— Выпусти меня из машины! Хочешь разбиться? Ради Бога! Но без меня! — Да нет — вдвоём веселее!
Шоу Трумана
Начиная с любимых светлых джинс на высокой посадке и заканчивая привычкой рваться во все тяжкие, Тэхён выделяется из толпы блистающим диско-шаром, что превращает скучную серость в бесконечную дискотеку с громкой музыкой и танцами до утра. Чонгук от него не просто без ума — очень-очень без ума, но почему-то редко в этом признаётся, предпочитая строить недотрогу, но втайне млеть от каждого нахального поползновения. И смотреть неизменно нежно, пока на него не посмотрят в ответ, конечно, прятать взгляд, чтобы вновь потом жадно глядеть, пожирать глазами, не в силах утолить желание впитать тэхёнов облик куда-то в собственное ДНК. Это их такая игра, которой нет края и нет конца. Она делает жизнь интересней, а чувства ярче. Хотя порой кажется: куда уж ярче? И так сверкают всем на зависть — непохожие, но родные друг другу до помешательства. Они — те самые половинки, по воле случая нашедшие друг друга. Те самые, про кого говорят всегда во множественном числе и никогда — в единственном. Одно целое. И даже на запястьях красуется вечное хитросплетение их имён — прямо на точке прощупывания пульса — «taekook». И никакие запреты неведомы, когда сердца — очевидно — бьются в едином ритме. Вот и сейчас, пока Тэхён бегал по дому, собирая свою сумку, забитую цветными значками самых разных музыкальных групп, давно уже собравшийся в дорогу Чонгук наблюдал за ним с еле заметной чужому глазу улыбкой. Они весело перекидывались бессмысленными фразами (порой даже колкими, но никто не спешил обижаться), пока весь положительный настрой не сбило одно единственное новостное сообщение, которое выплюнул пузатый телевизор, доставшийся им за копейки на местной барахолке: «По данным синоптиков местами в области ожидаются снежные бури, рекомендуется не покидать свои дома и по возможности не садиться за руль». — Всё, Тэ. Точно остаёмся. — Мы не можем пропустить вечеринку твоего брата, — Тэхён даже не думал прекращать сборы, трепетно пересчитывая и прикидывая сколько трусов ему пригодится на три дня предрождественского празднества. — Подумаешь, какая-то буря. И что с того? Эти прогнозы никогда не сбываются. — Да ты в окно-то глянь! Видишь? — Снег сегодня с утра идёт. Я давно это заметил. — Тэ, там же из-за этого снега не видно нихера. Поедем завтра. Брат не обидится. — Ещё чего. Ты как хочешь, а я еду сегодня, — вжикнул молнией сумки, всё-таки сложив в неё трусы. — Беру машину, а ты можешь на электричке, если так уж боишься какого-то снегопада. — Ты серьёзно сейчас? — Вполне, — для убедительности застегнул объёмный чёрный бомбер, за шлёвки подтянул немного съехавшие джинсы, Чонгук едва сдержал сам себя и не посмотрел на шов, будто совсем случайно впившийся в ложбинку меж чужих упругих ягодиц (слабое место, по которому удачно ударили, выбив из Чонгука трёхочковый) и намотал на шею длинный пушистый шарф с кисточками на концах. — У меня есть карта, машина и деньги на бензин и пончики по дороге. Я не пропаду. — Что за острая необходимость ехать именно сегодня? Ты специально бесишь меня?! — А ты специально портишь мне настроение? Всё. Ты как хочешь, а я поехал. Ну да. И в раю бывают неполадки. Идеальных пар не существует по определению, и кому-то всегда приходится уступать, сохраняя хрупкий баланс, на котором держатся по-настоящему сильные чувства. Какая ирония… Чонгук, подобно дикому зверю взрыкнул, заскрипел зубами, сжал лямки собственного рюкзака и простоял такой — сжатой пружиной — несколько мгновений. Чтобы после сорваться с места следом, поспешно хлопнуть дверью до щелчка и подхватить Тэхёна за шиворот — на подходе к припаркованной у самого дома машине. — Передумал? — Нет. — Ну не рычи, Чонгук. Всё будет хорошо, — с этой его фразы всегда начинаются неприятности.***
