Напалмом

Панде, которая стреляет себе в рот, посвящается.

- Блядь, Костян. Какого хуя ты так? Унижаешь меня все время, как будто я дебил. - Саша, это специфика шоу. Как тебе объяснить. Юмор строится на том, что ведущий унижает других участников. Зрителям именно это и нравится. - Да ты заебал! Я понимаю про специфику юмора, я не тупой! Ты удивишься, но люди вокруг тебя не тупые! - Если бы я думал, что ты тупой, я бы не позвал тебя в шоу «Самый умный комик». Я бы позвал тебя куда? В шоу «Самый тупой комик». А я позвал тебя в шоу «Самый умный комик». - Да блядь! Ты можешь просто… просто… Да блядь. Саша успокаивается, отворачивается от Кости, смотрит в окно. Злость вьется спиралями у него внутри, и эти спирали стихают, гаснут, как гаснут всегда. Саша не умеет долго злиться, не умеет обижаться, он же позитивный паренек, Саня, эмоциональный, вспыльчивый, но позитивный. В первый раз это получилось почти случайно. Костя рассказывал что-то про то, что встретил в метро ребят, но не узнал их, пока они при выходе не столкнулись. - Ну да, - говорит Саша, - Костян же без очков слепой, как крот, а линзы купить себе не догадался. Саша чувствует себя полным говном, а у Кости даже выражения лица не меняется, он все так же спокойно и благодушно смотрит на Сашу, чуть улыбаясь этой улыбкой своей потусторонней и уебанской, будто он аутист. - Я в очках был, - говорит. Потом это перестало быть случайностью. Саша продолжал чувствовать себя говном, но старался уязвить посильнее, бил в самые болезненные места, ну, насколько он мог о них предположить. «Костя выглядит, как человек-фотография в паспорте». «Когда Костян улыбается, дети в ужасе разбегаются. Он поэтому никогда и не ржет при нас – бережет нашу психику. Спасибо, Костя!». «Женщины никогда не делали Косте минет, потому что не могли добраться до его члена – карабкались по ногам как по канату, но все безуспешно». «С нами девушки трахаются из-за популярности, а с Костяном – из жалости». «А Костя может, как летучая мышь, хвататься пальцами за ветки и спать вниз головой. Вы видели эти пальцы, они же как крючья, ты их специально себе отрастил, да, Костян?». Саша ненавидел себя за это, но не мог остановиться. Он все ждал, все надеялся, что Костя его уебет один раз, но Пушкин просто молчал, смотрел равнодушно и никак на Сашины выебоны не реагировал. Ребята говорили: «Малой, ты гонишь. Ты доиграешься!», но Саша остановиться не мог. Что-то темное, густое как смола внутри него заставляло его открывать рот и говорить очередные гадости. Они начали меньше общаться. Костя перестал писать просто так, а только лишь по делу: съемки тогда-то, проект такой-то, бабла столько-то, будешь? Это «будешь?» в конце, как будто у Саши был какой-то выбор. Малой отвечал неизменное короткое «буду». Сам не писал, не звонил. Он хоть и скучал, но думал, что это очень тупо будет: в компании Костю обсирать, а в личных диалогах присылать мемасики, или что там еще, истории какие-то рассказывать, делиться чем-то, совета спрашивать. Саша начал с интервью у Пределина. Хорошее получилось интервью, невероятно честное. В этом вообще был весь Костя – он был честный. И про его честность Саша никогда не шутил шуточки, никогда ничего не говорил. Он был честный и прямой – вот он я, Костя Пушкин, я считаю, что я охуенный, смотрите на меня. А внизу, мелким шрифтом: ну, пожалуйста. И Саша смотрел. Саша слышал, как Костя говорил про убойку. Как все они говорили про убойку. Он смотрел убойку, когда ему было 19, и, как все, угорал с Быдло и с Красивых еще, а из моноложников ему Руслан Белый нравился. А Костя всегда казался каким-то странным, несмешным и странным. Кто же знал тогда… Еще Саша слышал, как Костя разговаривал с ними, как с равными разговаривал, иногда даже чуть-чуть заискивающе, так, как он никогда не разговаривал ни с кем из ребят. И он смотрел убойной ночи и убойную лигу, выборочно, конечно, только те выпуски, где был Костя. Этого антиквариата даже на ютубе нет, ругался Саша. Пришлось скачивать. Саша сидел вечерами в квартире, свет был