FWB

Отабек не знает, как из друга Юры Плисецкого, он превратился в друга с привилегиями. Была ли тому виной Отабековская безотказность перед любой просьбой Юры или собственное желание героя Казахстана быть к Плисецкому ближе, чем кто-либо, история умалчивала. Но факт остаётся фактом, теперь томные обжимания при любой подворачивающейся возможности были их вечными спутниками. Если бы Алтына попросили вспомнить, как всё началось, сбившиеся в кучу мысли никак бы не позволили ему пролить свет на свернувшую не туда (или всё-таки туда?) дорожку. Но несколько вещей он помнил точно: Юре тогда еле-еле исполнилось 16. Юра смог уговорить Отабека одним лишь взглядом. Юра с тех пор лишь раз заговорил про их недоотношения. На самом деле, — часто думалось Отабеку, — Юра ударил именно туда, где теплилась мягкая нежность по отношению к нему, даже не подозревая, что об отказе не могло быть и речи. Отабек очень хотел. Конечно, не совсем этого. Не периодических перепихов после соревнований и секса без обязательств во время приездов друг к другу, но выбора не оставалось, и Отабек тактично молчал, со всей присущей ему терпеливостью. Все желания Алтына глухие и ноющие, распалялись в присутствии Плисецкого до такой степени, что о нормальном человеческом разговоре не могло быть и речи, а Юра (хитрый змей) только радовался этому. Во время секса он заставлял Отабека забывать не только намёки на тяжёлые обсуждения, даже собственное имя, которое Плисецкий с придыханием шептал Алтыну в губы, будто вылетало из головы. Мягкое, пусть и настойчивое «Бека» во время оргазма запечатывало любую даже самую рвущую нутро фразу во рту у казаха и тот в очередной раз молчал, поджав губы. Плисецкий был невероятным. Худым, но не тощим, с чёткими мышцами под белой кожей, он вздёргивал головой, смахивая пшеничные волосы с глубоких лесных глаз и (пусть редко) улыбался. И самое страшное (Отабек заметил это ещё полгода назад и до сих пор не мог привыкнуть) — Юра знал о своей сексуальности. В нём не сквозили деланный флирт или неприсущая мягкость, он оставался одним из самых сильных соперников, готовых победить тебя на льду, а потом зарядить по лицу вне его пределов (Джей-Джей, привет), но с Алтыном Плисецкий выбирал совершенно другую тактику. И Отабек хоть и был благодарен за оказанное ему (ха-ха) доверие, никогда не забывал о самом главном. Юра нравился ему. В 12 у станка в спортивном лагере, в 14 выбиваясь из юниоров талантом и дикой целеустремлённостью, в 15 во взрослой лиге, жмущий ему руку в Барселоне. Недосягаемая мечта, мальчик гений, надежда российского спорта со скверным характером и прямым открытым взглядом, прожигающим дыру на всех неугодных. Простой, но вместе с тем такой многогранный, что с непривычки, после недолгого, первого общения, Отабек прощаясь с ним около лифта чуть было не задал вертевшийся на языке вопрос: «Почему ты согласился так легко?» Эта лёгкость впоследствии легла на плечи Алтына тяжелой, почти непосильной ношей, когда он после Юриного шестнадцатилетия (которое они отмечали вместе в Питере) отвечал на первое прикосновение губ Плисецкого. Юра не просил, также как не делал этого на катке, он брал, что хотел, не задумываясь о последствиях. Смотрел распаляя, уверенно жался ближе, притирался бёдрами, сильно держал шею Отабека поглаживая короткий ёжик его волос. И только спустя час, после выжигающего воздух из груди оргазма, мягко привалившись к Отабековскому плечу, Юра повернулся к нему с тем самым взглядом, после которого Алтын понял — это первый, но далеко не последний раз. И тогда начался ад. Уже потом, запоздало размышляя в самолёте по пути в Казахстан, Отабек отстранённо думал, что, наверняка, началось всё это гораздо раньше. Может быть в тот раз, когда Юра зависал с ним в номере отеля, может когда, разъехавшись по своим странам, он принялся слать ему свои сонные фотографии, или, вполне вероятно, стартовой точкой стоит окрестить тот день, когда Плисецкий начал непринуждённо заигрывать с ним в чате телеги. Раскладывая эту ситуацию по-разному, Отабек понимал: лишь одна мысль оставалась такой же вечной, как болящие ноги после проката — каким бы непонятным не было начало, финал этой истории виделся ещё более туманным. Особенно финал, который удовлетворил бы обоих. Дерьмо. X В следующий раз они увиделись только в середине лета. Юра за