. Огромная куча проблем. Он даже с помощью нехитрых умозаключений выяснил откуда всё началось и покатилось по наклонной. Виновник происходящего валялся на диване в гостиной притворяясь трупом и отказывался разговаривать, что для него было весьма нетипично, ибо в топ три своих любимых дела у Годжо Сатору должно было входить — пиздеть без остановки. Тоджи собрал все свои жизненные проблемы в одном доме, распихал по комнатам, открыл бутылку виски и ушел на балкон, чтобы набраться до белых пятен перед глазами и полного забытья. И как ожидалось, ему не дали. Одна из проблем, до его позорного бегства на балкон, валяющаяся на диване, как больной котик на лежбище, решила подать признаки жизни и вылезти на свежий воздух и запах спирта. Брюнет закрыл глаза и устало помассировал виски. Алкоголь, как назло, отказывался действовать. Краем глаза Тоджи заметил чужую руку, пытающуюся по-тихому, умыкнуть его виски, и устало хлопнул по растопыренным пальцам пятерней. Годжо отдернул от бутылки конечность и нейтрально положил ее на подлокотник кресла. На бледной руке растекся красный след. Тоджи глумливо ухмыльнулся. Интересно. — Тебе больно? — Нет, приятно. — Это хорошо. Когда людям больно, они начинают сильнее ценить жизнь. Правда, к тебе это не относится, ты ведь ловишь кайф от того, что находишься на волосок от смерти. — Личное наблюдение? — морщится Годжо, поглубже выжимая свое угловатое тело в кресло. Его длинные ноги торчат в разные стороны, как у упавшей на землю цапли. Жалкое зрелище. — Или опыт? — Все вместе. Если бог позволил прожить Годжо Сатору лишний день то, он обязан сделать это проблемой для всех окружающих, особенно для Тоджи. Он успел уже десять раз пожалеть, что воскрес полностью, а не лишь памятью тела, послушным болванчиком без личности и мозгов. Тогда бы было проще. — И каково это, понять, что тебя спустили с небес на землю? По отвращению на все ещё юношеском лице можно было сделать несложный вывод, что Годжо далёк даже до первой стадии принятия. Упертый пацан. Тоджи сжалился над ним и пододвинул бутылку. Обветренные и обкусанные губы тут же присосались к горлышку, а чёткий выступ кадыка размерно задвигался под белой кожей. Это движение настолько заворожило, что Тоджи ещё некоторое время смотрел на чужую шею, даже после того как Годжо прекратил обсасывать бутылку и опустил подбородок. Ни одного шрама от его ударов на тонкой коже траншеи или кадыка не было и в помине. Обидно. Тоджи срочно нужно поспать. Двое суток безумной беготни, убийств шаманов и проклятий, сошедший с ума «бывший Сатору Годжо» и чужое безвольное тело за плечами. В глазах Фушигуро навсегда отпечаталась картина сидящего на ступеньках в метро «почти бога», ослепшего на один свой всесильный глаз, помятого и тихо шепчущего свою ужасную мантру: «Я убил его! Я опять убил его!». Фушигуро уже второй раз видел, как этот человек буквально сходит с ума, но в прошлый все было весело и дико, даже отчасти забавно, но не сейчас, когда Сатору колотило и из мертвого глаза текли красные слёзы. Тоджи катастрофически не понимал, что делать с людьми в истерике, и не собирался узнавать, поэтому сгрузил проблему на сына. Но остатки совести не дали ему развернуться и уйти окончательно. — Если хочешь расслабиться и забыться на время, могу предложить волшебную таблеточку. Годжо задумчиво прикрыл повреждённый глаз, машинально пытаясь скрыть новое и единственное увечье. — Можно. Никогда не пробовал, но, надеюсь, что на меня хотя бы немного подействует. У тебя разве остались старые связи? Связи у Тоджи, благо, остались — только их было немного, и по большей части старым знакомым и должникам пришлось угрожать, что они стали его бояться до красных кругов перед глазами. Живой Фушигуро Тоджи был очень опасен, а воскресший опасней в два раза. Он уже представлял какие истории бродят по миру шаманов после его чудесного