Секс, видимо, лечит

      Вообще-то это было откровением. Таким чистым, понятным и логичным, что спорить было, наверное, даже глупо. Уилсон внимательно оглядел Эмбер. Хаус в юбке, только явно симпатичнее.       - Джим, ты притих. Что такого тебе сказал Хаус?       Уилсон встрепенулся и попытался изобразить искренность.       - Ничего, милая. Просто боится, что из-за моих новых отношений старой дружбе конец. Ему нужно время, чтобы успокоиться и смириться.       Это тоже звучало логично. Но почему-то не так убедительно.       К концу рабочего дня мысли о ситуации в ресторане не развеялись. Наоборот, разрослись и стали сильнее.       «О, мой Бог! Ты спишь со мной!».       Хаус любил яркие запоминающиеся фразочки. Особенно иносказательные. Когда ты саркастичный гад – иного пути нет. Только желчеплевательство и ядовитый смех. Но обычно такие словесные выпады сопровождались гримасами. Нелепыми и раздражающими пантомимами.       Не в этот раз.       Теперь Хаус почти себя выдал.       Утром Уилсон попытался прощупать почву, но осторожно. С Хаусом лобовая атака никогда не работала. Всегда только уловки, интриги… В этот раз он выглядел даже испуганным и всё пришлось перевести в шутку.       Вечером Эмбер сосредоточенно составляла резюме. После увольнения дела шли не слишком гладко. Уилсон хотел её поддержать, хотел быть рядом, но брошенные другом слова отравили буквально каждую секунду существования рядом с новой пассией. И обе двери оказались закрытыми.       Впрочем, через несколько дней у Хауса особенно сильно заболела нога, от чего тот лез на стены, команду и Кадди в поисках бóльшего количества викодина. Ни стены, ни команда, ни Кадди не поддавались.       - Выпиши мне рецепт.       Делать вид, что заполняешь бумаги, когда хочется сделать хоть что-то с этим сукиным сыном было сложно.       - Нет.       - Ты такой злой потому, что твою постель греет Беспощадная Стерва, а не я?       - Хаус!       - Ну признай, Джимми. Тебе бы хотелось, а?       Хотелось бы? Вообще-то и прямо сейчас хочется.       - Прекрати нести чушь. Тебе так нужно, чтобы весь мир крутился вокруг тебя, но я в эти игры больше не играю!       Хаус обогнул стол и угрожающе навис.       - Если бы не играл – расстался с Эмбер.       - Назвал её по имени? Прогресс. Отойди, мне нужно заполнять отчёты.       - Твои отчёты подождут, а вот на мои вопросы ответы нужны уже сейчас.       И он лёгким движением трости смахнул со стола практически всё, кроме ноутбука и какой-то статуэтки. Боль явно мучила его, а из-за ограничений, введённых Кадди, прибавилась ещё и ломка.       Уилсон глубоко вздохнул. Уже проходили, сейчас будет тирада. Но Хаус молчал. Он смотрел, всё ещё нависая, долго и почти яростно, шумно дышал, источая каждой порой ненависть к себе и всему живому вокруг.       - Просто. Дай. Мне. Таблеток, - пауза, прищуренные глаза, не скрываемый гнев и желание нагадить, теперь театрально-задумчивое выражение на помятом лице – вот сейчас будет какая-то пакость, - Или сделай минет, Джимми.       Унижения – дело привычное. Даже это приторное, по мнению Хауса, «Джимми». Вряд ли он догадывался, что «Джим» вместо «Джеймс» – бесит, а вот «Джимми» ослабляет позиции веры Уилсона. И всё же, никогда ещё Хаус не опускался до такой пошлятины. Какой-то школьный буллинг на сексуальной почве. Разве что это была не попытка унизить, а неприкрытое желание. Прямое, требующее исполнения. Впрочем, стоило помнить, что любая научная теория требует эксперимента для доказательства, а большая часть взаимоподколок неразрывного дуэта строилась как раз на этом принципе – у кого-то появляется теория и он, озарённый и почти окрылённый, стремится отточить свой сарказм (или посеять семена совести в неблагодатную почву цинизма) на неизменном оппоненте, а также исподволь проверить свои догадки. Укол туше и снова за барьеры.       - Что, прямо здесь, Хаус? Может, у тебя дома?       Уилсон не выглядел возмущённым, рассерженным или осуждающим. Он провоцировал и совершенно этого не скрывал. Теория должна стать фактом.       Джеймс встал и поправил халат. Теперь их глаза были примерно на одном уровне. И всё же, даже сгорбившись, Хаус был ненамного, но выше друга. Лицо Уилсона выражало спокойствие, руки двигались плавно, будто бы даже задумчиво. Не было в его позе и капли самоуверенности или осторожности. Хаус не был ни врагом, ни подопытным – он был другом, в конце концов он был человеком, которого всегда хотелось изучать.       - Да, прямо здесь, Уилсон.       - Садись на стол.       Да-да, они сделают это прямо здесь и сейчас. Дверь не заперта, середина рабочего дня, у Хауса пациент и скоро перепуганная команда начнёт искать своего начальника. И куда эта троица пойдёт первым делом? Вообще-то к Кэмерон. Но потом точно сунутся сюда.       Значит нужно всё делать быстрее.       Но Хаус не шевелился.       - Что? – ошеломлён.       - Тебе ведь так хочется засунуть меня себе между ног. Почему бы мне тебе не помочь?       - Джеймс, я…       - Садись. На стол.       Дрожь прошлась по телу от самого паха и обратно, но уже до кончиков пальцев во всех конечностях. Если Хаус подчинится – назад пути не будет. Впрочем, его уже нет. Свести ЭТИ слова к шутке не смог бы даже Жорж Дюруа.       - Уилсон… - прозвучало как просьба, но была нужна конкретика. Он просит остановиться или быть более настойчивым?       Джеймс сделал всего один шаг, чтобы оказаться практически вплотную к телу Хауса. Руки немного дрожали. Не каждый день приходится соблазнять своего лучшего друга.       - Ты сказал, что Эмбер – это ты. Что я сплю с тобой. Так зачем мне идти окольными путями в поисках копий и пародий, если можно припасть прямо к истоку?       Шокированный и до пресности серьёзный взгляд. Сейчас в этом и без того изломанном человеке снова что-то с грохотом рушится. Решение даётся с трудом, уже нет и следа от былого ехидства и жеманства.       - Тогда не медли, - Бастилия пала. Впрочем, в этот раз французы даже не сопротивлялись. По крайней мере внешне.       Пришлось быть изворотливым, чтобы оттеснить Хауса к столу и вжать совсем неподатливое тело бёдрами в кромку. Грег был угловатым, жёстким, каким-то неловким и колючим, совсем непохожим на всех предыдущих избранниц Уилсона. Но не было в его жёнах и спутницах ни этого притягательного злого огня, ни горечи и болезненной зависимости – ничего из того жгучего коктейля их извращённой дружбы, что они оба с упоением мешали годами.       Трость упала почти со звоном. Насколько может звенеть дерево. Хаус дёрнулся, попытался выскользнуть, но Уилсон имел явное преимущество – он был уверен. Прежде всего уверенность была в том, что какую бы форму ни обрела сейчас их странная дружба – слабее она не станет. Эти отношения переживут всё – даже саму смерть.       - Джеймс… - кажется всегда скупой на эмоции Хаус готов был впасть в панику и сбежать. Или так только казалось. По крайней мере, растерянность очень явно проступала во всех чертах, взглядах и движениях. О чём он думает? Что всё это ошибка? Что вернуть их дружбу в первоначальное состояние будет уже невозможно? Чёрт возьми, если они оба здесь и сейчас позволили случиться тому, что случилось – на то была причина. И вряд ли одна. Годами они топтались на месте, изучая друг друга. Пришло время применить полученные знания на практике. Врач без практики – теоретик, а теоретик без подпитки постепенно впадает в маразм. Не хотелось бы собственноручно душить их выстраданное вдохновение.       - Просто сядь. Место себе ты уже расчистил, - Уилсон усмехнулся. И не было в этой усмешке ни тепла, ни сочувствия, ни мягкости. Хаус снова замер. Его глаза блуждали по лицу лучшего друга. Ни разу за всю историю их отношений, стерпев все его провокации и даже отомстив, Уилсон не выпускал на лицо эту усмешку. Хаус почему-то был уверен, что такую аномалию не видела ни одна из пассий Уилсона. Что в ней было? Похоть? Не похоже. Скорее облачённое в эмоцию «наконец-то».       - И что ты будешь делать? Проведёшь осмотр?       Джеймс зло фыркнул, потянул друга за руку и, надавив на плечо, усадил на стул.       - Даже сейчас ты не можешь без своих условий?       - А когда, если не сейчас? И вообще, это моя инициатива.       - Это твоя сучность, переросшая в мою инициативу, - Уилсон встал на колени перед напрягшимся другом и положил ладони тому на бёдра.       - Это… странно, - Хаус нервно сглотнул и облизал губы. Глаза бегали от рук Уилсона к его лицу и обратно.       Ладони начали плавное движение к паху, поднялись выше, уверенные пальцы схватились за ремень джинсов. Оба неотрывно следили за этим движением, словно были сторонними наблюдателями. Секунды тянулись патокой, если бы время можно было облечь в звук, заиграл бы терпкий тягучий блюз. Но иллюзия растаяла, как утренний туман, едва звякнула бляшка ремня. Хаус накрыл ладони Уилсона своими.       - Я не хочу об этом спрашивать, но я должен. Ты уверен?       - Боже мой, Хаус, - Джеймс вспылил, но руки не убрал, - только не надо делать вид, будто беспокоишься о моих чувствах. Тем более сейчас. Ты думаешь, я ради смеха зашёл бы так далеко? Не льсти себе – твоё влияние на меня не столь сильно.       Хаус усмехнулся.       - Не я сейчас чувствую коленями паркет.       И снова губы Уилсона тронула та странная усмешка.       - Не волнуйся, в следующий раз подпирать пол коленями будешь ты.       Теперь звякнула молния. Уилсон заставил Хауса слегка приподняться на стуле, держась за подлокотники, и стянул джинсы до середины бедра. Этого было достаточно, чтобы увидеть не только степень заинтересованности заёрзавшего на месте диагноста, но и часть рубца, наполовину скрытого джинсовой тканью. Хаус напрягся, поняв, куда смотрит друг, рука рефлекторно дёрнулась к изуродованному бедру. Но Уилсон остановил его, мягко поймав ладонь чуть ниже запястья, и нежно провёл большим пальцем по тонкой коже над радиальной артерией.       Этого оказалось достаточно, чтобы Хаус расслабился. Он перестал ёрзать и чуть шире раздвинул ноги, чтобы облегчить доступ к самой насущной проблеме на данный момент. Уилсон с удивительно серьёзным, но расслабленным выражением на лице коснулся пальцем влажного пятнышка на серых боксерах, будто это была какая-то загадка природы, а не проступивший через ткань предэякулят. Просто коснуться показалось слишком мало, и Уилсон склонился ниже, прислоняясь к пятнышку губами. Шумный выдох над ним был добрым знаком. Хаус ощутимо сжал подлокотники, то ли пытаясь приподняться и плотнее прижаться уже изнывающим членом к мягким губам друга, то ли тщетно подавляя в себе это желание. Уилсон решил, что для долгих прелюдий у них ещё будет время, возможность и более подходящее место, чем незапертый кабинет заведующего онкологическим отделением, а потому высвободил пульсирующий член, прижал большим пальцем венку у основания ствола и медленно с нажимом провёл им до влажной от смазки головки. С усилием задушенный стон в кулак приятно будоражил слух. Возбуждение Уилсона с каждой минутой становилось всё более очевидным, но отвлекаться на такие нюансы сейчас было бы преступлением, когда взору предстаёт удивительно волнующая воображение и больно упирающийся в ширинку член картинка. Хаус, закусив вторую фалангу указательного пальца левой руки, правой до побелевших ногтей вцепился в подлокотник. Спинки стула, очевидно, касались только плечи и лопатки, Хаус рефлекторно прогнулся в пояснице, стараясь быть ближе к источнику удовольствия. На лице диагноста застыло выражение мучительной неги. От такого зрелища в паху сладко заныло до тянущей боли.       