and i wanna fight

it's just I'm constantly on the cusp of trying to kiss you

      Огонек вывески мигает пару раз и отключается. Из носа тонкой струйкой медленно стекает кровь. В кармане вообще-то платок, заботливо положенный туда матерью. Платок, как раз для таких случаев и нужен. Альфред слизывает кровь с верхней губы. Тут дело не в в том, что придется стирать его, не в том, что мать, конечно же, снова будет волноваться и просить его поменять место работы. Даже не в лени или обычном нежелании. Дело в том, что костяшки пальцев горят. Это приятно. Кровь во рту — уже не так приятно, но он чувствует, как тепло и удовлетворение разливаются по всему телу. Поменять работу? Вероятно, стоит извиниться перед матерью, сказать: «Это ради порядка». Да, ради порядка в клубе. Не потому, что внутри жжется желание разбить кому-нибудь нос. Мог бы согласиться на условия Уэйна. Работать шофером, вытаскивать его из проблем. Альфред, если честно, совсем не уверен, что он сам не является одной сплошной проблемой. Томас Уэйн в Лондоне? Полная катастрофа. Кто-то получит пулевое и почти умрет, кто-то, может быть, умрет уже по-настоящему. Потеряет рассудок, будет танцевать на балу у сатаны. Лондон горит, его лихорадит, и что-то обязательно станет последней каплей. У Альфреда горят костяшки пальцев. И он в полном порядке. — Альфред? Кажется. Никакого освещения, только слабый отсвет от фонарей с главной дороги. Сумрак, неприятная сырость после дождя, Томас Уэйн прячет руки в карманы пальто. Спокойный несколько секунд, но актер из него отвратительный, и на лице сразу же — тень беспокойства. Ах, да, кажется, кровь все еще идет. — Мистер Уэйн. На этом стоило бы закончить, кивнуть друг другу, разойтись. Достаточно вежливого приветствия. Уэйн никуда не уходит, смотрит, как-то совсем по-ребячески хмурится, будто пытается подобрать слова. Пенниуорт думает: он здесь совсем не к месту. В темном переулке, одетый с иголочки, собранный. Нормальный. Пенниуорт думает: одного разбитого носа было явно недостаточно. Он и сам выглядит почти нормально, не считая рук и (совсем немного) лица. Даже пиджак не помялся. Только вдыхает глубже, чем обычно. Только внутри клокочет, скребется что-то так, что терпеть почти нет сил. Сделать что-то. — У вас кровь, — наконец говорит Томас. И достает платок. Сделать можно было (нужно было) много: спросить, что он тут делает, отказаться от платка, потому что в кармане лежит свой, пожелать приятной ночи и пойти домой, наконец. Альфред прячет руки в карманы брюк и смотрит. Молчит и чувствует, как внутри скребется сильнее, скребется приятно и с предвкушением. Будто монстр внутри готовится к позднему ужину. Уэйн подходит ближе, поднимает руку, и, кажется, что внутреннее нечто ее прямо сейчас откусит. Ткань касается лица. Рука остается в целости и сохранности. — Вы меня искали? — спрашивает вместо благодарности. Может, найдется работа, где придется стрелять, бежать, превышать скорость. Заглушить лихорадочную мысль, возникшую в голове только что. Родившуюся от пятен крови на платке, от чужого обеспокоенного взгляда и близости, которую он старательно избегал. — Я… проходил мимо. Томас пожимает плечами, улыбается. Значит, никакой работы. Значит, случайная встреча. Это расстраивает сильнее, чем должно. Альфред кивает в ответ: — Понимаю. Хочется, чтобы была не случайной. Хочется, чтобы искали. Чтобы причиной была даже не работа, а просто что-то непонятное, нервирующее, сидящее внутри. Что-то, что вызывает острое желание начать разговор. И не продолжить. Пересечься в клубе. Сказать: «Мистер Уэйн». Кивнуть, скрыться в толпе гостей, закрыться в кабинете и стучать ногтями по пустому стакану. Продолжать называть по фамилии, несмотря на все просьбы. Сохранять дистанцию, когда хочется подойти ближе, чем дозволено. Хочется, чтобы это что-то было общим. — Возможно, я и правда искал вас. Хотел… извиниться за поведение моей сестры. Томас Уэйн. Манеры, манеры, статус. Бесконечное «что о нас подумают люди». — Ваша сестра смелее, чем вы. Альфред не бьет специально, не