Дом достался Тэхёну по наследству от недавно скончавшихся бабушки и дедушки. Это было скромное двухэтажное строение на окраине города — далеко от центра, но близко к трассе и, что понятно, к междугороднему сообщению. Подобное расположение значительно облегчало задачу по выезду в сторону соседнего городка, где их уже наверняка с нетерпением ждал старший брат Чонгука и вся его давняя братва — ещё со школьных времён. — Скажи честно: ты так рвёшься туда только для того, чтобы с братом моим познакомиться? — Конечно. Как увидел его фотки, так решил, что ты — просто мой удачный билет для встречи с таким красавчиком, как твой брат, — и не стыдно же говорить такое, при этом без остановки касаясь ладонью чужого бедра, напряжённого до предела. — Ты сейчас допиздишься… — Тю-ю, Чонгук. Следи за дорогой, — и больно так щипается перед тем, как убрать руку, натурально играясь с огнём. Чонгук снова скрипит зубами, лишь краем глаза прослеживая профиль сбоку. Тэхён — это его кошмар и счастье, как новый шампунь, который они купили на последние деньги — два в одном. — А ты переключи своё старьё. Я сейчас за рулём усну. — Джаз — не старьё. Не трогай святые вещи. — Значит, тебе можно, а мне — нет? Нихуя. Не. Я не согласен. — Бла-бла-бла, — и выкручивает громкость на её предельный максимум. Чонгук ненароком учится постигать дзен, крепко сжимая пальцами руль. Как они вообще сошлись? На первом курсе за их отношениями следил весь поток. А на втором — весь университет. Они были настоящими представителями той самой парочки, где взаимное обожание идёт за руку с неприятием. Собственно, это не изменилось и с течением времени. На третьем курсе они таки сошлись — всем на радость, а на четвёртом съехались. Сейчас вместе постигали аспирантуру и работали на одной кафедре — вообще не желали расставаться, хотя каждый день устраивали разборки (хлеще любого театрального представления — да, можно доставать попкорн) на глазах у других аспирантов и педагогов. Самое удивительное — их приняли сразу. Пара придурков из всех возможных чувств вызывала у окружения лишь приступы умиления. Обошлось без презрения закостенелого старыми взглядами общества — сказка, а не жизнь. Может быть поэтому, а может быть, по тому и этому, но они всегда балансировали на грани, добавляя в свою сказку острых ощущений — от края до края. Родители по обе стороны тоже шибко не бузили, хотя Тэхён, например, так и не встретился с отцом и матерью Чонгука. Но тут уже виноваты постоянные командировки старших, а не их нежелание видеть избранника свего младшенького. Но в это рождество они обещались всё-таки показаться на празднестве, которое устраивал их старший сын… Чонгук выключает магнитолу, мало того, что каркающую помехами, так и играющую нелюбимые мотивы. Тэхён больше не трогает его, не вредничает, да и вовсе отсел к окну, меланхолично пялясь на белоснежную завесу снега. — Не факт, что родители приедут в этот раз. У них затяжные гастроли по стране, ты же понимаешь… — Чонгук, веди машину. Я не хочу разговаривать. Вот тебе и праздничное настроение — улетело в трубу. Повторять не надо, ведь всё и так ясно — очередная ссора застала врасплох прямо по дороге. Ничего нового, но всё равно сосёт под ложечкой. И «taekook» на запястье чешется так, словно чёрные буквы набили всего мгновение назад. Снег продолжает застилать обзор, превращая мир за окном в сплошное белое полотно. Чонгук начинает нервничать сильнее, когда пару раз их чуть не заносит в кювет. А Тэхён на пассажирском кресле будто вообще спокоен как удав и безразличен. Молчит себе до первой заправки на пути, а потом, когда Чонгук останавливает машину, выходит, буркнув: — Я за пончиками, — и исчезает в снежном месиве, неумело