выключен, только голубым мерцал монитор. Киса лежала в ногах, Саша пил пиво и смотрел. - Не такой уж ты и смешной, - говорил Саша. - Отстойная шутка, - говорил Саша. Он завидовал даже не тому, что у Кости Пушкина был такой период - у Саши сейчас такой период, и он ничуть не хуже того, что было у Кости. Он завидовал тому, что там Костя был с, а здесь он все же, скорее, над. Не завидовал даже, а сожалел, так, горечью от темно пива на языке, о том, что он не был с ним – там. О том, что именно с ним происходит, Саша, даром что не тупой, догадался только через месяца два, когда совершенно внезапно во время дрочки начал думать про Костю. Он и раньше мог фантазировать про мужчин, почему нет, но это всегда были какие-то абстрактные мужчины, почти безликие тела. Сашу выгнуло дугой на кровати, и он кончал, захлебываясь воздухом, представляя себя, как он трахает стоящего на коленях Костю, представляя его худую длинную спину, цепочку позвонков, выпирающие лопатки, представляя красные отметины от своих пальцев, представляя, как вцепится зубами в кожу на спине. - Ох ты ж еб твою мать! Еб твою мать, Киса. Это полная жопа. Саша смотрел в потолок, матерился и не знал, как дальше жить. Но был и плюс, конечно. Саша успокоился, наконец, и перестал пытаться до Кости доебаться, потому что тот факт, что Пушкин делает его тупым на их шоу, перестал иметь хоть какое-то значение на фоне пиздеца происходящего. Да что там, Саша даже перед ним извинился. - Костян, брат, ты прости, я там много хуйни наговорил. Извини. Я не хотел. - Да, но ты хотел. - Что я хотел? – испугался Малой. - Я не знаю, что ты хотел. Ты мне скажи. - Слушай, ну, я обидеть тебя хотел, потому что я сам обижался, из-за шоу, но я не хотел… хотеть тебя обидеть. Саша начал ржать в конце, потому что выучил давно и напрочь: если ты смеешься, то и собеседник невольно улыбнется. Как тут не улыбнуться, если перед ним такой уебан. Костя не улыбался. - Забей, братан, - сказал он и хлопнул Малого по плечу, - проехали. - А я смотрю убойку, - как будто даже хвастается Малой и выжидательно на Костю смотрит, ждет реакции. - Учишься у великих? – так и не поймешь, стебется он или серьезно говорит. - Хорошее шоу у вас было. - Хорошее, - соглашается Костя. - Мне Быдло очень нравятся. Вот они крутые. И Красивые. Надо Клячкина к нам позвать. Позовешь? - Не знаю, - говорит Пушкин. – Я подумаю. - Но ты тоже был неплох, да. Вот уважаю. - Видимо, это комплимент, - отвечает Костя и смотрит на него сверху вниз, как на дебила. – Что ж. Спасибо. На съемках очередного выпуска Саше достался пистолет. Чтобы свистеть, нужно было засунуть в рот дуло, и каждый раз, когда Малой собирался отвечать, казалось, что он хочет застрелиться. - Бах! - сказал Саша, поднеся пистолет к виску после того, как занял, как всегда, последнее место, - Бах! Бах! Я заберу его, Костян, можно? - Конечно, можно, Саша, конечно, можно. Но, к нашему сожалению, он не настоящий. Застрелиться у тебя не выйдет. - Да, - эхом повторяет Саша, - к нашему сожалению. Зато теперь он часто пишет Косте про убойку. Костя отвечает иногда односложно или смайлом, а иногда – развернутым комментарием, и они могут начать спорить или обсуждать что-то, или Костя просто рассказывает. Он записывает голосовухи, и Саша переслушивает их, бывает, по нескольку раз, даже не смысл, а голос и интонации слушает, или шум на заднем фоне, чтобы понять, где сейчас Костя, что делает. Больше Саша на него не дрочит и старается обо всем этом не думать. Как-то раз Малой спрашивает у Кости про Турчинского. Мол, не стоило, может, шутить про него на прожарке Незлоба? - А что ты тогда сказал? Я не помню. - Ну, что Косяков трахает его призрак. Он не смеялся тогда. И ты не смеялся. Не стоило? Костя пожимает плечами. - Шутить можно про все. - Но? - Он был хорошим, знаешь. Мы все его уважали. Мы горевали, когда он умер. И снова это «мы», думает Саша, совсем другое «мы». Таким «мы» Саша хочет думать про себя и Костю. Хочет, но не может, нет этого «мы», такого – нет. Есть какое-то другое. Костя почти сказал