неделю оповестил о взятом в Казахстан билете и прислал умильную фотку Пёти с подписью о том, что животинке придётся некоторое время пожить у соседки. И в такcи, которое везло их в квартиру Отабека (он благословил тот день, когда принял решение съехать от родителей), до него дошло. Возможно всё гораздо проще и Юра ждёт какого-то конкретного предложения. Алтын старше, а значит должен уметь брать ответственность не только за свои поступки, но и за поступки своего… Кого? Друга? Любовника? Парня? Переступив порог квартиры, Отабек действительно вознамерился внести некоторую ясность, но Плисецкий имел удивительную особенность разворачивать ситуацию в свою пользу также легко и непринуждённо, как он делал четверные в конце программы. А потому в тот день не взрослый и умный (каким себе казался) Отабек взял ответственность, а Юра взял у него в рот прямо в прихожей с так и не включённым светом. Х Отабек молчал до Юриного отъезда. Может быть виной тому был голодный до прикосновений Юра (времени предаваться тяжёлым мыслям просто не оставалось), а может сам Алтын, который вёлся на абсолютно любые действия Плисецкого, будь то потягивание с утра в одних трусах, пошлые фразочки или хитрый, лисий взгляд. Отабек дожидался Юру на кухне, поглядывая на дверь в ванную, которая виднелась из прихожей. До отъезда в Россию у Плисецкого оставалось чуть больше 3 часов. Алтын свёл брови к переносице, но слыша, как перестаёт литься вода, а потом щёлкает дверная ручка, спокойно выдохнул. Юра нашёл его взглядом сразу, но заговаривать не торопился. Прошёл на кухню, поставил чайник, тряхнул мокрыми волосами и опёрся спиной на кухонную тумбочку возле плиты, блаженно прикрыв глаза. В каждом его движении чувствовалось такое умиротворение, что Отабек не сразу смог нарушить момент по интимности опережающий даже отсос в прихожей в самый первый день. — Нам надо поговорить. — звук его голоса полоснул тишину, но Алтын редко ходил вокруг да около. — О чём? — Юра так и не открыл глаз, резко накатившее напряжение момента можно было заметить только по его чуть дрогнувшим плечам. — Я не уверен, в том, что это делается именно так, но мне кажется, нам стоит начать встречаться. — Почему ты такой… — Юра запнулся, а потом выключил закипающий чайник, — правильный? — Мы так и не поговорили об этом. Для меня важно знать, чего ты хочешь. — Отабек смотрит на него прямо, уверенно. Юра молчит, напряжение сквозит из каждого жеста. — Я хочу быть рядом с тобой. — Отабек открывается полностью, оставляя для него возможность выбора. — Тогда будь, но не делай из этого потуги на отношения. — зло выплёвывает Плисецкий и трёт переносицу. Отабека будто окатывает ушатом холодной воды. Он мог представить много развитий их взаимоотношений от чисто дружеских посиделок с плойкой и заказанной пиццей (и собственным ноющим сердцем) до совместного знакомства с родителями и long live together со всеми вытекающими, но такого ему не приснилось бы в самом странном сне. — Ты будешь моим… — Юра прочищает горло, успокаиваясь и подбирая слова стопорится на пару секунд. — Другом с привилегиями? Отабек хотел отказать. Честно признаться, что не вытянет, потому что ну о чём тут вообще можно было думать. Но Отабек был влюблён. Утянутый в очередной поцелуй, он мягко проводит по бокам Плисецкого и на периферии его сознания беспокойство скользнуло лишь одной мыслью: Пиздец. Х Пиздец не настал ежесекундно, но подспудное, гложущее чувство не отпускало даже после прощания в аэропорте. Юра крепко обнял его и отходя на достаточное расстояние, не поворачиваясь, вскинул сложенную в кулак руку со вздёрнутым большим пальцем. Отабек усмехнулся. В следующий раз им предстояло встретиться уже на соревнованиях. Х Гран-при подкрался незаметно, хотя не помнить о нём было практически невозможно. Изнуряющие тренировки не оставляли времени для тяжелых раздумий по поводу отношений с Плисецким. Всё шло ровно так, как и должно было. Однако совсем редко, Отабек уставший настолько, что не мог уснуть (самое идиотское чувство по мнению Юры), размышлял и в нём укрепилась одна единственная мысль: одному Богу известно, чем вообще их дружба с привилегиями отличается от отношений. Юра по-прежнему постил их совместные фотографии в инстаграм, писал ежедневно даже будучи умотанным вусмерть, звонил по вечерам, выбивая время для разговора. Слал