Излечить сердце.

Страх. Иван смотрит, как Фёдор, словно зверь диковинный, в мехах да в золоте разносит чаши, юный и молодой, и ничто не напоминает о тех страшных днях, кроме шрамов. И боится снова потерять. Если бы мог он вымолить прощение у Фёдора, то сделал бы это. Не должно государю стоять на коленях, как слуге, как рабу, но он стоит. Федя. Опричник, который полюбил царя, и которого царь полюбил в ответ. Сгубленная этой любовью душа, жизнь. Фёдор мало на что вообще обращал внимание, он не ходил по дворцу и предпочитал не вставать с постели. Царь дозволял. Да и приказывать что-либо более ему не мог, ведь раньше как было — Федя не смел ослушаться толи от большой любви, толи от страха жизнь свою потерять, а тепереча что? Разве можно любить после этого, разве мог он бояться смерти, когда душою умер? — Ярмарка там, Федь, — царь сам принёс в опочивальню обед и сел на край кровати. Мужчина смотрел в окно, обняв себя и поджав ноги. Так он сидел в темнице первое время, пока не подвесили. — Там празднества, веселье… много мехов, колец заморских да серёг. Пойдём со мной, пойдём во свет? Фёдор посмотрел на Ивана и вновь отвёл взгляд. Не пойдёт. — А почём Федька этот сидит с Иваном Васильевичем, словно царица какая. Околдовал, точно. И правда, хоть и не царицын трон, но иной — из тёмного дерева, украшеный золотом да камнями синими. Дороже и богаче, чем у самого Ивана. Пир был по случаю удачного похода, дела русские в гору пошли. — Да ты рот-то свой захлопни, ирод, аль хочешь, что б голову тебе снесли? — А чего мне бояться правду молвить? Где ж оно такое, что б с царём полумужик сидел рядом? Иван с настоящим испугом в глазах выбежал на крыльцо да осмотрелся, слуги его сзади толпятся. Федька вон — взаправду стоит, да коней гладит. Не собирается бежать, только животных ласкает нежными руками, да кормит овсом. О, как царь завидует этим коням. Нежен с ними Федька, пуще всех со своим — вороным. Подарок царский то давнишний, конь славный — чёрный, словно ночь, да глаза такие же, сильный, породистый. Он раньше выделялся в общей конюшне, как Федя на фоне прочих. Теперича его место в царской. — Что-то случилось, государь мой? — спросил кто-то сзади. — Нет. Царь видел, как больно Фёдору. Как только предателем его обозвали да в темницу бросили, то до коня его добрались люди поганые. Всем хотелось его оседлать, что б на царском верхом сидеть, однако никому не дался: ржал, буянил. Хотели его зарезать, но сам Ваня не дал. Хорошо, что не дал, если б зарезали — ни в жизни боле Федя и не глянул на него. — Особо красив ты сегодня, соколик мой, — Царь поднял чашу и поднял её, смотря прямо в любимые глаза. Федя улыбнулся лукаво и кивнул. — А может ли станцевать нам ваш чудный кравчий? Сказывали, что он лучше всех, — то был посол иностранный. — Не танцует он боле, — сказал, как отрезал Иване. Не стал посол уточнять ничего, поклонился ему да Фёдору, и сел на своё место. — Особо красива природа перед грозой, — Иван сидел в опочивальне Фёдора, любовался тем, как любуется мужчина стихией. Басманов почти что через окно вылез, не мог надышаться, да Царь его мягко от окна оттолкнул. — Ты замёрз, вчера читай только оправился, да опасно было так свисать над землёй. Федя посмотрел на него и едва улыбнулся, потом как кот внезапно обнял, прижался. Государь замер, не в силах счастью своему поверить. Уж четыре месяца и шесть дней не обнимал его Федя, не трогал. Оказалось был он тёплым, мягким, кудри свисали уже ниже ушей, да стали словно мягче, чем прежде. Пахло от него осиной, первыми морозами. Истосковался по нему Иван, что касанья аж сниться начали, а сегодня сам вот обнял. Нет, это не слёзы. Нетерпеливо целует в опочивальне своей государь Федю, словно тот источник какой живительный. Уж вместе они спали, да никак не мог поверить Иван, что может теперь сколько хочет его касаться, целовать, брать. Как тогдашний он вообще посмел усомниться в этом мужчине, как мог он потерять всё это в один лишь миг? Федя разгладил складку меж бровей большим пальцем и улыбнулся нежно, как только он умеет.  — Твоё теперь место это, Фёдор. Не царица хоть и, да пущай знают, что занято моё сердце да мысли мои тобою. Басманов помотал отрицательно головой и вышел из зала. Нет, не хочу, — осталось не озвучено, — Не хочу я места подле тебя, чтобы снова злые языки обсуждали, клеветали. Нет. Не нужно было говорить, чтобы Иван понял это. Не мог он заставить Басманова принять это место, но не стал ничего убирать. Пусть будет выбор.

***

Два пира уж прошло, а люди всё гадают — неужто новую жену нашёл себе Иван Васильевич? Какая она, раз новый трон сколотили для неё? Может какая принцесса заморская аль сама королева? И где ж она? Многие посматривали на место, девушки иногда себя в нём представляли, да глазки строили царю. Почем? Не обращал на них внимания своего государь. На третий пир прибыли аглицкие послы, да одному из них Фёдор пришёл по нраву. С акцентом хоть, но разборчиво отвешивал он комплименты, когда мимо проходил кравчий, подмигивал да улыбался. Не сказать, что б не заметил Царь. Заметил, да что поделать? Не заставишь Федю присесть хотя б с Грязным, не заставишь и посла заткнуться, а то война. Так что злился, хмурился Иван, кресло своё сжимая, да молчал. Но в один момент не выдержал и Фёдор, когда руки распустил нахальник. Подошёл к Царю, да замер. А Иван ждал, ждал молчаливой просьбы о защите или ещё чего, но удивил его Федька — поклонился да сел на трон рядом. Принял своё место. Государь гладил федькины плечи да волосы — отрасли они длинее прежних, да мягче. Мысли были в голове нехорошие, обдумывал он об ошибке своей глупой. Страшно было снова Фёдора потерять, страшно было, что убьют его предатели, как Анастасию. — Не бойся, Ванюша, я никуда от тебя не уйду, — сонно сказал Басманов. Царь даже дышать перестал. Неужто, наконец, исцелилась душа любимого, неужто сердце излечилось?