I had a feeling so peculiar That this pain would be for Evermore.
Сэм — нет, это не его брат — в очередной раз за последние двое суток выводит Дина из себя, да так, что тот с таким ожесточением встряхивает младшего, что у самого кости дрожат, как конечности игрушки-скелета в его машине на Хэллоуин. Доигрался, сучонок. Это уже входит в привычку — тупую и неискоренимую. — О, в тебе столько силы, — с усмешкой тянет недо-Сэм и скользит по лицу Винчестера каким-то премерзким, хищным взглядом. Дину кажется, что его облизали. Фу. — Теперь я понимаю, почему твой брат тебя хочет, — спокойное безразличие в голосе теперь не приукрашено даже смешком, хоть и звучит как фраза исследователя, открывающего новые свойства растения даже не ради науки, а только для интереса, от скуки. Старший непонимающе, обескураженно впяливает в него свой взгляд. Лучше б клинок в сердце всадил. Сознание внезапно на секунду притупляется, становится звоном в ушах, и тут же чувство реальности превращается в резко-острое, слепящее и яркое, до боли за зрачками. Будто и его душу из тела вытряхнули на мгновение. Ужасное ощущение. — О, ты не знал? Я у него в голове, помнишь? — теперь эта тварь веселится, скалится с озорными огоньками в глазах. — Он так много об этом думал, но, разумеется, себе запрещал. Тоже мне, праведник, — он презрительно фыркает. — Ты ведь не отказался бы, я же вижу. А он момент упустил… — шепчет на ухо змием сада Эдемского, прохвост. — Пока его нет, мы можем протестировать, подходите ли вы друг другу… ммм, физически. Думаю, эта кровать выдержит, хотя есть некоторые сомнения… Дин резко выпускает его из хватки, разжимает онемевшие пальцы, выдыхает тлетворный, затаённый в лёгких воздух. Пытается успокоиться и не врезать за эти слова. Как он смеет? Издеваться, вот так подло, откровенно и низко? Старшему противно, словно эта мразь его мысли прочла, главные тайны узнала, а из груди будто бы черви наружу лезут. Он давно уже ходячий труп, из Ада живыми не возвращаются, и, видимо, лучше бы он там и оставался. — Я не шучу, Дин. Разрядка необходима. Когда тебе ещё посчастливится воплотить фантазии в жизнь без угрызений совести? Мы даже можем ему об этом не сказать, когда... если он вернётся, — бездушное тело брата тянет к нему свои огромные руки, и это смахивает на какой-то ужастик. Кладбище домашних животных, ага. Парень мягко прикасается к шее — лучше бы задушил, Винчестер это охотнее бы принял, ведь так логичнее со стороны монстра, — и Дину не становится неприятно, как должно было бы быть в теории, но мурашки, побежавшие по спине, словно крысы с тонущего корабля, всё же, отрезвляют. Он медленно отодвигает от себя его ладони, будто паутину снимает. — Не трогай меня. — Что с тобой? — разочарованно, но не настолько, чтобы ему поверить, бросает младший. — Мне больше нравился яростный ты. Это так сексуально. Дина достали эти его намёки, поэтому он не отвечает и уходит из номера, второй вечер подряд, просиживая в ближайшем баре до самого закрытия с одним единственным заказанным бокалом виски.***
Старшему теперь физически неприятно его присутствие. Он еле выдерживает свои законные четыре часа сна с Сэмом в одной комнате. Ствол под подушкой ничуть не успокаивает — если эта тварь захочет его убить, то сделает это тихо и — слава дьяволу — быстро. Первую неделю Дин ворочается на скрипучем матрасе, фыркает и вздыхает, осознавая, что накручивает себя сам. А ещё злится. Потому что всякий раз, открыв глаза, натыкается на почти участливый, препарирующий его взгляд. Винчестер как-то раз, взглянув на часы на своей руке — дисплей подсвечивается болотно-зелёным светом и слегка ослепляет его в тусклой, предрассветной дымке, — не выдерживает и рычит: — Боже, сейчас же пять