Серые будни

      В темной комнате из-под блестящего плафона льется оранжевый тусклый свет, образуя на полу маленькое солнце. Саша снова забыл выключить лампу с вечера. Он просыпается по будильнику и еще сонный подходит к окну. Блеск снега на карнизе подсвечивает его лицо, словно прожектор, и на его щеках можно различить веснушки и маленькие родинки. В его ореховых глазах отражаются обледенелые тротуары, крыши домов в снежных шапках и медный памятник на перекрестке. Машины разноцветными жуками медленно ползут по проезжей части, а электронные часы на офисной высотке показывают 7:30.       Сашино будничное утро начинается с зубного порошка, тоника для лица и зеленого чая с ванилью. Его мысли заняты делами грядущего дня — привычка беспокоиться о том, что еще не случилось преследует его со школы. Он живет один вот уже много лет и это полностью его устраивает. Он педантичен и носки в ящике его комода разложены по цветам, но, увы, работа отнимает у него столько сил, что иногда он не переодевается ко сну, а заваливается в постель прямо в костюме-тройке. Йога и пробежки поддерживают его в тонусе.       Саша смотрит фэнтези и предпочитает читать научную публицистику. Каждый четверг он посещает барбершоп, ревностно следит за парфюмерными новинками и обожает выбирать галстуки и запонки, не жалея на это ни времени, ни денег. Сашу сложно вывести из себя и почти невозможно спровоцировать на конфликт. Кажется, его ум останется холодным, а лицо невозмутимым даже, если с неба начнут падать лягушки. У него горячее сердце и своей слабостью он признает любовь к глянцевым журналам. От кофе у него боли в желудке, и он не переносит запах табака и кокоса.       На парковке его ждет последняя модель Ауди серебристого цвета. Его угловатые брови приподняты, а губы плотно сжаты и немного надуты и это его обычное выражение лица, когда он сосредоточен. За рулем Саша, как и в жизни, аккуратен, стремителен и следует правилам. За четверть часа он добирается до здания администрации и к девяти утра оказывается в кабинете Азамата Тахировича.                     Холодное утро разливается теплым светом по кабинету через покрытое изморозью оконное стекло. На дубовом столе разложен ворох бумаг, а в браузере рабочего ноутбука открыты федеральные законы. Азамат рисует круги в кожаном ежедневнике, но, когда заходит Катя, перелистывает страницу, делая вид, что страшно занят. Она опускает серебряный поднос с тостами и дымящейся чашкой кофе на стол и спрашивает, не нужно ли что-нибудь еще. Азамат отмахивается и отворачивается к окну.       Он давно занимает высокий пост в администрации и давно потерял интерес к жизни. Дни сменяются неделями, недели месяцами, месяца складываются в годы и проходят мимо него. Кружится вихрь документов, инструктажей, отчетов и поручений, и блекнут краски, оставляя только сухие формулировки и черные капли картриджа, превращающиеся в уродливые кляксы на чистом листе нового дня. Для него радость осталась в стакане виски, мятных леденцах и тех редких вылазках на горнолыжный курорт, где его лечит чистый воздух, льды и тишина. Азамат цитирует Сенеку и Шекспира, и способен наиграть на гитаре любую песню Высоцкого. Он всегда насильно сдерживает обуревающие его чувства и это часто выходит ему боком. Строгое воспитание не позволяет ему выказывать то, что на сердце и от этого он становится задумчив и молчалив, а дойдя до точки — угрюм и ожесточен. В этом темно-синем костюме он кажется стройнее, чем есть, но в остальном день ото дня в нем все неизменно. Его темные густые волосы отливают рыжиной в свете блестящего утра, а зеленые глаза с желтыми точками смотрят напряженно и с вызовом. Вряд ли эти ботинки дешевле двух сотен долларов, но сегодня он испачкал их в грязи, когда выходил из машины и если раньше это бы его взволновало, то теперь он занят другим.       