виляя бёдрами, затянутыми в любимые светлые джинсы на высокой посадке. Ох, эти джинсы… Чонгук маячит ему в спину средним пальцем и едва сдерживает себя, чтобы не уехать прочь, оставляя обиженку добираться в одиночестве. Но он перебарывает себя и, пока Тэхён наверняка задаётся пунктом окончательно вывести его из уже достаточно шаткого равновесия продолжительным отсутствием, успевает заплатить за бензин, дозаправить машину и позвонить брату с местного таксофона, на всякий случай рассказывая по какой дороге они решили ехать, чтобы в экстренной ситуации хоть кто-то знал, где их можно искать. — Будьте осторожны, — встревоженным голосом напутствует Хенсок и отключается. Впереди ещё пара часов (из-за снега приходится ехать тише) в компании с Тэхёном, и Чонгук решает: пора все накопившиеся и будущие порваные в хлам нервы перекурить парой сигарет, чудом завалявшихся в бардачке. — Фу, — заключает Тэхён, вернувшись с фирменным пакетом придорожной забегаловки. — Ты же бросил. — Бросишь тут с тобой, — закатывает глаза Чонгук, выплёвывая почти доконченный до фильтра окурок и притоптывая его ботинком. — Долго же пончики искал. Мне снег во все щели забился, — лукавит, конечно, ведь тёплая дутая куртка и шапка надёжно защищают от мокрого снега и неприятного ветра. А вот в ответ ему — лишь хлопнувшая дверь со стороны пассажирского места. Иначе говоря — игнор. Блять. Впереди ещё два часа!..***
— Мы так и будем молчать? — на второй заправке по пути Чонгук идёт в закусочную следом за Тэхёном, прихватив его за руку. — Будем. — Тэхён! — ну всё! Вывел из себя. Чонгук силой останавливает его на полпути до забегаловки, больно дёргая ближе к себе. — Ты опять включил режим идиота?! Посмотри на меня! — Не кричи, — слабо попытался скинуть чужую руку, смерив взглядом разбушевавшегося парня. — Пойдём внутрь. Там успокоишься, выпьешь чай с ромашкой… — Я тебе этот чай сейчас… — Пусти. Больно. — Ой, давай без этого. — Чонгук, — вот сейчас уже серьёзно. Тэхён устало ведёт плечами: — Пойдём внутрь. Нас сейчас снегом завалит с ног до головы. Ты простудишься, как всегда, затемпературишь, засопливишь. А мне что? Потом вместо праздников с тобой сидеть? Выскочил в холод расстёгнутый и без шапки… Пошли, поговорим там. Вот это имелось в виду, когда говорилось про разбег от неприятия до обожания. У Чонгука аж сердце удар пропустило от смены настроения. Они всегда мирятся и ссорятся вот так — от крика до невидимых слёз, оставшихся под веками… Можно сколько угодно ругаться и сыпать оскорблениями, но ведь любовь измеряется не ими… У Чонгука слабое здоровье, и он простужается, стоит попасть даже под малейший сквозняк, поэтому по осени Тэхён не жалеет свободного времени и заклеивает липкой лентой, заткнутый меж щелей старых оконных рам поролон — чтобы любимого человека не замучил кашель, сопли и температура никому не нужной простуды. Вот они исчисления любви. Забота — первый из критериев. Усевшись на диванчик за один из столиков, они оказались единственными посетителями, к которым тут же подбежала такая же единственная официантка в заведении. — Молодые люди, мы уж и не думали, что сегодня у нас будут посетители. — А что не так? — интересуется Тэхён. Чонгук напару с официанткой — молодой девушкой в забавном свитере с оленями и розовым фартучком — посмотрели на него с немым вопросом: «Да ладно? Чува-ак, ты ваще слепой, что ли?» — Трасса, по которой вы едете всего в километре далее уже перекрыта из-за неблагоприятного прогноза погоды… — попыталась вежливо пояснить официантка, пока Чонгук молча доставал из кармана куртки сложенную карту местности, прекрасно зная, что именно её сейчас в срочном порядке потребует Тэхён. — А где ещё перекрыли — Вы не в курсе? — молчаливая передача карты с рук на руки сопровождается