грёбаных утра! Почему ты не в кровати? — звучит более заботливо, чем он планировал, но качающееся на шатких волнах сна сознание на больший контроль не способно. — Я не сплю, — только и отвечает младший, дёрнув плечом, будто бы с толикой сожаления. — Вампир хренов! Сэм ухмыляется этой шутке, и Дин, вновь злясь на себя, демонстративно отворачивается в другую сторону, чтобы не позволить себе улыбнуться, потому что это так похоже на них прежних… Так, что сердце воет одиноким волком в груди. Сэм был любителем посидеть допоздна, до рассвета, поймать губами первый солнечный луч, взлохматить и без того потрёпанную бессонной ночью шевелюру, провести ладонью по глазам, широко зевнуть и, коротко бросив на окрики брата жест рукой, мол, отстань, наконец завалиться в постель, проспав до обеда. Его Сэмми был жителем ночи, любил учить что-то перед сном, утверждая, что информация усваивается лучше, ему нравилось читать в одиночестве и тишине, пока Дин спал на соседней койке, изучать легенды и криминальные сводки в сумерках, а ещё учить языки, беззвучно повторяя слова за видео в интернете. Дин отворачивается и бурчит что-то про «не смей будить меня» и «ни себе — ни людям», но так больше и не засыпает, контрастом ощущая тепло воспоминаний и холодок, крадущийся по коже противной мышью, нагнетающей страху, что его компаньон не просто бездушен, но и до жути неуязвим.***
В этот раз им выпадает джек-пот: несколько дней в хостеле с общей кухней и кабинками душевых — прямо как в общаге Сэма при Стэнфорде, в которую Дин заезжал всего лишь однажды, но обстановку запомнил на всю жизнь. Там всё было таким новым, отремонтированным, светлым, сделанным для людей… Да, но только не для Дина Винчестера. Призрак, обосновавшийся в хостеле, подкинул им работку на пару дней, и Дин в глубине души благодарил его за такую, по его мнению, роскошь и с окончанием дела не спешил. Эгоистично, но так наплевать. В нём укоренилась уверенность, что, при случае, они смогут спасти невинных. Его напарник же ходячая машина для убийств, а он — тоненький голосок его отсутствующей совести. Может, он заразился беспечностью от этой бездушной твари, всюду таскающейся за ним? Старший действительно задумывается над чашкой с кофе, который так и не залил кипятком. Стоит раннее утро, кухня пуста, безлюдна, и лишь стрёкот старенького холодильника и закипающего чайника, бросающего пар на пластиковые дверцы ящиков с матовыми стёклами, создают иллюзию жизни. Жизни в тотальном одиночестве. — Дин? — от одного этого голоса над своим ухом, спокойного, с хрипотцой, у него сводит низ живота. Винчестер прикрывает веки и накрывает чужие ладони на своих бёдрах своими, отчётливо слыша сухой шорох трения кожи о кожу. — Сэм? — выдыхает он в темноту. Брат прикусывает мочку его уха, скользит нежными поцелуями по шее, перемещается по кромке волос к позвонкам, вниз. У Дина подкашиваются ноги. Он позволяет иллюзии завладеть им, отпускает себя и, развернувшись, почти целует брата в губы, как вдруг, распахнув веки, отталкивает это отвратительное существо на пару метров от себя. Сэм врезается в стол, ножки чертят длинные линии движения по линолеуму. С самого края падают керамические перечница и солонка — пол засыпает пряной солёной смесью, белой в красную крапинку, словно кровь на снегу. — Ты — не он! — отчаянно кричит Дин, обвиняя даже не бездушного парня, а, скорее, судьбу. Отчего-то хочется разрыдаться, он давится этим чувством, вперемешку с запахом острого перца. — Но я могу им быть, — его тихий тон проникает под кожу, отзывающуюся мурашками на уговоры. С чего бы это? — Ты же видишь, мне почти удалось, — Сэм касается его щеки кончиками пальцев. — На пару секунд ты поверил и отпустил себя, стал свободным и... счастливым. Дин тяжело дышит, упрямо проворачивая взгляд в полу в надежде подсчитать каждую крупинку соли, словно бедная Золушка. И, наконец совладав с голосом, разбито уточняет: — Зачем тебе это? Тебе должно быть плевать. — Своего рода благодарность. Ему — за тело. Тебе — что не убил меня. На языке горчит, Дину не хватает воздуха, голова кружится. Этот простой в своей логике ответ буквально давит на его грудную клетку, соединяя рёбра. Не хватало ему только грёбаных благодарностей, выливающихся в форменную пытку.***