действует наугад. Он не пытается попасть и ранить, он говорит первое, что рождается в голове. Говорит, чтобы сказать. Так есть надежда, что диалог состоится и не превратится в очередную попытку показаться вежливым. И попадает. Домой уже не хочется. У Томаса на лице страх и смятение. Сжимает в руке платок, убирает его в карман, скребет ботинком асфальт. — Это безрассудство. Он докопался до чего-то личного и стоило бы оборвать все, заговорить хоть о погоде. Они не так близки, а Пенниуорт не любит погружаться в чужие дела и проблемы, разобраться бы для начала в своих. Но он не разобрался, оттого монстр внутри и разевает пасть. — Это жизнь. И она, если вы вдруг забыли, не будет вечной, мистер Уэйн. Сегодня здесь, завтра вас засыпают землей. Возможно, Альфред давно отучился бояться. Если хочешь драться — дерись. До крови, не жалея себя, цепляясь за жизнь. Если хочешь целовать — целуй. Томас боится. Альфред думает, что это смешно. У него за плечами известная фамилия, хрустящие купюры и, наверное, даже какая-то власть. Бояться — это терять время и показывать слабость. Возможно, прыгать вот так в темноту, не зная, в какой момент удача покинет, и в темноте окажется нечто, не лучший вариант из существующих. Но Пенниуорт легко влюбляется. И легко влюбляет в себя танцовщиц и певиц, уходя до рассвета, потому что желание погони и крови сильнее желания остаться. Бежать, нажать на курок, получить деньги и уехать из этой страны навсегда. От призрака отца, от разбитых им сердец, погибшего друга и политической схватки. Уехать. Но денег больше нет, а его единственный путь в Америку прячет руки в карманы пальто, смотрит на него. Хмурится. Альфред прислоняется плечом к стене и думает: вероятно, это как-то связано с Мартой. Они выглядят, как те, кто обязательно получат свое долго и счастливо. Умная, сообразительная Марта Кейн и… Томас Уэйн. Может, ему и правда стоит найти с Томасом общий язык. Если не стать друзьями, то хотя бы приятелями. Быть вежливым, может быть, даже начать называть его по имени, попросить о помощи и пообещать отплатить когда-нибудь в будущем. Может, получит свой шанс выбраться из страны и приглашение потанцевать на свадьбе. Рассказать пару забавных историй. О том, что переспал с королевой. Или о том, как единственный раз за всю жизнь проигнорировал жжение внутри ради дурацкого билета из Лондона. Альфред думает: если хочешь драться — дерись. Альфред думает: к черту Америку. Он смеется. И ловит непонимающий взгляд Томаса. — Вам нужно научиться себя отпускать. Станет легче. — Это глупо. И все еще безрассудно. Нельзя давать волю всем своим желаниям, вы… — Я хочу вас поцеловать. Перед Мартой почему-то стыдно. Вряд ли бы было перед кем-то другим. Он всегда флиртует легко, не задумываясь, не испытывая угрызения совести. Но сейчас что-то неприятно царапает, будто острым по стеклу. Всего мгновение, вспышкой, но чувство остается внутри неприятным осадком. Они ведь даже не вместе, если, конечно, Марта не соврала. Томас может списать все на глупую шутку. Уйти, неловко попрощавшись, и никогда больше не показаться на глаза, если только ЦРУ не спустит его на Альфреда как пса. Может, это и лучше. Лучше, чем надеяться на встречу и чего-то ждать. Томас никуда не уходит. Томас спрашивает: — Что? Растерянно, смотрит в глаза, будто пытается найти ответ, прежде чем его услышит. Пенниуорт улыбается. Значит, не специально. Значит, не пытался дать шанс отступить. — Я хочу вас поцеловать. Взгляд не отводит, это делает Томас. Смотрит на ботинки, и Альфред видит, как он сжимает ладони. Альфред думает: он может ударить. Альфред думает: это хорошо. Так все будет еще проще. Он позволит. И плевать на лицо, на костюм и на то, что мать снова будет волноваться. Возможно, платком ему воспользоваться все же придется. Внутри все замирает от предвкушения, разгорается и покалывает в кончиках пальцев. Томас делает шаг вперед, другой. Альфред думает: пожалуйста. Чувствует, как дрожат чужие пальцы, цепляясь за его рукав. Альфред думает: лучше бы ударил. И делает шаг навстречу.