Прежде его помощник Саша никогда не вызывал у него лишних вопросов — исполнительный, образованный, находчивый, он уже шестой год подтверждал свою компетентность и надежность. Но в последнее время пространство между ними стала заполнять неловкость и удушающий жар. Гнетущим становилось молчание, когда Саша ждал подписи и смотрел, как пульсирует у Азамата на лбу вздувшаяся вена и он внезапно перехватывал его внимательный взгляд или когда руки их случайно соприкасались при передаче бумаг и оба в замешательстве опускали глаза, и отворачивались.       На днях Азамат сказал Саше, что на нем отлично сидит новая жилетка. Было невозможным даже самому себе признать, что его поражает, как у Саши красиво очерчена талия и он не знает, как это могло сорваться у него с языка. Он заметил и как анатомически правильно обведен его плоский живот, когда Саша потянулся за томиком Маркса с верхней полки стеллажа и рубашка оголила его торс, заметил, как от него пахнет мускусом и фундуком, когда он вошел в комнату, заметил, как идеально лежит его щетина, когда он наклонился ниже, чтобы показать, на какие моменты в документе нужно обратить внимание, но у Азамата получилось обращать внимание только на Сашины искрящиеся глаза и черные ресницы с каплями расплавленной бронзы на их кончиках.       Все это было эффектом неразорвавшейся бомбы. Все это, не взорвавшись в положенную минуту, могло взорваться теперь в любое мгновение.                     Саша вошел к Азамату ровно в девять, когда кофе еще не остыл, а тосты уже были съедены. В последнее время в кабинете мэра Саша кажется все больше не к месту, яркой вспышкой он обозначается на серовато-коричневом фоне благородного дерева и грубой кожи. Удлиненный двубортный пиджак ракушечного оттенка закрывает его узкие бедра и, хотя брюки сидят на нем свободно, чьи-то внимательные глаза могут различить на его сильных ногах рельеф мышц.       — Доброе утро, Азамат Тахирович! Я подготовил вам отчет о проделанной работе за месяц, — с этими словами он расстегнул портфель для бумаг и положил их на край стола, — и вчера проинформировал общественность о планах на будущую декаду.       — Хорошо, Саш, спасибо, — сказал Азамат, не глядя на него, крутя в руках карандаш. — Что там у меня по сегодняшнему дню?       — К полудню вы должны быть на открытии школы на проспекте Мира, а после обеда у вас встреча с министром промышленности и торговли.       Азамат кивнул, по-прежнему не отрывая взгляда от своего блокнота. Тишина становилась слишком громкой. Оглушительно качался маятник напольных часов и шумел город.       — Я могу идти? — спросил Саша, нарушая молчание.       Но Азамат не ответил, только немного нахмурил брови, как-то смешался, неуверенно поднялся с кресла, нервным и порывистым движением застегнул пуговицу на пиджаке и вышел из-за стола.       — Нет, я… Есть одно дело…       Саша продолжал смотреть в его лицо, но Азамат прятал взгляд и не мог собраться с мыслями. Он провел пальцем по нижней губе, и Саша с удивлением обнаружил, что у него покраснели уши.       — Вы в порядке? — взволнованно спросил он.       Азамат на это вдруг быстро закачал головой, сделал глубокий вдох и сказал:       — Да-да, конечно, это просто давление, не обращай… внимания, — он усиленно начал делать вид, что ищет какой-то документ на столе и, выудив первый попавшийся, взял его в руки и с серьезным видом, нахмурив брови, попросил:       — Вот, значит… Отнеси на подпись в отдел кадров и… И спроси, собственно, какого черта?.. Да…       — Азамат Тахирович, это прошение из органов самоуправления, зачем его на подпись в отдел кадров?       — Да-да, конечно. Ты прав. Все, ты свободен, Саша.       Он вернулся на свое место, а Саша в замешательстве вышел за дверь.              