Решив больше не отвлекаться от главного священнодействия, Джеймс полностью обхватил ствол ладонью, слегка сжал ближе к основанию и вобрал в рот головку. В этот раз подавить стон Хаус просто не смог, но постарался сделать это как можно тише. Он открыл глаза и скосил их вниз. Губы Уилсона на члене смотрелись до безумия развратно и возбуждающе, а тот факт, что сам Уилсон всё это время безотрывно смотрел на него, следя за реакцией, доводил почти до исступления. В голове гудело, от адреналина вскипала кровь. Джеймс втянул щёки, опустил голову ниже – к горлу тут же подступил рвотный рефлекс, но, замерев на секунду, мужчина усилием воли подавил спазм и не без труда расслабил горло, чтобы вобрать член до конца и упереться носом в полоску жёстких волос. Цепкая рука диагноста тут же до боли сжала волосы на голове друга, отчего тот слегка дёрнулся, подался назад и полностью выпустил член изо рта. Хаус кусал уже рукав, пряча стоны, на щеках блестели две дорожки от слёз, которые выступали сами собой, когда Грег с силой зажмуривался, не зная, как ещё сдерживать рвущиеся наружу горловые стоны и хрипы вперемешку с тянущимся на одних гласных именем бесстыжего друга, чьи уверенные пальцы снова начали своё плавное движение по стволу члена.       - Уилсон, пожалуйста, закончи это… Я с ума сойду… - прерываясь на надсадные хрипы утопающего, взмолился Хаус.       - Потерпи ещё немного, - и без лишних слов Уилсон снова склонился над изрядно покрасневшим от прилившей крови напряжённым членом. Теперь он провёл губами и языком от головки к основанию, прихватил одно яичко, чуть вобрав его в рот, вернулся к уретре, слизнув капельку смазки, и заскользил губами по стволу, пока головка не упёрлась в горло. Грег стонал не переставая, на разных высотах, то хрипло и натужно, то едва слышно и почти нежно, как дрожащая виолончель. Уилсон не выдержал и сжал через брюки болезненное возбуждение, в то же время снова до упора насаживаясь ртом на уже подрагивающий в преддверии близкой разрядки член. Его стон совпал со стоном Хауса, заставляя последнего податься бёдрами вверх от ощущения вибрации голосовых связок, и с сиплым на грани громкого полувсхлипом кончить. Сперма выплеснулась глубоко в горло, без помех стекая по стенке гортани и потому Уилсон, не испытывая особого дискомфорта, сначала подождал, пока пройдут последние оргазменные судороги партнёра, после чего медленно поднял голову, выпуская с совершенно блядским хлюпаньем член изо рта. Слюна, смешанная со смазкой и спермой потянулась белёсыми ниточками к губам, в итоге обрываясь и падая на подбородок. Хаус выглядел измождённым. Он не без удовольствия отметил про себя, что такой вот преступно порочный вид Уилсона его определённо заводит. Даже после бурной разрядки. Сейчас он чувствовал только разлитый по венам горячий кайф, движение частиц какого-то неземного удовольствия. Нога, несмотря на очевидное напряжение мышц в процессе, не отзывалась даже отголоском боли. Хаус лениво подумал о том, что, возможно, наконец-то нашёл что-то гораздо лучше и приятнее викодина.       Уилсон всё ещё был возбуждён и потому не мог в полной мере порадоваться блаженной улыбке на лице друга.       - Джимми…       Уилсон поднял голову, всё ещё тяжело дыша, правда не так хрипло и громко как Хаус.       - Джимми, ты ведь так и не кончил.       - Ты, как и всегда, удивительно наблюдателен. Поможешь? – Джеймс усмехнулся, стирая с губ и подбородка следы недавних событий тыльной стороной ладони.       