вопросительным знаком официантки. Не все ещё выучились читать мысли, а у Тэхёна с Чонгуком это получается, кажется, с первого взгляда. — Здесь, насколько я знаю, не перекрыто, но чтобы там проехать нужно сделать большой круг… Не думаю, что это хороший вариант в нынешних погодных условиях. — А другие дороги? — По радио сообщили, что они все закрыты из-за наледи и плохой видимости. — Спасибо, — Тэхён ослепительно улыбнулся, не оставив девушке иного выбора, как улыбнуться ему в ответ. Сделав свой заказ и оставшись наедине, парни, наконец, скинули куртки и уселись удобнее на широком, но изрядно потёртом и продавленном кожаном диване. Чонгук позволил Тэхёну опустить на его плечо голову, а уже потом вынес неутешительный вердикт: — Мы дальше не поедем. — Поедем. — Ну что за упрямство, Тэ? — излюбленным жестом зарылся носом тому в кудрявую макушку, пахнущую их любимым на двоих шампунем. Тэхён ненавязчиво переплёл их пальцы, стремительно заражаясь нежностью, как вирусом. — Я просто знаю, что всё будет хорошо. — Хочешь сказать, что тебе вообще не страшно ехать по дороге, где из всех возможных точек обзора — стена снега, а под колёсами — лёд, на котором наша тачка затанцует хлеще самой знаменитой балерины? — Будет весело. — Да, но не нам, когда мы будем сидеть внутри и бояться, что в итоге этот танец закончится банальным переворотом и машиной в кювете. А то и ещё хуже — мы там не просто перевернёмся, но и замёрзнем насмерть. Вот же романтика! — Да… ведь мы будем вместе?***
Они собираются скоро. Быстро уплетают жирную лазанью с грибным соусом, запивают её сверхсладким горячим какао и просят их рассчитать. У Тэхёна счастливая лыба на половину лица, а Чонгук не весел и не хмур — старается не показывать насколько внутри взбешён и негодует по поводу собственного согласия на смертельные трюки по загородным трассам. Одна сторона настаивает на том, что он просто не хочет оставлять Тэхёна, которого сейчас удержишь разве что в том случае, когда привяжешь к батарее в этой же придорожной забегаловке. А другая сторона… «Мы будем вместе?» — Хён, дорогу, по которой мы изначально ехали перекрыли, — недовольно бурчит в трубку после сигнала автоответчика. Называет номер другой трассы, еле удерживая в озябших руках карту, смятую ветром, и отключается, неясно попрощавшись: — Если что, наши окоченелые трупы ищите там. — Злюка, — смеётся Тэхён, приставший репейником со спины и осознанно удерживающий разлетающиеся в разные стороны под порывами ветра полы куртки. — Всё с нами будет хорошо. — Идём в машину. Сев за руль, Чонгук вспоминает (да и не успел забыть) свою злость. Весь сразу обрастает колючками, как ёжик. — Хочешь я поведу? — спрашивает Тэхён, не особо веря в положительный ответ, но ему прилетает: — Валяй. Чонгук выпрыгивает на улицу, словно водительское кресло обожгло его задницу. А вообще он весь какой-то разгоряченный, злой как чёрт, нервный. Тэхён тоже молча выходит, быстро пересаживается и хлопает дверью. Когда Чонгук всё же смиреет и, вдоволь замёрзнув, забирается на пассажирское место, они снова не говорят, разбежавшись по своим углам. Тэхён умело выруливает тот самый длинный круг, который пришлось делать, чтобы выехать на свободную — со слов официантки придорожной забегаловки — трассу. Чонгук молчит, уткнувшись в окно. Мотор машины мирно урчит, печка греет, а из динамика магнитолы ненавязчиво басит любимый Чонгуком хип-хоп. Завеса снега с каждым мгновением становится всё гуще, хотя — казалось бы — больше уже некуда. Романтикой и не пахнет. Пахнет концом света, в котором двое посреди заснеженных лесов… потерялись навсегда. И друг друга потеряли — тоже. — Очень давно не попадались другие машины. — Значит за премию Дарвина нам с тобой больше не с кем бороться. Все конкуренты кончились. — Ха-ха. Очень остроумно. Можешь посмотреть карту? — И так вижу, что впереди — пиздец. — Чонгук! — не сдерживается, зло (опрометчиво) отворачиваясь от дороги, обращаясь к непутевому пассажиру, совсем забывая про нелётные погодные условия… — Тэхён! Следи за дорогой, мать твою!.. «Бум! Трах-тарарах!..» — как «озвучка» в манхвах повышенного рейтинга, сигналит и двум идиотам посреди пустой заснеженной трассы. Машину всё-таки уносит в кювет…***