Дёргаться Дин не перестаёт очень долго. Новые манеры Сэма отвлекают его, раздражают, пугают. Эта тварь может не моргая смотреть жуткие документалки о дикой природе — без цензуры, с кровью, охотой и кишками наружу, — и ни одним желваком не двинуть; может шинковать свои овощи с таким ожесточением, что, кажется, если отрежет себе палец, то и не заметит вовсе — прожуёт после и не подавится; может рассматривать новый шрам на предплечье часами, словно извращённое произведение искусства; может пялиться на брата из темноты ночи, с соседнего сиденья Импалы и противоположного кресла в кафе — до неприличия долго, словно хочет дыру прожечь; караулить его у дверей в уборную — словно грёбаный Сталкер; прикасаться без спроса — да так неожиданно, что старший и возразить не успевает и даже понять, какие у него это вызывает эмоции. Недо-Винчестер мягко, по-дружески хлопает его по плечу, когда они разбираются с очередным монстром — а Дин замирает, будто его с электрошокером познакомили. Руки так и тянутся к клинку за спиной. «Новый Сэм», — как его называет старший в своей голове — бывает, скользит по его ладони или — что возмутительней — открытой шее, будто невзначай, будто у них так заведено — этакий тактильный ритуал, и Дина потрясывает из глубины самого сердца-Везувия, и он закипает, плавится, почти ластится и сжимается одновременно. Потому что нельзя. Неправильно. Не так. Противоречия раздирают его изнутри острой болью. Доходит до того, что банальная передача предмета из рук в руки вгоняет Дина в краску, словно шестнадцатилетнего подростка. Не говоря уже о новой манере держать себя, полученной младшим при изъятии души: самоуверенность, источаемая кожей, наглый блеск в глазах, отсутствие любой стыдливости — начиная с громких комплиментов официанткам и флирта с портье, заканчивая дефиле голышом при Дине в любое время суток. Старший, перенявший эту чёртову привычку, иногда засматривается на него непозволительно долго, с интересом и любопытством, и чертыхается себе под нос. Бездушный Сэм открывает в нём то, что было веками заперто за семью печатями и замками. Освобождает его. Даёт понять, что правила и предрассудки никого не волнуют. Всем плевать. Вот только сожаление о том, что упустил десяток возможных счастливых, совместных — во всех планах — лет бьёт очередным ударом по сердцу. Самое жестокое — это осознание, что его тяга к брату была взаимной, а значит… Он мог бы открыться Сэму уже давно, не побоявшись отказа, он мог хотя бы попробовать…***
Теперь Сэм-без-души решает чем-то занять руки и свободное время. Дин, закемаревший за столом с криминальными сводками, просыпается, резко дёрнувшись, стукается локтем о ножку, шипит сквозь зубы и бросает короткий взгляд на парня. Тот отвечает секундой вспышкой внимания и продолжает опалять изоленту вокруг проводов их старого удлинителя. Дин снова засматривается, как он движется, как соединяет контакты и ловкими пальцами ставит детали по местам, а после привинчивает отвёрткой крышку обратно. Старшего вдруг осеняет, что то же самое он пытается сделать с их жизнью. Только вот одной детали, увы, не хватает. В этот тихий вечер устанавливается внезапное шаткое перемирие. По телеку показывают «Твин Пикс» — и Сэм (даже этот недо-Винчестер) внимательно вникает в сюжет и залипает на Кайла Маклахлена. Надо же. В одну из рекламных пауз Дин решается заговорить — сам не знает, зачем. Просто молчание и звенящее в венах напряжение игнорировать уже сил нет. Ему нравится то, что сейчас им не надо друг на друга смотреть. Так проще представить, что рядом его Сэмми, что всё, как когда-то, как тогда, когда у них было всё общее — даже тайны и кумиры. — Ну что, уже вычислил, кто убийца? Ты ведь всегда детективы любил. Помнишь, как ты выводил отца и Бобби, когда мы все вместе смотрели сериалы по выходным? — Дин правда пытается, давится воспоминаниями, но продолжает, словно наружу их выплюнуть важнее, чем сглотнуть внутрь. Сэм какое-то время — растягивающееся для старшего в бесконечность — молчит, и вида не подаёт, что хотя бы его услышал, кажется, и не дышит вовсе, как мраморная статуя, а потом, когда Дин уже себя проклинает за то, что начал, произносит: — Конечно, помню. Столько тумаков и сквернословий в свой адрес я больше, чем тогда, нигде не получал. И ведь меня никто за язык не тянул, просто хотелось, чтобы мои догадки оправдались. — Потому что умным показаться хотел, как и всегда, собственно. Это отца-то и бесило, — посмеивается Дин, чувствуя, как его немного отпускает. — Ты портил всем развязку каждой серии, говнюк. И ведь постоянно угадывал, Шерлок Холмс недоделанный. Я всё удивлялся, как ты это делаешь… — Элементарно, Ватсон, — шутит Сэм, старший слышит в его интонации улыбку. — Подмечал детали — только и всего. Знаешь, это и в жизни пригодилось. — Ммм? — удивлённо мычит старший, не совсем распознав намёк. — Ну, например, то, что теперь, когда я — такой, ты сторонишься зрительного контакта, не доверяешь мне, избегаешь прикосновений, ёжишься всякий раз, когда я своевольно распускаю руки, — он перечисляет это так методично, словно раскрыв карту пациента в своём сознании. — А после моего откровения о желании твоего Сэма обладать тобой, ты всё чаще задумываешься, сколько же всего вы упустили, притворяясь братьями и следуя примитивным рамкам морали, и как ты мог не замечать его заинтересованность раньше. Я прав? Дин разворачивается к недо-Сэму и упрямо смотрит прямо в глаза, опровергая его слова, словно беря себя на слабо. И тонет в черноте расширенных в полумраке зрачков. — Больше похоже на психотерапию, а не на дедукцию, — острит Дин, ему не смешно вообще-то нисколечки, потому что тон этого полу-человека — вновь самоуверенный — дробит его мысли и изучает под микроскопом, словно бактерии. Сэм улыбается уголками губ и протягивает ладонь, высвеченную тусклой полосой света с экрана телевизора, чтобы поправить выбившийся локон отросших диновых волос. Но тот дёргается, шугается, словно уличный пёс, и закусывает губу от досады. — Видишь, в чём-то я всё-таки прав, — печаль тянется из его груди через голос, будто бутон подсолнуха. Он осекается и опускает руку себе не колено, чтобы унять неизвестно откуда взявшуюся дрожь. Тело его предаёт, даже не смотря на отсутствие души. Странно. Еще Сэму странно то, что он хочет касаться Дина — это буквально необходимость, алогичная, непонятная, вложенная кем-то в его кровь — причём без какого-либо сексуального подтекста. Просто держать за руку, скользить по щеке, зарываться в волосы, чтобы ладонь щекотно покалывало, нежно гладить гематомы и шрамы — и откуда эта романтичность в его сердце, он не знает. И это почти пугает. Пугало бы, если бы ему было не всё равно. Его новая лучшая черта — принятие, беспрекословное и безразличное. Реклама давно прошла, и упущенные несколько минут серии уже так перевернули всё с ног на голову, что вникнуть теперь почему-то абсолютно не получается. Дин сдаётся первым — как и всегда — и, сам не зная почему, накрывает ладонь парня своей, тянет долгими линиями от самых ногтей до локтя и обратно, останавливаясь на запястье и мягко его сжимая. Младший зачем-то затаивает дыхание и зачарованно следит за траекторией, будто под гипнозом. — И как мне тебя называть? — спрашивает Винчестер, прочистив горло. — Как насчёт «Сэмми»? — «Сэмми» — это мой брат, а ты… — рот у Дина на секунду кривится. — Сэм. — Вот и договорились. Наконец-то ты сможешь нас различать, — пожимает плечами парень, беспечно отпрянув от прикосновения. И, встав с дивана, добавляет: — И всё-таки мне нравится, когда ты командуешь.***
После этого случая легче не становится, запреты словно больше не существуют, но Дину невыносимо хочется личного пространства и отдыха. Поэтому когда им выпадает невероятная удача и свободных номеров в очередном мотеле оказывается несколько, старший безапелляционно берёт два и, вручив Сэму ключ с качающимся на металлическом кольце значком с цифрой, молча уходит в свой номер. Через сутки Дин просыпается от ощущения чужого присутствия в комнате. Он сам и не заметил, как задремал, свернувшись почти клубком на своей кровати средь бела дня — жалкое зрелище. Что-то опять приснилось. Что-то такое, оплетающее его тоской, словно нитями кокона. И не выбраться, он уже пробовал и проверял. В его сны пробирается их полуночная охота и изматывает не хуже реальности — так, что, когда они возвращаются поутру, дав обещание не спать, беспомощно вырубает, как только он укладывается на кровать. Его правой лопатки касаются кончиками пальцев — Винчестер слегка заметно вздрагивает, но не поворачивается. В номере никого, кроме них двоих, даже гадать не надо. Он всё ещё узнаёт Сэма по дыханию. Его недо-брат зачем-то решил… что? Почесать ему спинку? Погладить? Приласкать? Младший медленно, завороженно и методично — как он делает всё — водит ладонью по спине, словно рисует татуировками заклинания, Дин надеется, обошлось без крови и ран. Старший удивлённо подмечает, что Сэм не придвигается к нему ближе, даже не пытается всё опошлить, притереться, облапать. Дин прислушивается к его дыханию — оно размеренно и спокойно, никаких стартов наперегонки, никакого сбитого ритма. Ему неожиданно приятны прикосновения Сэма, он пытается следить за траекторией движения его пальцев, но это так успокаивает: умеренность, повторение, тепло. Старший вновь проваливается в тягучую дрёму. — Дин? — Ммм? — сквозь тонкий занавес сна мычит Винчестер. — У тебя очень напряжена шея и позвоночник, могу я… помочь? — старший впервые за последнее время слышит в его голосе неуверенность. Это трогает его сердце лёгким ветерком, и оно звенит, как китайские колокольчики. Дин молча поворачивается на живот, обняв подушку. Он не хочет говорить и надеется, что этого достаточно. Сэм аккуратно садится на его ноги — удивительно, но старший почти не чувствует его веса — и начинает умело массировать спину. По телу постепенно разливается тепло. Его бездушный брат на удивление мягко и человечно разогревает каждый позвонок, разминает лопатки по кругу, с силой скользит по рёбрам, съезжая ладонями вниз — так что Дин неосознанно втягивает живот, массирует шейные позвонки и трапециевидные мышцы тёплыми ладонями — немного больно, но, словно по волшебству, напряжение под кожей сжигается, исчезает. Винчестер старается фокусироваться на хорошем: на ощущениях, приятных мурашках, силе под прикосновениями младшего, чувстве расслабленности — но всё ещё не понимает, зачем он это делает и почему всё ещё рядом. — Спасибо, — шепчет старший поверх шершавой ткани подушки. Сэм не отвечает, лишь перелезает на «свою» половину кровати — будто робот, выполнивший задание, но, видимо, что-то обдумав, наклоняется