фотки, заигрывал, записывал горячие голосовые. Конечно, Отабек делал ровно то же самое, но с него станется. Он влюблённый идиот, который пошёл у Плисецкого на поводу. Алтын был прямолинейным и сам себя считал очень простым. Он никогда не врал, говорил чётко, без подводных камней и намёков, если обещал, то обязательно делал и когда он оказался в такой ситуации, его характер не изменился. Поэтому в ночи на Юрин телефон пришло сообщение: «Чем вообще наши отношения отличаются от отношений нормальных людей?». Проигнорировано. Х Результатом огромного количества тренировок становится первое место Юры (кто бы сомневался), серебро Отабека и замыкающая тройку бронза Кацуки. Алтын, как всегда, был ядерно спокоен, его лицо могло посоревноваться с одной из восковых фигур музея Мадам Тюссо, но рассматривая Юру на пьедестале, губы сами по себе разъезжались в улыбке. Плисецкий явно не удивленный повернулся в сторону Отабека и не сдержавшись коротко усмехнулся, но его глаза будто сияли, выплёскивая на казаха не то гордость, не то нежность. Потом он прикрыл рот ладонью и одними губами произнёс: — Хочу примерить на тебя золото, — наклоняясь ближе, — не дождусь, когда ты меня обойдёшь. Казах грузно выдохнул, комом в горле встала фраза: «Ты моё главное золото». Если бы это услышал Плисецкий, переплевался бы от манеры Отабека делать комплименты. Ожидаемо всё закончилось сексом в Юрином номере после банкета. Отабек даже не пытался обманывать себя напускным удивлением, когда оказался в постели Плисецкого, который сжимал его талию длинными ногами. Юра стонал, громко матерился и толкался навстречу в попытке не то кончить как можно скорее, не то остаться в этом состоянии навсегда. Алтын аккуратно перенёс вес своего тела на локти и посмотрел на него, наверняка, нечитаемым взглядом. Золотой медалист не в силах двинуться опустил руки Отабеку на загривок и удивлённо замер. А потом Алтын прижался лбом к его лбу, задвигался быстрее, предвещая оргазм Плисецкого и шумно выдохнул ему в губы: — Сюйемын. Юра даже не успел вдуматься в эту тарабарщину, как он с легкой руки окрестил казахский язык, обжёг Отабека взглядом, провёл руками по его спине и кончил. Алтын догнал его двумя движениями позже. — Как думаешь… — Юра вытирал волосы полотенцем, которое лежало у него на плечах, — почему Кацудон не расстроился после награждения? Он же божился перед Виктором занять первое место в прошлый раз. Разморенный Отабек не сразу находится с ответом. Тело и мозг пришли к единогласному решению на время отключиться после душа. Плисецкий садится на кровать и перекидывает через него ногу, облокачиваясь на локти вперёд. — Не все катаются ради победы, — начинает Алтын, засматриваясь на трогательный румянец Юры, — Некоторым важны другие вещи. Плисецкий задумчиво крутит головой, а потом усмехается: — Что может быть важнее победы, — он наклоняется к Отабековой груди, трётся об неё носом, — зачем вообще кататься, если ты всегда остаёшься массовкой… — выдаёт он и замирает, понимая, какую глупость сморозил. — Потому что получаешь удовольствие от процесса, а ещё видишь гордость в глазах родных. Жизнь — это путь, на проигрыше она не заканчивается, Юра. Тем более, — Алтын укладывает руку ему на макушку, в следующую секунду переводя её на щёку. Гладит большим пальцем за ухом, — не всё, что является проигрышем для тебя будет проигрышем для других. Верно и обратное — не все кажущиеся тебе крутыми победы являются главными победами для остальных. Отабек мягко отодвигается и встаёт, надевая футболку. — И что ты хочешь выиграть помимо золота? — вопрос произнесён быстрее, чем Юра успевает подумать о его сакральной значимости. Отабек молчит и непрошенное «тебя» замирает на языке. Одаривает Плисецкого долгим взглядом, ведёт плечами и Юра засматривается на него. Отабек по-дикому красивый. Будто животное в степи. Острые скулы и подбородок, почти чёрные глаза, широкие плечи и развитые мышцы (Плисецкий так и остался тонким-звонким). Но помимо внешней красоты казаха отличала какая-то необыкновенная стойкость, которая чувствовалась в каждом движении. В любом разговоре с ним, привыкший к склокам Юра успокаивался и не старался вести, отдавая бразды правления. Он отвисает только когда Алтын уже полностью готов. — Эй, ты куда… — У меня вылет через 4 часа. Скоро нужно быть внизу. — Юра