Дорожно-транспортное происшествие обходится для пассажиров машины малой кровью, а именно: парой ссадин и синяков от резкой остановки и толчка. Тэхён бьётся лбом о руль и в следствие этого зарабатывает себе бонусом кровь носом и почему-то смеется, утирая красный ручей руками, пачкая бомбер, любимые светлые джинсы… — Совсем голову отбил? Чего смеёшься? Дай посмотрю… — и тянется, касается щёк, цепляет подбородок, крутит, внимательно смотрит, пока сам тоже пачкается в чужой крови. — Успокойся, Тэ. Сядь спокойно, сейчас приложим снег… благо его теперь в достатке. — Ты злишься? — Идиотский вопрос в данной ситуации, — бросает, а сам оглядывается, оценивая масштаб их бедственного положения. Снег загребает рукой, опустив стекло — кажется, они угодили в достаточно глубокий сугроб. — Держи, — прижимает льдистый комок к чужой переносице, вместе с этим сжимая пальцами собственную, словно у него сейчас тоже заболело от удара. — Этого ты добивался? Тэхён молчит, не смотрит, по привычке облизывает губы, мокрые от крови и солёные, с привкусом железа, потом корчится от отвращения, потом тяжко вздыхает, держит этот снежный и скоротающий комок снега у носа. Но молчит. Смотрит вперёд, где из вида только близкие к капоту деревья и снег, поглощающий чёрное тело их машины, как зыбучий песок, утягиваюший на своё дно. — Клянусь. Ты меня сейчас так сильно бесишь, Тэ… — не сдерживает в себе обидных слов, не мирится с тишиной и страхом, разрастающимся в груди шипами ядовитового терновника. — Я не думал, что всё так закончится. — А как оно должно было закончиться, интересно? Если бы мы переждали бурю в той забегаловке или, если бы банально остались дома на день — все было бы хорошо. Но нет! Нам надо было нырнуть в дерьмо! По уши. Я понимаю, что у тебя желание пойти всему наперекор — в крови. Но ты думай о том, что я тоже иду за тобой. Ты ведь изначально знал, что одного я тебя не отпущу. Спровоцировал меня, вывел из себя, и продолжаешь это делать! А я до сих пор не понимаю, какого чёрта мы забыли здесь! — Я просто хотел, чтобы мы… — Говори громче! — Я просто хотел поговорить! — вот теперь и Тэхён перехватил эстафетную палочку истерики. — Хотел увидеть твоих родителей, брата! Друзей! Хотел отдохнуть и понять, что ошибаюсь и перестать себя накручивать постоянно и… Чёрт тебя дери, Чонгук! Неужели ты не понимаешь?! Раньше мы всегда вот так, как я, болели приключениями, а сейчас?.. — Стоп-стоп-стоп. Остановись сейчас. Ты о чём вообще? Что я не понимаю? В чём ты ошибаешься? Где здесь связь между поехать в ебучее родео со снежной бурей и поговорить? И почему мы не могли поговорить дома, пока бы переждали непогоду? Объясни мне, Тэ! Тэхён так посмотрел на своего недоумевающего парня, что тому не по себе стало. С этой кровью из носа, перепачкавшей лицо, руки и одежду, с этим взглядом (Тэхён умеет смотреть так — до мурашек), с общей атмосферой, Чонгук вообще перестал понимать: кто на кого и почему злится? Сам запутался во мнениях, а уж Тэхён и того лучше — навалил сверху кучу собственных непоняток. И всё это — в тесном салоне машины, посреди моря снега и абсолютного отсутствия людей и помощи извне. — Я уже сказал! — снег растаял, и Тэхён скрестил руки на груди. Кровь вроде бы перестала без остановки капать, но Чонгук всё равно высунулся снова, чтобы уже