“Друзья — поистине прекрасное явление, скрывающее под собой вереницу наипрекраснейших дней и светлых улыбок. Но какое же тяжкое явление найти среди людей, подходящих под категорию “настоящие друзья”. Не каждому дано с первых секунд разведать средь лживых, но столь ярких и обманчивых улыбок заветного предателя с острым оружием, в форме кухонного ножа с обрамленной ручкой, для изысканно-ментального убийства, за спиной. “
Тусклое небо вновь охватило территорию небольшого городка, отчаянно оплакивая грех здешних живущих. Дождь — олицетворение небесных слез. Порой, они звучат так горько, словно после трагичного исхода, желая загнить душу живущих, подавив и разгневав совесть, а порой так мелодично и монотонно, будто изнеженная мелодия божественной арфы, мягко чарующей людские уши. Небесные слезы, а иначе, дождь, — весьма вдохновляющее явление. Он гипнотизирует сознание, пробуждая творчество в истинных.***
Тонко-длинная прядь густых юношеских волос, гармонично уместившаяся на хрупком плече нашего героя, игралась с ветром в области концов, пока ливень, разразившийся по всем улицам Ли Юэ, беспристрастно проникал в помещение задумчивого мальчишки. Никакой ветер, никакой дождь и никакие солнечные лучи не способны отвлечь его от взлюбившегося хобби. Гибкая ладонь, танцующая причудливый вальс, плавно странствовала по белесому листку, оставляя за собой изящны штрихи-изгибы. Натурализм нынче дается не каждому, но этот фактор никак не мешает нашему герою умиротворенно преисполняться навыками искусства, однако... громкий хлопок дверью моментально развеял юношеское вдохновение, побуждая на тяжкий, пропитанный разочарованием, вздох. — Чжун Ли сэнсэй! — Мелодичный голос разнесся по всей комнате нашего героя, передаваясь дрожью по всему телу. Неожиданный визит... — Тарталья... не первый раз прошу тебя не называть меня так. — Казалось бы раздражение в голосе сменилось негодованием. — Не забывайте, что и я просил не называть меня так, мой дорогой друг. ~ — Ребячество... удивительно, сколько энергии может содержаться в детском сосуде, под названием “тело”. И как же горько осознавать, что, не овладев человек стальной выдержкой, она способна моментально улетучиться, вместе с, едва настигнувшим, детством, что, к слову, и произошло с нашем героем, имя которого, как вы уже узнали, оказалось “Чжун Ли”. — Полагаю, вновь занимаешься своими рисовальками? — Рыжевласый, переполненный интересом, склонился, заглядывая через плечо своего друга. — Не “рисовальками”, а, к слову, искусством. Не пойми меня неправильно, но это тебе не “творение от “балды” ... — Чужое присутствие по-своему радовало, заполняя детское сердце теплом. Всё же... дружба и впрямь чудное явление, прогоняющее даже легкие намеки на одиночество. — Ахах, как скажешь, сэнсэй.~ -- Худые ладони моментально накрыли плечи друга, на которых ранее красовались длинные пряди, собранные в элегантный хвост. — Так или иначе, у Вас выходит как всегда потрясающе! Всё ещё жду долгожданных занятий от Вас! — Боюсь, это исключено. — Ээ?.. Почему же? — Небесные очи второго блеснули негодованием и печалью, словно после отказа матери от принятия уличного котёнка в дом. — Искусство — не то, чему стоит учить. — Ткнув пальцем в грудь Чайльда, Чжун Ли со всей серьезность, с отблеском умиротворения, в янтарных взорах, взглянул на лучезарного, словно готовясь к философским изречениям и житейским мудростям. —Дабы овладеть кистью, ты должен прочувствовать её, — Завлекая в ладонь друга кисть из беличьей шкурки, темноволосый поднес её к листку, будто зазывая в причудливый танец, заключающийся в вальсе. — ...каждый жест — олицетворение твоих истинных чувств. Пока, ты не найдешь подход к кисти, она не пойдет навстречу к тебе, и не пробудет затаившуюся творческую личность в твоей натуре. Кисть, уже в руках другого, вновь бродила по листку, олицетворяя простенькие, но столь искренние черты, возбудившие улыбку в лице рыжевласого. — Удивительно... — М? — Заинтересованность. — Что же тебя так удивило? — То, насколько Вы противоречив, сэнсэй. Глаголя о “неспособности обучить”, Вы всё же смогли приспособить меня к искусству. — Вновь хитрая, лисья улыбка заблистала в лице Тартальи. — “Недостижимое – достижимо, лишь стоит найти подход”? — . . . — Тяжкий вздох, чередуемый с умиротворенной полуулыбкой. — Полагаю, это так... — Ахах... вы и правда удивительный, сэнсэй! Я восхищаюсь Вами... нет, напротив... я обожаю Вас. — И я тебя, Чайльд. — Проблемное бремя словно сошло на нет, сменившись умиротворенной полуулыбкой и легкостью во всех фибрах души. Нет ничего прекраснее искренней дружбы.... . .