чувствует — что-то не так. Создавалось ощущение, будто он вступил на бесстыдно честный лёд и сойти с него у Плисецкого уже не получится. Нужно что-то сказать или сделать, иначе их прощание будет скомканным. Плисецкий тот ещё говнюк, пропустил бы всё мимо ушей, но напротив не Никифоров или Кацуки. Напротив него Алтын, которого Юра действительно хочет видеть рядом. Отабек подходит к нему, наклоняется и утягивает того в торопливый поцелуй. Плисецкий быстро возбуждается и успевает материться через вздох, понимая, что Алтын не сможет даже приступить к чему-нибудь интересному. Отабек отрывается, притирается лбом ко лбу. — Что за слово ты сказал во время секса? — Алтын на секунду замирает и его тёмные глаза затапливаются немым укором вперемешку с горечью, но с десяток секунд спустя казах уже направляется к двери. — Забудь. — Бека! — тянет Юра из постели и сводит брови. — Я говорил про то, что приоритетнее золота. Следующим, что слышит Плисецкий становится тихий щелчок двери. Х После того разговора всё было как раньше. Килобайты переписок, созвоны по фейстайму и десятки разномастных фоток. Но даже Юриной милипиздрической эмпатии хватало, чтобы понять — изменилось что-то незримое. Отабек не пренебрегал им, был всё таким же отзывчивым и дарил ему всё своё свободное время (к этому Юра относился слишком трепетно), которого и так было в обрез. Но тяжёлый взгляд, который периодически прошивает Плисецкого при видеосозвонах чувствуется и за четыре тысячи километров. Отабек что-то обдумывал и Юра хоть и был любопытной заразой, в душу не лез, продолжая пялится в ответ. Если бы тогда Плисецкий копнул глубже, разобрался в собственных противоречивых чувствах… Но «если бы», как часто и бывает в подобных ситуациях, продолжало нависать над ним дамокловым мечом. Х Предчувствие (будь оно хорошим или плохим) редко оказывается ложным. Следующая их встреча по глубокому уверению Юры становится последней. Отабек прилетает без предупреждения, когда на улице бушует февраль. Реальность происходящего затапливает Плисецкого уже тогда, когда казах сидит на его кухне. — Я не вывожу, — без намёка на шутку или прелюдию, так, как умеет говорить только Алтын, — я думал, что вывезу, но я не могу. Малодушное «Почему?» вылетает из Юриного рта быстрее, чем он успевает хотя бы капельку пораскинуть мозгами. Взгляд Отабека тяжелеет, и он смотрит на Плисецкого так, будто тот херит всё окончательно: — Я хочу тебя всего целиком. Не только трахаться. — последнее слово звучит как-то совсем не по-Отабековски и Юра зло поджимает губы. — У нас и так есть всё остальное. — чеканит он самоуверенно и отрывисто, — мы общаемся и проводим время вместе. Ты для меня навсегда останешься первым другом, а это гораздо важнее, чем отношения. Что тебя вообще не устраивает? — Да, верно. Я твой первый друг. Первый друг с привилегиями. И это была моя ошибка. Я не смог перед тобой устоять. Прошёл почти год, Юра. Я хочу идти вперёд с тобой, но, если ты отказываешься — мне придётся идти без тебя. Я устал после каждой встречи собирать себя по частям. Потому что единственный, о ком ты думаешь в этой ситуации — о себе самом. Юра агрессирует. Тычет в Отабека пальцем и выдаёт что-то злое, буквально выплёвывая в конце: — Я не заставлял тебя со мной трахаться. И не надейся, что я соглашусь с тобой встречаться лишь потому, что ты думаешь, что так будет лучше. Это вообще кому-нибудь на хуй сдалось? — Мне сдалось. — отчеканивает Алтын и уверенно поднимается из-за стола. — И в чём же будет отличие? — Плисецкого несёт с такой скоростью, что злые и обидные слова травят душу, но остановиться он уже не может. — В ответственности, Юра, — Отабек поджимает губы и отводит взгляд (Юра буквально чувствует, как тому больно), — но ты её, к сожалению, взять не готов. Алтын стремительно выходит в прихожую, хватая свою кожаную сумку (позер —думает Юра, чтобы отвлечься и не испортить их отношения окончательно). Но Плисецкий не был бы собой, если бы умел останавливался так просто. — Уедешь, да? — буквально выплёвывает он в спину, обтянутую тёмной дублёнкой, — Ты приехал сюда ради пяти фраз? — Я приехал сюда ради нас. — Алтын спокоен, только голос значительно ниже обычного, Юра всегда удивлялся этой его манере поведения, но сейчас она бесит до трясучки, — Я не готов ждать вечность. Он выходит из квартиры, так и не