тогда, что любит его, Саша помнит. Саша все коллекционирует в своей голове эти моменты и помнит. У них тоже есть какое-то свое «мы», просто в этом «мы» не достает равенства. В этом «мы» нет горя совместной потери, нет долгих бессонных ночей, нет соревнования, нет лю… Саша не додумывает. - Расскажи что-то про него, - просит. И Костя рассказывает. - А что? – спрашивает Малой у Кости как-то раз. – Трахнул он его? - Ну, да, вроде. По крайней мере, я на этом десять штук заработал. - Да ты гонишь! Как это? - Мы ставки, короче, делали. Ну и я поставил, что трахнет. Выиграл. - Так а что, все знали? - Ну, они, естественно, скрывали, но никто не сомневался. - Так а потом че? - Да ниче. Этот натурал. А тот его типа любил. - Любил, - эхом повторяет Саша. Малой думает, ставят ли на него тоже, но нет, у них совсем другая ситуация. Никто ничего не знает. - Бах! – говорит Саша, направляя искусственный пистолет Косте в грудь. – Ты ранен. Пушкин падает на кровать на спину, лежит, раскинув руки, и выглядит так, будто приглашает к чему-то. Саша в своей голове почему-то представляет его в легком голубом платье, может быть даже в цветочек. Малой подходит к кровати, упирается своими ногами в Костины. - А что? – спрашивает, - ты бы тоже смог как он? Смог бы? - Как кто? – не понимает Пушкин. – Смог бы что? - Ну как он. Смог бы? Чтобы тебя трахнули? - Ебнулся?! Изумление Кости такое неподдельное, такое огромное, оно не помещается в Сашу, не помещается в эту комнату, опутывает слизью все вокруг. - Бах! – говорит Саша. – Ты убит. Малой выпил немало алкоголя. - Когда-то у него будут дети, - говорит он Квашонкину заплетающимся языком. – У него будет дочка. Она вырастет, и я ее трахну! Слышишь, Леха? Я ее выебу! Леша только тяжело вздыхает. Он трезвый, и ему до сжимающегося спазмом горла жалко Малого. - Не будет у него детей, - говорит только чтобы что-то сказать. - Я к нему поднимусь в небо, - подпевает Санек какому-то старью с радио. – Я за ним упаду в пропасть! Я за ним, извини, гордость, - убеждает он таксиста. И тут ему приходит в голову гениальная идея, и он просит таксиста отвезти его по другому адресу. - Уверен? – спрашивает таксист. – Тебе бы дома отоспаться, завтра будешь геройствовать. - Уверен, - говорит Саня. – Я за ним одним, я к нему одному, – как последний аргумент. - Одни пидорасы вокруг, - бурчит таксист, но в этом недостаточно злости. Дверь ему открывает очень домашний и невероятно злой Костя. На нем серая футболка и голубые широкие пижамные штаны. - Саша? Что случилось? - Привет, - говорит Малой и смотрит ему на промежность, - мы бухали с Лехой, и я ехал домой, а потом подумал, что надо поехать к тебе, и поехал. Точнее, Малой думает, что он именно это говорит, но Костя морщится, трясет головой и, кажется, мало что понимает. - Не понял. Вы бухали и что? - И я приехал. - Зачем? Саша смотрит на него. Костя слегка расплывается, в фокус не собирается. Малого ощутимо ведет влево, он чуть не падает. Пушкин придерживает его, не дает упасть, разбиться. - Заходи, - говорит, у меня посидишь, я вызову тебе такси. - Такси? Да нет же, я только приехал на такси. Я не хочу уезжать. - Я очень рад, - говорит Пушкин, и Саша ему не верит. – Иди пока умойся, я вызову. Саша сидит на бортике ванной и смотрит на бегущую воду. Когда он ехал сюда, у него был какой-то план. Но какой? Костя заходит, опирается плечом о косяк. - Кого ты любишь? – спрашивает его Саша. – Ты же должен кого-то любить. Кого? - Уж точно не тебя сейчас, - отвечает Пушкин. Он не улыбается, смотрит внимательно, все пытается разобраться, что происходит. - А я – тебя, - говорит Саша. – Сейчас. И всегда вообще-то. У Пушкина в руках телефон издает короткий сигнал. - Такси приехало, - говорит Костя. Саша стоит напротив зеркала у себя дома. В его руках – игрушечный пистолет-свисток. Комната заполнена серым рассветным маревом. Саша направляет пистолет на свое отражение. - Бах, - говорит. Из дула вырывается рыжее-рыжее пламя, разливается по комнате, оплетает отражение, выжигает. - Больно, - говорит Саша.