Белые листки разразились по всему столу в хаотичном порядке. Множество пустых пузырьков от таблеток и неразборчивые бумаги, с ярко выделенным словом: “Воображаемый друг”. — . . . Мир рухнул из-под ног Чжун Ли, затмившись вновь серыми красками. —“Быть не может...” Горечь во рту. Тошнота, разъедающая желудок. Едкая боль в сердце. Пройдясь взглядом по написанному документу с неразборчивым почерком врача, Чжун Ли разочаровывался вновь и вновь. Жизнь словно ускользала вместе с прожитыми яркими днями. “Успешно.” Осознание собственной глупости разъедает, словно самый грешный поступок, сродни убийству чего-то столь важного. Осознание, что более ярких дней в компании самого дорогого, единственного человека — прошедший миг, некогда настигший Чжуна, — лишь плод яркого творческого воображения. Треск души — подобно небесному плачу. Неизмеримая горечь. Порыв слез нещадно покидал юношеские взоры, пока жизнь наслаждалась всеми страданиями мальчишки, играя на нотке восприятия вновь и вновь. Она разгружала трагичную симфонию, что радовало лишь её, но так ранило лишь его. Ментальные раны гнили, морально убивая Чжуна.«Ментальная смерть больнее физической».
Ему категорически плевать, будь то плод воображения, будь то что-то иное. Потеря единственной радости, в лице самого лучшего и незаменимого друга — единственное, что волновало его. Единственное, что затрагивало нотки восприятия. Казалось, даже конец света пережился бы куда легче подобного феномена. Вязкие угольные ладони тянули хрупкое тело за собой, в омут отчаяния и раскаяния, в омут трагедии и скорого угнетения, оставляя за собой алые пятна, сродни крови, как след, напоминающий о собственном наличии. Это оказалось темной игрой, конец которой стал трагичным, сокрушившим мир детского восприятия и детской забавы. Мир, что был единственным спасением от юношеского горя. — Чайльд... — Глухие шаги затмили комнату, наполненную кромешной тьмой. Каждый шаг и звук, что когда-то был услышан Чжуном — объяснимое явление. Хлопок дверью — бушующий ветер, что рьяно играл на территории чужих покоев, а танцующая кисть — творение самого Чжуна, что, поддавшись восприятию, словно занял место своего друга. —. . .я скучаю... Треск, сломавший цельный мир, оставил за собой лишь осколки, отражающих былые дни лучших друзей, и лишь краткий миг, они переполнились алой жидкостью, затмевая каждое событие жизни Чжуна.“Потеря вымышленного друга может казаться куда тяжелее действительного. (Всё, потому что, именно вымышленный друг может быть куда искреннее ходячего куска плоти.) Какой бы абсурдной она не была — дружба всё ещё несет в себе звание “дружбы”.”
Даже вымышленная материя имеет намек на душу.