обернувшись, будто он превратился бы в соляной столб хоть раз взглянув на Плисецкого, чуть не выскочившего следом. Юра начинает торговаться сам с собой спустя 15 минут. Набирает в телеге сообщение «Хочешь, будем меньше трахаться и больше дружить?» только отправив понимая, какой же он, сука, тупой. «Ладно, забудь» — вдогонку. «Можем вообще больше не трахаться» — ага, так Отабек и повёлся. «Но я так сильно тебя хочу» — запрещённый приём. «Бека, какого хуя мы портим наши с тобой отношения только из-за того, что тебе присралось со мной встречаться» — Плисецкий, ты просто придурок. Алтын отвечает спустя практически час одной единственной фразой: «Я остаюсь твоим другом (как же благородно — зло думает Плисецкий), но быть рядом на твоих условиях не готов» Отабек прямолинеен, почти чёрств и почему-то именно этот факт будто становится пощёчиной Юриному самолюбию. Верно подметил ещё на прошлый день рождения дедушка — Отабек человек слова. Но Юра, будучи упёртым бараном верил в то, что всё образуется. Алтын остынет и напишет сам. Может он просто запутался? Но молчаливый чат не торопился пополняться сообщениями. Осознание Юру затопило практически три дня спустя. После осознания пришла горечь, а потом Плисецкий преисполнился яростью. Ему редко отказывали, привычка брать нахрапом любую цель укоренилась в нём после самых первых соревнований. Но Отабек особенный: был тогда в Барсе, забирая его на мотоцикле и остаётся таким же сейчас, прямо говоря — не все двери в этом мире можно выбить плечом. Да и хуй с ним. Жил же как-то Плисецкий 15 лет до появления Алтына и ещё проживёт. На ум почему-то пришло воспоминание из Астаны — предрассветные сумерки затапливали комнату, Алтын морщил нос и натягивал на себя одеяло жилистой рукой, перетянутой красной фенечкой. Юра помнил, как тогда не мог отвести от казаха глаз, впитывая его образ, а в груди разливался горячий трепет. Уже тогда чувствовалось что-то, что не позволило бы ни одному здравомыслящему человеку продолжать трахаться без обязательств. Как же здорово, что Плисецкий здравомыслием не отличался. Отабек тогда проснулся, затащил его обратно под одеяло, Юра поворочался на его груди, но вскоре замер, снова проваливаясь в сон под тихий рассказ Алтына про казахскую мифологию. Вот и надо же было Отабеку всё это послать на хуй. (Где-то в глубине души Юра понимал — единственным, кто обосрался, был он сам.) Х Бывают периоды, когда буквально всё идёт по пизде. Одна неудача будто ведёт за собой толпу других и на тебя наваливается столько всего, что единственным осязаемым желанием остаётся желание дожить до конца дня и не сдохнуть. Юра, не будь дураком, знал об этом с малых лет, а потому ни капли не удивился, когда после того самого разговора с Отабеком на протяжении всей следующей недели слушал наставления от Лилии, а потом отхватил люлей от Якова, который отчитал его за наплевательскую невнимательность и слишком агрессивные прокаты. Вечерняя тренировка всё-таки приблизилась к своему завершению, и Плисецкий нацелился на выход с катка, уповая на душ, ужин и сон, которые будут сопровождаться бесконечной злостью по поводу Отабековской принципиальности (и ещё, буквально капельку, по поводу собственного долбаебизма). — Иногда мне кажется, что ты ни разу не поумнел за это время. — Никифоровская манера разговора сквозит из всех щелей, заставляя Юру моментально ощетиниться. Виктор стоит около выхода, сложив руки в тонких перчатках на бортик. — Тебя вообще никто не спрашивал. Если хочешь с кем-то потрепаться, вали к Кацудону. — Я-то свалю, — елейная улыбочка трогает губы Виктора и тот продолжает транслировать свои мысли, вкладывая их в (по его мнению) непутёвую голову Плисецкого, — а ты такими темпами проебёшь единственное, что заставляет тебя быть нормальным человеком. Юре кажется, что Никифоров спятил. Да, последняя неделя не самая продуктивная в плане тренировок (этого не заметил только ленивый, Яков раскатывал его с такой частотой по поводу и без, браня слишком злую манеру подачи и посторонние мысли на катке, что Юра готов был взорваться на месте), но дрочить его по этому поводу — полный идиотизм. Он надежда России в фигурном катании, золотой медалист Гран-при. Именно он смог взять под контроль взросление, растянуть дубеющие мышцы заново, научиться делать прыжки будто бы с нуля, когда ноги не