возвращения к жизни. — Кстати, с чего такая щедрость? — С того, что мне не нравится когда кто-то рядом изображает из себя окоченелый труп. Если так и дальше продолжится, то ты начнёшь гнить, разлагаться и вонять, а затем я выкину тебя на улицу. — Но как же так! — Твои дети не аргумент, и они тебя не спасут. — Вообще-то один из «моих» детей, твой ребенок. Да, один из них — его ребенок, который продолжает упорно игнорировать все попытки Тоджи заговорить после их памятного разговора (драки) в подворотне. Но ничего. Не то, чтобы он удивлен. Сатору сидел в кресле и тупо гонял по столу заклеенными забавными пластырями с утятами пальцами пробку от бутылки. Его взгляд выражал потрясающее ничего: один глаз был тускло серым, словно подвернулся пеленой, а второй все такой же — ярко голубой, как утреннее небо в морозную погоду. Тоджи вернул себе бутылку и сделал маленький глоток. — Не прямой поцелуй. — Пошел к чёрту! *** Закончилась потрясающе тихая неделя без толпы шаманов с вилами, пытающихся выяснить, какого черта Тоджи не сидится на том свете, без скандалов и внезапных концов света. Тишь да гладь. Проще говоря — скука смертная. Мерзкое ощущение приближающейся катастрофы скреблось под кожей и завывало по плохо утепленным углам дома. Затишье перед бурей давило на голову и перегружало окружающий мир. Ещё немного, и он будет чувствовать смертельную опасность в алое, заботливо принесенном Юджи из магазина через дорогу. Мальчик был прекрасен — редко попадался ему на глаза, не сорил, мыл за собой посуду, всегда был предельно вежлив и улыбчив, только шум создал, как целая детская площадка в парке у одного из старых домов на Хоккайдо, где он временно жил с одной из своих женщин, но это были мелочи. Главное, что в конвульсиях не бился и Сукуной Ременом по дому ночью на голове не ходил, и то хорошо. Тоджи почти познал дзен и постиг искусство релакса под запах варящегося кофе, которое притащил из своего бывшего общежития его сын. Они мирно притворялись посторонними людьми, обмениваясь дежурными фразами приветствия и пожеланиями доброго вечера — то есть вообще не контактировали. Тоджи больше общался с ковриком на входе в дом, чем с собственным ребенком. Этот ребенок его даже не узнал, а когда ему доходчиво и на пальцах объяснили, посмотрел на Тоджи словно одна из его бывших, то есть молча, прямо и как на говно. Потрясающее знакомство. Хотя, что он хотел, после того, как смылся в закат под предлогом работы, скинув ребенка сначала на посторонних людей, а потом на ещё одного ребенка, только побольше. Тоджи отхлебнул из кружки и поморщился. Сахар забыл. Он стоял на кухне в уличной одежде и с неразобранным пакетами из магазина напротив, где его сердобольная продавщица причислила к рядам мафиози бросив только один беглый взгляд. Зря, конечно, в таком тихом районе дом купил, здесь мало кто привык видеть экстравагантных личностей под два метра ростом, со шрамами и руками способными одним ударом сломать турникет. Хорошо, что Сатору Годжо как закрылся наверху, так никуда не выходил. А интересно… На втором этаже упало явно что-то массивное, и на голову Тоджи посыпалась штукатурка. Он брезгливо стряхнул её и принюхался к воздуху. Пахло кровью. Твою же мать! С лестницы тут же слетел его мертвенно бледный сын и без слов попросил следовать за собой. Блядская внутренняя сущность в тот вечер на балконе подсказала ему надавить побольнее на Годжо, чтобы кровь хлестала во все стороны. Откуда ему было знать что первое, что этот идиот сделает — это передознется. Тоджи дал ему немного, на пальцах рассказал, как рассчитать правильную пропорцию, чтобы не откинуться, а только сладко поспать в мире грез и видений. Вот после такого и делай людям добро, они всё вверх дном перевернут и тебя виновным оставят. Червячок сомнений в голове подсказывал, что он идиот, и Сатору Годжо собирался изначально словить приход