собственными руками подержать холодный «компресс» — забывая про то, что они — вроде как — ссорятся и злятся друг на друга. — Я хотел встретить твоих родителей, потому что они редко могут задержаться надолго! Хотел проверить… — Меня проверить? — вот теперь Чонгук уловил направление чужих мыслей. — И что я сделал не так, раз ты утараканил меня аж в самый эпицентр чёртовой снежной бури? Съел твой любимый йогурт на завтрак? — Тебе всё смешно, да?! — пошёл на повышение голоса. — Думаешь, я не вижу, как ты там с этими своими практикантками по душам беседуешь? Как возишь их домой, а я потом их волосы по салону собираю?! Показать? — Ты их в мешочек складываешь? — Чонгук окончательно теряет прежнее раздражение. Чужая ревность — как коту сметана, а Тэхён выглядит мило даже тогда, когда хочет ударить от обиды. — Знаешь, о чём я с ними «мило» беседую и о чём говорю, когда иногда соглашаюсь подвезти пару-тройку девочек, которые живут недалеко от нас? — Удиви. — О тебе, Тэ. — Так я и поверил. В последние недели мы… Боже, Чонгук. Я уже второй год… Я… Неужели непонятно?! — Я так хочу поцеловать тебя сейчас. — Не перебивай! Второй кусочек льда скоропостижно тает, оставаясь влагой на чонгуковых пальцах и смешиваясь с тэхёновой кровью. Чонгук проводит этими мокрыми пальцами по лицу Тэхёна, запускает их в спутавшиеся кудри, тянет ими за затылок — к себе. Ближе. И целует, хоть Тэхён, словно не замечая чужих телодвижений, продолжает неразборчиво что-то объяснять, и затихает лишь тогда, когда Чонгук всё-таки исполняет собственное, вспыхнувшее навязчивой искрой, желание. На вкус, конечно, получается не очень. Отдаёт чем-то нездоровым, будто они играют в ролевую игру, где один из них болеет вампиризмом, а другой от этого балдеет и решает попробовать что-то «новенькое». «Taekook» мелькает чёрной вязью — на близком фоне. Греет. Теплит. Стучит — в одном ритме с сердцем. Одно целое — так сложно объяснить, имея в запасе скудный набор слов, который никогда ничего до конца не затронет. Не сможет описать достаточно полно — как того хотелось бы. Помните? «Впитать его в своё ДНК», — достаточно понятно? — Проверил пойду ли я, если не хочу и даже боюсь. Это я понял. Но родители? Думал, что я не хочу знакомить вас и постоянно ищу отговорки? — Нет. — Не ври. — Хорошо. Да. Я думал… — Что они против тебя? — Тэхён отрицательно покачал головой в ответ. — Что я не хочу вас знакомить потому что… что? — Стесняешься меня? Или просто не хочешь, потому что «это» того не стоит. Откуда мне знать, что там в твоей голове. Чонгуку даже самому обидно стало, а Тэхён (по морде видно) сразу пожалел о своих словах, потянулся, затрогал — то по колену, то по плечу погладил. А словами всё равно коснулся глубже. И не коснулся даже — ударил, как в той шутке: «Где мой любимый нож?», «В сердце моём, сволочь!». Но это ладно. У Тэхёна башка дурная — это давно было понятно. Он просто сам Чонгука потащил к родителям сразу, как они сошлись, сказал, что выйдет за него замуж где-то в Вегасе, и что они вот так, как кошка с собакой, но всё равно вместе будут. До самой смерти. Наверное, того же и от Чонгука хотел, а раз за несколько лет не получил — сделал выводы. Неутешительные. Поспешим внести правки в изначально ошибочный отчёт. Да, Чонгук? — Ну и дурак ты у меня, — взял за руку. — Девок надумал, навооброжал глупости с родителями, бросился во все тяжкие с этой бурей. Ну и что нам теперь делать? Вот и все нужные «правки». — Любить, ласкать и никогда не покидать…? — процитировал знаменитого Гарфилда, округлив глаза подобно другому — не менее знаменитому — рыжему коту. — А с машиной и нашим спасением? — Чонгук любовно прижал рукой к груди чужую буйну голову. — Надеюсь, до брата дойдёт выехать нам навстречу раньше, чем мы тут от холода скопытимся. Тэхён только мявкнул что-то неразборчиво в скрипучую дутую куртку Чонгука — ему так-то было всё равно на их весьма бедственное положение. Ведь… они вместе. В этом же заключается счастье?***