слушались. Он впахивает как лошадь, чтобы сейчас Никифоров глумился над ним? Ну уж нет. — Ч-чего? — Юра бледнеет, а потом вспыхивает ещё сильнее, — мне кажется тебе пора заткнуться, пока я… — он хочет заявить что-нибудь про выбитые зубы легкомысленного Никифорова, приплести к своей злости ещё и ни в чём не виноватого Кацуки, а потом уйти, громко хлопнув дверью. — Юра, — Виктор прямо и уверенно отвечает на прожигающий его взгляд, — победы, какими бы классными они не казались, это не то, ради чего стоит жить. Ты можешь увеситься всеми золотыми медалями и выиграть ещё 10 Гран-при, а потом понять, что это не стоило выеденного яйца, — Никифоров снимает перчатки, и в глаза сразу бросается блеск его парного кольца, — а то, что толкало тебя становиться лучше будет недостижимой мечтой, потому что ты это просрёшь. Всё это пройдёт, твоя известность канет в лету, рано или поздно ты перестанешь кататься и станешь ещё более сварливым. Единственное, что имеет значение — даже для тебя, пусть ты и считаешь себя особенным — люди и связи, которые мы создаём. Близкие могут тебя любить всем сердцем. Но получив твой отказ, некоторые из них не вернутся, опустоши ты после этого хоть все золотые рудники. Плисецкий открывает и тут же закрывает рот. Вываленный на него монолог бьёт куда-то в подвздошную область, щёки начинают предательски заливаться краской. Юра стоит не в силах ни набрать кислород в лёгкие, ни уж тем более ответить. Агрессия улетучивается, оставляя после себя зияющую дыру в груди. — А теперь иди и сделай хотя бы раз что-то не только ради себя. — Никифоров теряет к нему интерес и машет рукой подъезжающему Кацуки. Виктор улыбается одними глазами, когда Юри останавливается напротив него и Плисецкому начинает казаться, что он присутствует при каком-то чересчур личном моменте, поэтому в следующую минуту он уже переобувается и за ним всё-таки захлопывается дверь с катка. Х Юра в душе не ебёт, с каких пор Виктор заделался в преподы по житейским мудростям. Где именно прокололся Плисецкий тоже остаётся вопросом, хотя со старого пройдохи Никифорова станется — наверняка заметил, как Юра перестал пялиться в телефон с дебильной улыбкой во время переписок с Отабеком и, расценив это по-своему, решил дать пару важнейших советов. Юра не догадывается, что всем более-менее приближённым сложившаяся ситуация была понятна чуть ли не раньше его самого. Перемены в Юрином настроении сразу после шестнадцатилетия, когда он через день всё ещё не выспавшийся и зацелованный, пришёл на тренировку заметили все. Бабичева тогда, подъехав чуть ближе обычного, поинтересовалась с горящими глазами: — Юрочка влюбился? — Юрочка не выспался. Отвянь. — но ответ не был агрессивным, скорее ленивым. Разморенный ласками Отабека Плисецкий чувствовал себя как пластилин, лепи не хочу. Откатал он так, что даже Яков отвесил похвалу, отправив домой на пол часа раньше. Однако верно оказалось и обратное — с момента их ссоры прошло чуть больше недели, но абсолютно каждый чувствовал — что-то не так и именно Никифорову присралось поучить Юру жизни (и как только догадался, куда именно ударить своими вездесущими нотациями). Оценивать шторм всегда проще не находясь в его эпицентре. Юра, будучи погребённым в собственных чувствах, здраво не мог оценить ничего. Х То, что ссорой эту ситуацию назвать можно с трудом Плисецкий догоняет лишь на свой день рождения, когда курьер доставляет ему посылку. Юра пялится в потолок с шести часов утра, предприняв несколько попыток заснуть снова. Дел на сегодня нет от слова совсем — дедушка проходит плановую проверку у врачей, Юра поедет к нему только через неделю. До тренировок ещё четыре дня, Яков разогнал всех на отдых (и что-то Плисецкому подсказывает, что Лилия играет в этом решении не последнюю роль). Принимая доставку, Юра успевает отстранённо подумать о том, что мог бы сейчас нежиться в объятьях Отабека и не знать бед. Сходить в кино, поиграть в плойку, устроить ужин. Может даже позвать Никифорова и Кацудона, чем чёрт не шутит, праздник же. Но праздника не было. Плисецкий не торопится открывать подарок. Принимает душ, кипятит чайник и усаживается на кухне, рассматривая коробку, которую сгрузил на столе. Никакой блядской записочки — думает Юра, начиная распаковку. Внутри — светлый свитшот с леопардовым (кто бы сомневался) принтом в виде