Повышенное внимание со стороны начальника оказалось для Саши событием из ряда вон выходящим. Он старался не показывать своего смущения, когда замечал на себе долгий взгляд Азамата или слышал, как меняется его голос в его присутствии, но внутри все горело и предательски сжималось сердце. Ему слишком долго удавалось держать это под контролем, закрывать на это глаза, считать это собственными фантазиями или чужими причудами, но теперь он дал волю чувствам. Весь день он ходил, охваченный волнением. Его не покидала мысль, что вот, сегодня Азамат решился высказаться по поводу этой глупой ситуации, в которой они оба оказались. Самым сложным для Саши стало определить, как он к этому относится. Будто мелькающие во время быстрой езды вереницы домов, прохожих и машин, сливающиеся в одно смазанное пятно, эмоции перетекали одна в другую, путались и кружили голову, и все смешалось в сплошной пестрый неразборчивый поток. Эти прикосновения действовали как удары током, эти взгляды щекотали нервы и будто к чему-то подготавливали, как увертюра перед оперой или аперитив перед ужином они возбуждали и заставляли предвкушать. Ему стало необходимо выяснить, что все это значит. Он сидел, как на иголках, ходил, как по горячим пескам и был сам не свой. Вечером он снова зашел к Азамату Тахировичу.                     Город зажегся фонарями проспектов, двойными фарами спешащих автомобилей и желтыми квадратами оконных проемов. Воздух стал разреженным, а звуки громкими и было в этом необычном вечернем шуме что-то суетное, нервное, но уставшее и грустное, что заставляло Азамата сильнее погружаться в себя. Он стоял у отдернутой шторы и видел свое расплывчатое отражение вместо домов и улиц за окном, и кончики пальцев покалывало, и гулко билось сердце.       Саша вошел к нему, едва постучавшись. Его шаги не были слышны, но Азамата оглушило его появление. И среди скучной обстановки и обезличенных стен ничейного дома в холодном беспощадном свете кабинетных ламп, в печали тихого вечера ему показалось, что счастье — в человеке напротив. И все вдруг перевернулось, закружилась голова, поплыли образы, в сплошное пятно слились серые стены, диван цвета растопленного горького шоколада и бордовые корочки книг по праву… А Саша подумал, что в странную гармонию вдруг сложились, словно ноты или слова в поэме, и зеленые глаза Азамата, в которых крапинки создавали причудливые узоры и три родинки на его щеке, похожие на крохотное созвездие в большой вселенной, и каждый ромбик на его белой рубашке.       — Вы хотели мне что-то сказать, — сказал кто-то Сашиным голосом.       У Азамата в ушах зашумела кровь, все виделось ему как в тумане, и только Сашина фигура четко и ярко, словно проявленная фотография, выделялась среди серых пятен. Он медленно и нерешительно подошел к нему, опустил голову и почувствовал жар и чужое дыхание на своем лице. Саша был разгорячен и взволнован и от этого стал только красивее. Глаза его блестели сильнее обычного, казалось, перед ним горел костер, а искусанные губы были приоткрыты и раскраснелись. Он чувствовал себя опьяненным. Азамат прижался щекой к его щеке и тяжело положил ладонь на его шею. Саша остро уловил сладкий аромат духов и геля для волос, и ноги у него стали совсем ватные, когда Азамат уткнулся носом ему в щеку, поцарапавшись о его щетину и склонившись ниже, задышал ему в шею. Саша поймал его поцелуй и, почувствовав мягкость и теплоту его губ, забыл обо всем. Он обнял Азамата за шею и крепко к нему прижался.                     За окном догорал очередной скучный рабочий день, что-то кружилось в ночной суматохе, беспорядочно свистело, трепетало и летело…       Но Азамат теперь не заглядывает в пустоту и для него нет больше серых будней, и больше ему не нужны снег и горы, чтобы почувствовать себя лучше.       И теперь Саша не один и слабость его теперь в другом, и по ночам у него не будет больше оставаться включенным свет.