Чонгук настоял на том, дабы они всё-таки приложили хоть какие-то силы — ради собственного спасения. Разгребать машину, чтобы их банально смогли найти — малое из возможных зол. Поэтому в две руки сначала откопали передние дверцы (вручную, высунувшись из окна), а потом добрались до багажника, в котором Чонгук всегда держал походный набор, где числилась небольшая складная лопата — так-то они частенько выбирались в глушь, поэтому вовсе не были не готовы к чрезвычайным ситуациям. Всё портил лишь снег, падающий без остановки, иногда подхватываемый ветром и ударяющий колючей вьюгой со всех сторон. Промучившись с час-полтора, вернулись в машину, решив, что им достаточно. Чонгук тяжко дышал, а Тэхён затих — ему досталось меньше работы, поэтому он успел найти момент и залипнуть на активно работающей фигуре своего бойфренда (боже, ну и слово), а проще говоря — отчасти отлынивал, залипая на трудящегося в поту мужика. Своего мужика — это важно! Конечно, куртка преувеличивала размеры, а шапка — преуменьшала красоту, пряча под собой густые волосы с тонко мелированными белыми прядками — последний писк моды, между прочим. Но у Тэхёна достаточно фантазии и знаний (натуры, да?) — для собственной детализации образа, который он счёл бы… возбуждающим. Ну а что?! Они наедине, в беде, в замкнутом пространстве, считая машину, вспотевшие и румяные… горячие. Есть, где разгуляться шальным мыслям. А у Тэхёна беда (не та, которая с ними, но очень ей родная по своей сути) в башке (или беда с башкой — роли не играет), вот и тянет на крутой вираж — для поднятия уровня адреналина. Ну и ещё какого… поднятия. — Тэ, ты чего? — А что? Непонятно? — рука на колене, потом на бедре и выше, по мнению Тэхёна, говорит сама за себя — типичный метод разогрева. А Чонгук почему-то занервничал. Может, просто устал? — Сейчас не время. И не место, — отрывисто выдохнул, чувствуя чужие длинные пальцы в опасной близости от стратегически важного места. — Тэ. — А чем предлагаешь заняться, пока ждём подмогу? — не останавливается, нет. Как быстро меняются настроения! Вот ссорились, а вот уже во всю пушат хвосты, предвкушая сладкое времяпровождение… — Он не против, я — тоже. Не вижу никаких проблем, — сквозь джинсы отчётливо проступает чужой возрастающий «интерес», который уже ничем не получится скрыть. — Вот застанут нас в таком положении, и что делать будем? — Пусть застают и завидуют. Нам то что? Не ври, что не хочется. Я вот больше не вру. — В чём не врёшь? — Чонгук, ты дурак? — В том, что хочу тебя, — пылко, шепотом на ухо. Не дурак. Просто ломается. Тэхён лезет целоваться, гнётся через неудобства скованности действий, что ограничены салоном легкового автомобиля не первого класса. Он вжикает молнией чужой куртки, лезет ближе, проникновенно смотрит в глаза, как змей искуситель. Всем телом показывает желание. Губами целует мокро, щипает за уши и кусает за щёки. Сегодня Чонгук от него никуда не денется. — Мой Гу-уки. Самый лучший, самый-самый. Любимый. Мой-мой-мой! — слова сбиваются комком чувств и лепятся друг на друга клеем, где в составе основным и единственным — слюна. В ней ДНК. Одно на двоих. Этого и хотелось. Вся спесь в постели идёт в иное русло. И именно в этом русле они никогда не ссорятся. А то, что не постель — только раздраконивает демонов в потёмках. Тэхён тянет рычажок, чтобы спинка кресла опустилась. Чонгук меняет положение под чужим нажимом и придерживает, когда к нему на бёдра забираются с концами, сам беззастенчиво лапает за попу, так красиво утянутую джинсами. Да-да! Светлыми и на высокой посадке. — Хочу