Хаус оценил масштаб проблемы и аккуратно сполз со стула, опускаясь напротив Уилсона на колени. Очень мешали спущенные штаны и боксеры, сползшие к самым щиколоткам, но то были мелочи. Оба замерли на несколько минут, изучая лица друг друга, но вот наступило то мгновение, когда всё становится понятно без слов. Хаус подался вперёд, впиваясь в губы разгорячённого и до боли перевозбуждённого Уилсона, опуская руку на внушительную выпуклость на штанах онколога. Джеймс стонет, но получается только мычание в губы, сам тянется к ширинке и, наконец, достаёт налитой член, судорожно сжимая ствол в попытке то ли кончить, то ли отсрочить разрядку. Хаус накрывает его ладонь своей и начинает движение. Вверх – из груди вырывается полный восхищения выдох, вниз – оголяется головка, нежная кожа под ней натягивается, Уилсон отстраняется от поцелуя, прикусывает нижнюю губу, жмурясь и постанывая.       - Джимми… О, если Хаус сейчас поймёт, какой эффект на него производит такое нежное из его уст «Джимми» - он будет пользоваться этой информацией до тех пор, пока ему не надоест. Но совершенно очевидно, что уж кому, а Хаусу такое надоесть априори не может.       Джеймс распахнул глаза, желая во всех подробностях запомнить лицо напротив именно в этот момент, и с тихим протяжным стоном кончил, выгибая корпус. Хаус явно наслаждался зрелищем. Уилсон всегда был довольно открытым в эмоциональном плане, особенно в общении с ним, но видеть Уилсона стонущего, Уилсона кончающего от его, Хауса, близости – такое пропускать и уж тем более забывать не хотелось.       Сперма оказалась на полу, на руках обоих мужчин, одежде и даже на бёдрах Хауса. Тот не без демонстративности наслаждался этим, аккуратно растирая семя Уилсона между пальцев.       - Обещай, что сегодня вечером я попробую её на вкус.       - Господи, Хаус…       - Если бы вкус был более разнообразен на оттенки, я был бы уверен, что ты сладкий, как запретное яблоко в эдемском саду.       - Если только это действительно было яблоко. С чего вдруг в библейство после минета?       - Кажется, в момент эякуляции я слышал ангельский хорал, - Хаус ёрничал, как ни в чём не бывало, правда в его голосе больше не было прежнего яда. Очевидно, эйфория делала этого неугомонного и порой просто невозможного трикстера вполне сносным для общения. Хотя стоило признать, что Уилсона невыносимость друга никогда не пугала.       Повисло молчание. В нём не было неловкости, но был вопрос.       - И что теперь?       - Грегори Хаус, согласен ли ты…       - Так, стоп!       -… делить со мной постель до тех пор, пока мы друг друга не поубиваем?       - Ну да, если делить постель с убитым, это уже как-то нездорово.       - Могу облечь в менее ироничную форму.       - Да ладно, я ж понял, - и Хаус снова потянулся за поцелуем, который Джеймс с удовольствием ему дал.

***

      После того как сладкая парочка вдоволь нацеловалась на прохладном полу незапертого кабинета – один со спущенными штанами, а другой в принципе в столь же непотребном виде – обоим пришлось спешно собираться, так как у Хауса истерично запищал пейджер. Видимо, команда диагноста, прежде чем искать его лично, решила забросить поисковую удочку. В этот раз Хаус был даже готов простить им такую непозволительную леность, но только в виде исключения. Тщательно убрав следы преступления (преступно короткого преступления), Уилсон оглядел свой кабинет с видом весьма удручённым, после чего посмотрел на Хауса с лёгкой укоризной. Тот радостно что-то фыркнул, поднял трость и похромал к двери.       - Увидимся вечером. Я за тобой зайду, - помедлив и ехидно оскалившись, продолжил, - сладкий.       Уилсон улыбнулся, кивнув и глядя на закрывающуюся дверь.       Первое, что он понял – Хаус в самом деле забыл про викодин.       Второе – раз он забыл про викодин, значит забыл и про боль. И тогда это либо долгоиграющая эйфория, либо что-то более существенное и полезное для самого Хауса.       Третье – секс, видимо, лечит.       А если им для этого нужно переспать, что ж, так тому и быть.