когтей, тёмные солнцезащитные шестиуголки в футляре, пачка резинок и заколок для волос. Похоже на подарок от деды, но он бы сто процентов хотел подарить лично. Юра напяливает обновку, краем глаза замечая конверт на дне коробки. Это уже что-то интереснее. Дедушка звонит именно в тот момент, когда Плисецкий пытается распотрошить прямоугольник бумаги. — Здравствуй, Юра. — Привет, деда. — прижимая айфон к уху это делать оказывается ещё сложнее. — Хочу поздравить тебя с днём рождения. Я очень горжусь тобой. Ты совсем взрослый. — Спасибо, дедушка. Я очень тебя люблю. — Плисецкий всё-таки справляется с творением целлюлозно-бумажного производства, но посмотреть что в нём не успевает, замирая от вопроса. — С кем празднуешь? Отабек приедет? — Не приедет он. Нет больше Отабека. — Юра зло выдыхает и тупо пялится перед собой. — Как это нет? Поругались? — Типа того. — он очень не хочет углубляться в эту тему. Хватит того, что сегодняшний день он проведёт в гордом одиночестве. Про то, что в его жизни больше не будет Отабека вообще, не только сегодня, он старался не задумываться. — Ну и дураки, — по голосу чувствуется, что Николай улыбается, — жизнь короткая, её далеко не всегда хватает на всё хорошее, а вы ещё и решили тратить на плохое. — Ну деда… — Плисецкий протягивает фразу, продолжая вертеть конверт, не решаясь вытащить содержимое. На периферии сознания мелькает мысль про то, что подарок слишком трепетно запакован, чтобы быть от левого человека. — Не дедкай, Юра, — голос стал серьёзнее, — обиды забудутся, а время будет потрачено зря. Молодость такое дело. Мне в твоём возрасте казалось, что я успею всё. И поссориться, и помириться. Но это не так. Юра поджимает губы, на глаза вопреки всем здравым мыслям просятся жгучие слёзы (мол — какого хуя всё как-то не так), и он устало выдыхает, наконец-таки выковыривая из бумаги несколько фотографий. Их общее селфи с Отабековского балкона. Снимок с последнего Гран-при. Фото на фоне заката из Барселоны. На фотке с прошлого дня рождения они смотрят друг на друга, как будто случайно (но что во взгляде Алтына, что в Юрином чувствуется такой трепет, что он окончательно утопает в страхе). На всех фотографиях Юра улыбается и мягко щурится. Последний снимок Плисецкий видит в первый раз: он сонный обнимает подушку, смотря в камеру из-под полуопущенных ресниц с нежностью (не в камеру, он смотрел на Алтына). Кажется, это тот самый день, когда Юра предложил ему спать без обязательств. Он действительно так смотрит на Отабека? Не знай Юра себя, подумал бы, что человек на его месте влюблён по самые уши. И вот в этот самый момент в голове Плисецкого слышатся слова, не дающие спать по ночам последние несколько недель, от которых он отмахивался: Ты конченный остолоп. Единственный, кто смотрел, но нихуя не видел, закапываясь с головой в собственном вранье. Юра подрывается, поддерживая телефон между плечом и ухом. Кормит Пётю, ставит чашку в посудомойку. Потому что нужно делать хоть что-то, чтобы не захлебнуться болью. Дедушка, слыша копошение, спрашивает: — Ну чего ты? Совсем расклеился? Юра всё-таки шмыгает носом и произносит: — Он никогда меня не простит. — Конечно простит, Юра, — голос Николая мягкий и чуткий, обволакивает Плисецкого, — он же твой друг. Некстати на ум приходит сказанная почти год назад фраза про друзей с привилегиями и Юра впервые за всё время отчётливо ощущает, как сильно он соскучился по Алтыну. — Мне надо… — Юра втягивает воздух, стараясь успокоиться. — Всё в порядке, иди. И, Юр, — дедушка на секунду задумывается и произносит, — ты никогда не знаешь, что случится завтра. Не выжидай. Разговор оставляет вместо сердца адово пепелище. Юра не казался себе тупым, но сейчас с уверенностью готов забрать все лавры мира за недалёкость и узколобость. Проебать всё: смешки по утрам, душевные разговоры, долгие поцелуи, уверенность Алтына. Проебать Отабека. Проебать самого себя. Запоздало Юра догоняет, что в перечислении секс не занял ни одной позиции. Х Отабек скучает сильно. Он буквально грезит Юрой, но никак не напоминает о себе, проявляя всю присущую ему выдержку. На второй неделе пришло осознание, ставшее откровением: их история с Плисецким закончилась, не начавшись. Алтын понимает - он поступил правильно, но это знание ничего не даёт. Он несколько раз заходил в чат, просматривая Юрины фотографии. В