и наркотическую кому, а не просто побаловаться; но Тоджи его быстро замял, отвлекшись на пытающегося задохнуться блондина. Мегуми, похожий на ободраного щенка, молча подпирал дверь, готовый в любую минуту сорваться на помощь к сенсею — или на защиту от непредсказуемого отца. Фушигуро перекатил тощее тело на бок и завел, пытающуюся расцарапать бледное горло руку за спину. Годжо Сатору сейчас напоминал не самого сильного шамана с начала времен, а висельника, только что вытащенного из добротной петли. Пришлось разжимать ему челюсть и бить по щекам, чтобы не дурил. — Так, сейчас ты приносишь мне таз с теплой водой и тряпку, а затем дуешь в ближайшую аптеку за лекарствами — мне слабо верится, что в этом доме есть аптечка, — он по-быстрому проинструктировал, тут же сорвавшегося с места сына. Жизнь сенсея ему, явно, была очень дорога. В отличие от самого сенсея, который вот уже добрые десять минут пытался героически сдохнуть от асфиксии. У придурка оказалась аллергия на один из концентратов в порошке. Тоджи уже видел подобную реакцию на амфетамин у одной из своих бывших подружек, и готов был поспорить, что Сатору не знал об особенностях своего организма, он, скорее всего, даже никогда в жизни не болел. Содрогающееся в его руках тело наконец закашлялось и просипело что-то неразборчивое, напоминающее просьбу «пойти нахуй». Тоджи в отместку его только по спине ударил, чтобы кашель быстрее прошел, и поволок в ванну, благо, та была на втором этаже, и не нужно было спускаться. Сатору рвало белыми сгустками непонятного происхождения и выкручивало в разные стороны, словно от кокаиновой ломки. Его пришлось держать, чтобы бледный, покрытый испариной лоб, не встретился с фарфоровым ободком унитаза. — Ну, и зачем ты так тупо решил умереть? Кажется, Сатору всё-таки перестало плющить, и он просто уселся на холодный кафель, дыша, как водолаз после долгого погружения под воду — маленькими и аккуратными вдохами, будто лёгким мучительно больно выполнять свою функцию. — Ты не понимаешь, я смотрел в его глаза и видел прежнего Сугуру, а потом… Потом он снял с себя скальп, и я подумал, что окончательно сошел с ума. Слетел с катушек, хах. — Поднимайся. Живо. — О нет. Я больше никуда в этой поганой жизни не хочу идти. Только черти ходят по прямой. Сатору Годжо — сам Дьявол, потому что он не просто пошел по прямой — а завязал глаза, заклеил уши, зашил рот и ринулся на полной скорости головой вниз. Правильнее и безопаснее для него и окружающих — было оставить коробочную тюрьму в покое и больше никогда не открывать. Хлопнула входная дверь, оповещая о возвращении Мегуми из аптеки, и Тоджи пришлось в срочном порядке поднимать слабо дергающееся тело с пола. Они ещё с ним намучаются, Тоджи уверен. И, как оказывается, он не прогадал — потому что на следующую ночь Сатору Годжо обнаружился в его кровати, мило улыбающийся и явно напрашивающийся на пиздюли. Или на секс. В случае Сатору непонятно. Он одно сплошное — непонятно. За непродолжительное время знакомства (ну как, знакомства, хах), он понял, что Сатору — грамотный и хитрый фокусник, с помощью простых уловок убедивший окружающих, что бесконечность способна защитить его полностью от макушки до пят, от эмоционального истощения — до маниакального безумия, от смерти лучшего друга — до потери своей исключительности. И сейчас — в момент истины — можно было наблюдать, как хитиновый покров трескается и разрушается, являя миру маленького мальчика с нарциссизмом и яростной ненавистью к себе. Своего рода — крушение Восточной Римской Империи в миниатюре. Годжо Сатору боится быть обычным, уязвимым и способным получать раны. Все это было хорошо видно в их с Тоджи битве много лет назад. Он настолько был уверен в собственной неуязвимости, что чуть не заплатил за своё бахвальство жизнью, только на пороге смерти, благодаря перманентной агонии смог получить