к брату и оставляет поцелуй у него на макушке. У Дина по позвоночнику летят стаи мурашек, перед глазами мерцают искры, губы растягиваются в нелепой улыбке. Словно звёздное небо накрывает с головой. Сотрясение у него что ли? Старший никак не возьмёт в толк, что в этом бездушном Сэме особенного, такого, что одновременно хочется трахнуть и убить? Кто-нибудь, защитите его от его желаний. Сэм почти невесомо поднимается с кровати, его теперь всегда бесстрастное лицо высвечивается затухающим дневным светом, проникающим сквозь тонкий тюль. Он берёт с тумбочки ключ от своего номера и машинально вертит колечко в пальцах, оно поблёскивает холодным металлом, — старые привычки, как и привязанности, остаются в нём, вопреки всему. — Не уходи, — его останавливает у дверей голос брата. Неожиданный и бескровный. Как будто сам не понимает, зачем это говорит. Как будто самому себе не верит. — Уверен? — Сэм поднимает брови. Вот и вся реакция. Никаких улыбок, румянца или тремора конечностей. Лишь сжатые челюсти и суровый, слегка плутовской взгляд. — Мы не переспим, если ты об этом, — у Дина во рту до невыносимости сухо, так, что приходится пройтись внутри языком по щекам. — Ты — не он, Сэм. Сам знаешь. Я предлагаю лишь поваляться вместе, убивая вечер на просмотр футбольного матча. Тебе это подходит? — Более чем, — младший быстро падает на кровать, подпрыгивая на пружинистой поверхности, и включает телевизор отлаженной комбинацией пальцев на пульте. Его переменчивость практически не пугает Дина — лишь пару раз колет под рёбрами, и он откидывается на подушку, шумно выдыхая воздух из лёгких и выглядывая игроков любимой команды в маленьком экране напротив.***
Наступает полночь — отличное время, для перехода границ, миров и галактик. По телевизору идёт какая-то научно-успокоительная программа о космосе, и старший, наблюдая за завороженным Сэмом — распахнутые ресницы, высветленные изображением на телеэкране, внимательный взгляд, следящий за каждым кадром, тёмные волосы, словно выщербленные дотошным скульптором — решается сдаться порыву. — Можешь закрыть глаза? Сэм повинуется без вопросов. За опущенными веками мерцают звёзды. Винчестер снова задумывается, настолько ли ему всё равно или он чрезмерно уверен в себе? Дину хотелось бы, чтобы он не подчинился, чтобы спас их обоих, чтобы защитил их будущее. Но чего можно ожидать от бездушной твари? Старший вглядывается в кажущегося спящим Сэма — его прежнего Сэма, умиротворённого, своевольного, живого. И сердце у него колотится за них двоих. Дин медлит, дрожит, дважды набирает воздух короткими вдохами — и выдыхает обратно, в ушах снова звенит, только уже не слишком противно, а поддерживающе, с надеждой. Он сокращает расстояние между их лицами до сантиметра. И, наконец, смежив веки, прикасается своими губами к его. Мягко, тепло, впервые. В голове бьётся только «СэммиСэммиСэмми» и «что я творю?», и он боится, что этот шёпот слетит с его губ, поэтому занимает их поцелуями, аккуратно хватаясь за подбородок и скулы. Сэм не распахивает глаза — за что старший ему благодарен, ведь так не видна новая холодность и хищный прищур, — но рот открывает, позволяя Дину распробовать вкус, силу, азарт, не напирая сразу, замедляя себя, но всё же перехватывает инициативу, выпуская инстинкты на волю и собственнически подхватывая ладонью его затылок. Пусть знает, каким может быть его младший брат. Дин привыкнет. К свободе и отсутствию лжи. К вечному спокойствию и безучастию Сэма. К его новым манерам и несдержанности. Боль не может существовать вечно. Его эмоций и чувств должно хватить на двоих. По крайней мере до тех пор, пока они не вернут душу младшего на место.I had a feeling so peculiar This pain wouldn't be for Evermore