один из дней особенно сильно заебавшись даже хотел написать сообщение, но палец будто сам по себе замер над строкой. Быстрее сгоришь, быстрее отпустит. И Отабек горел, пытаясь вытравить из души воспоминания, упахиваясь на тренировках и дома. Как это часто и бывает, окончательно запутавшись, он вернулся к началу в надежде завершить порочный круг, но он, как на зло, оказался грёбанным колесом Сансары. А колесо Сансары всегда делает новый оборот. Он сильный и честный, как неоднократно говорил Юра. И он сделал всё, что мог. Вот только ни один из пунктов не помогает успокоить зарывающееся в груди сердце. Алтын знает, что финальным аккордом станет момент, когда Плисецкий получит подарок, отправленный ещё до последнего разговора. Вспомнив об этом Отабек малодушно хочет отменить доставку, но потом отмахивается от этой мысли. Он собирал его слишком долго, и хочет, чтобы Юра увидел. В конце концов они были… друзьями? Ха-ха. Глупая мышца в груди снова сжимается. Вечер первого марта радует плюсовой температурой, но ветер не унимается. Алтын сидит на кровати после тренировки с желанием подбросить монетку, задав вопрос: поздравить Юру или нет. В дверь настойчиво стучат и он плетётся к ней (уповая на то, что это не молодая соседка сверху, которая зачастила ходить за солью), заглядывает в глазок и, сначала порядочно ахуев, а уже потом разглядев яростное лицо Плисецкого со съеденными губами, замирает. — Открывай дверь. — настойчивости русским, конечно, не занимать. Алтын молчит, но тянется к замку. Юра оказывается в квартире мгновенно, закрывает дверь, стаскивает кроссовки с курткой и набрав побольше воздуха в лёгкие, выдаёт: — Какого хрена я стою топчусь, пока ты тут… — Юра, что ты тут делаешь? — они зацепляются взглядами. Отабек удивлён, но при этом остаётся таким спокойным с виду (лишь глаза, как и всегда его выдают), что Плисецкий вспыхивает. Он недобро щурится и вдыхает спасительный кислород ещё раз: — Послушай, за то время, пока мы не виделись, я успел выслушать с десяток упрёков от Лилии, несколько раз получил пиздюлей от Якова, внял душещипательному монологу Виктора и чуть не разревелся, когда разговаривал с дедушкой. Мне хуёво, я нормально не спал уже несколько недель. Я опять отдал Пётю соседке, на пол пути в аэропорт мне пришлось вернуться домой, потому что я, сука, запамятовал, выключил ли газ, а девка на паспортном контроле трижды проверила разрешение на полёты без взрослых, хотя мне уже ёбаных 17 лет. В самолёте я опрокинул на джинсы сок из-за того, что мне что-то кололо спину, и как ты думаешь, что это было? Верно - бирка на свитшоте, который ты мне подарил, — Юра в доказательство оттягивает кофту вниз, демонстрируя. — Юра, — Отабек прочищает горло и задаёт вопрос по второму кругу, переставая понимать в своей жизни хоть что-либо. Голова идёт кругом, — Зачем ты приехал? Плисецкий злится с такой силой, что его глаза темнеют. — Да потому что ты... — Юра поджимает губы и его разом будто отпускает, — Потому что, если у меня и есть что-то по-настоящему важное — это ты, Алтын. — он специально называет Отабека по фамилии, потому что сказать, что его главное золото не медали с соревнований, не позволяет дурной язык. Юра верит, что Бека поймёт. И Отабек понимает. Они срываются почти одновременно, казах придавливает Плисецкого к стене и наконец-таки целует. Он закидывает руки Отабеку на плечи и удовлетворённо выдыхает. — Я думал ты не приедешь. — они стукаются лбами, Алтын цепляет носом Юрин нос и гладит его по щеке открытой ладонью. А в голосе столько ласки, что Плисецкого ведёт. — Ещё чего, — он забирается руками под Отабекову футболку и коротко целует, — Я всегда забираю самые лучшие награды. Алтын низко смеётся и поднимает его, таща за собой в комнату. — Давай уложим тебя спать, победитель. — он опускает Юру на кровать (бережно, но уверенно, Плисецкий плавится) и тянется к одеялу. — Вот уж нет. Я пёрся через несколько стран не ради того, чтобы пожевать сопли у тебя на пороге. После этих слов Отабек вжимает его в постель, бедром ощущая стояк Плисецкого: — А ради чего? Юра не сразу находится с ответом, возбуждение затапливает с головой, но перед глубоким поцелуем, он возвращает сказанную Отабеком в феврале (донельзя сопливую, по мнению Плисецкого) фразу: — Ради нас. И они больше не могут друг на друга не смотреть.