просветление и открыть новый аспект своей силы. Способности Годжо — лишь плод его одиночества и неприятия мира. Они олицетворяют его лучше, чем сотня лживых улыбок и нарочито бодрых фраз. Тоджи видел, как выглядит этот ребенок по-настоящему, ещё без навешанных на него ярлыков и масок. Видел и ужасался. — Какая ирония, — подумал Тоджи, рассматривая лежащее на краю кровати тело, — её даже можно потрогать, ощутить в воздухе. — Прекращай философствовать, иначе совсем надорвёшься. Умственная работа тебе не к лицу. Как он мог забыть, что ребенок, хоть и потерял половину своих сил, но острый язык ему отрезать забыли? Жаль. Приходится подвинуть худое тело к себе поближе и заткнуть болтливый рот рукой. Не смотря на все усилия Тоджи, из рта доносится задушенное «так тебе нравится пожёстче?», приходится раздвинуть пальцами челюсть и прихватить язык чуть ли не под корень. Если человеку не нравится быть грустным клоуном, то он сделает всё, чтобы стать обратно весёлым клоуном. Годжо издает чавкающий звук, но не сопротивляется, а только довольно жмурится. И кому, после такого, ещё нравится пожёстче. На парне белая, растянутая футболка, оголяющая ключицы и худую шею, длинные домашние штаны и никакого нижнего белья. Совесть он явно потерял по дороге в комнату Тоджи. Адекватность, видимо, тоже с инстинктом самосохранения остались покрываться пылью в самых глухих закоулках блондинистой головы. Его за такую самоуверенность лучше было выгнать, в назидание, чтобы не зарывался, но Тоджи греет душу желание наконец нормально трахнуть гада, посмевшего оторвать ему руку и добрую часть тела. Шестнадцатилетнего мальчишку спутавшего ему все карты в мгновение Ока. Мальчишка, кстати, с того времени не сильно изменился, всё такой же бешеный и своевольный, только с намеком на безграничную усталость и клиническую депрессию. Ему бы к психотерапевту, а не к Тоджи. Мегуми спит в двух комнатах от них, поэтому приходится зажать громкий рот сильнее и надеяться на то, что стены у дома со звукоизоляцией, как обещал хозяин. В прочем, если Тоджи соврали, то он всегда может вспомнить молодость и пойти поговорить с лгуном лично. Может треть суммы обратно стрясет. *** Мегуми смотрит на них без осуждения или дикого отвращения на лице, когда в один день Сатору виснет у него на спине, как Австралийская коала, а Тоджи не предпринимает попытки его спихнуть. Они находятся на кухне и пытаются сварить нормальный кофе, но Тоджи тяжело двигать руками с такой ношей на спине, поэтому он сыпет зерна мимо и начинает материться. Благо — не в слух. Мегуми смотрит на них, как на идиотов, но ничего не говорит, только засовывая в рот ложку риса побольше. Теперь, когда Мегуми что-то нужно, он идет к Тоджи, а не к Сатору. Видимо боится, что психически нестабильный сенсей отчудит в духе «повешусь на собственных подтяжках, авось никто не вытащит». Тоджи считает данный мизерный факт своей персональной победой, но с другой стороны теперь в чокнутой голове Сатору должна была появиться мысль о недоверии со стороны любимого ученика, что могло привести к ещё большему дисбалансу. Колесо Сансары какое-то, что ни сделай — все равно плохо будет. Умение обращаться с детьми у Тоджи на уровне «если ты сейчас же не положишь пистолет на место, я не куплю тебе хеппимил». Поэтому он покорно забрасывает удочку в омут имени Мегуми и тихо ждёт своего часа. Возможно, если Сатору прекратит строить дурачка или временами страшно хандрить, они сядут все в троем и нормально поговорят. Хотя навряд ли: в тот момент может случиться все, что угодно — от метеорита до зомби апокалипсиса. Они никогда не смогут загнать себя в рамки нормальных отношений, поэтому остаётся только делать вид, что все хорошо и дальше будет только лучше. А сейчас ему нужно сгрузить тяжёлое тело, пытающееся задушить его в дружелюбных объятиях на ровную поверхность. Можно и на кровать.