тебя… съесть! — кровожадное чистосердечное. А как иначе? — Не-ет, только не кусайся, Тэ. У меня все руки уже в твоих следах, перестань. Но нам запреты неведомы. Тэхёну — подавно. Он эти запреты вертел… вот, как сейчас будет вертеть… Ага. А, ой. Всласть измучив свою жертву поцелуями-укусами, Тэхён позволил и Чонгуку взять над собой шефство, поддавшись горячечным прикосновениям в районе бёдер, поясницы и выше — по спине и бокам — к груди. Всё под курткой. И обязательно — ущипнуть в отместку за укусы, цапнуть за соски, что тут же затвердеют от контраста температур — у Чонгука всё ещё холодные с улицы руки. Потом вжикнуть молнией бомбера, стянуть, как прежде с него стянули куртку. У них всё — игра на право первенства, а здесь вот — строгая очерёдность. Чтобы никого не обделить и не обидеть вниманием. Тэхён в руках такой вёрткий, что постепенно у Чонгука сдают нервы — те, которые ещё остались. В этом месяце он сам записал парня на начальный курс упражнений в свой спортзал, а теперь вот: щупает окрепший торс, вместо вечно мягкого животика, и плечи, значительно раздавшиеся вширь. Возмужавший Тэхён — ещё большая бестия. Всадник Апокалипсиса и тиран. Как с ним сладить? Ну ладно. Чонгук и сам не хлюпик — он ведь записал Тэхёна в зал, а значит — начал постигать спорт многим раньше. И был под стать — крупнее, шире, сильнее. Только вот не всегда хотел этим пользоваться по назначению. И часто любил поддаваться, обладая слабостью пред широтой любимых распахнутых карих глаз. Тэхён его всего вылизал и искусал, забрался руками под чужой свитер, потянул и снял, оставив Чонгука топлес — хоть сейчас шагай на обложку модного журнала. Но Тэхён не пустит, ведь слишком для этого собственник — смотреть не разрешается, а трогать — тем более. И даже рядом сидеть — если только под его личным присмотром. Надзором! Кто-то скажет, что у них тут любовь не-здо-ро-вая. А Тэхён ответит: «Ну и что?» «Завидуй молча». Чонгук будет с ним от и до согласен. И это самое главное. — Такой сильный и красивый, — продолжает нашептывать на ухо, мокро зализывать мочку, лезть в штаны, щипаться и прикусывать. — Прекращай, — а сам млеет и горячеет, твердея в чужих руках. Монстрик на нём уже расстёгивает ширинку, оттягивает трусы и берётся за чужой полувставший член, сжимая, но не слишком сильно — на пределе своего терпения. И начинает мучительно медленно дрочить, хихикая от злорадства. — В следующий раз поедешь… один, — дышать сразу тяжко, всё тянет позорно заскулить от удовольствия. — Да-да. Слушай, где у нас смазка и резинки? — В бардачке. Стой. Тебе же не нравится в резинках. — А тебе нравится. — Эй. Мы так не договаривались. — А что? Я на что-то неприкосновенное посягнул? Давай-давай, у тебя должок. Хочу тебя сзади немедленно! — шутил, конечно, руководя командным тоном. А сам смеялся, наблюдая на чужом лице кислую мину. — О Боже. Закрой свой рот хоть на секунду, — но всё равно лично полез в бардачок, предприимчиво отпихнув тэхёновы пальцы от своего паха и самого Тэхёна от себя, чтоб не мешали. — Держи, — вручает с рук на руки, как передаёт королевские регалии. — Так вот откуда ноги растут у этих «самый лучший-любимый-бла-бла-бла»? — Ну я же прекрасно знаю, что ты у меня ушами любишь и заводишься, как наша старушка, — легко похлопал по приборной панели, — когда я тебе всякие милости говорю. — Так они все — для того, чтобы я тебе свою задницу на блюдечке… — Они все — для того, чтобы сказать как сильно я люблю тебя. — Да-да. От лапши уже уши загибаются. — Всё, надоел, — Тэхён привстал, чтобы дать Чонгуку место для движения. — Перебираемся назад. Ты первый. Вперёд-вперёд! Не стал спорить и послушно — с грацией картошки — перелез назад, где места не то, чтобы больше — просто на малую долю свободнее, и всё. Спустил штаны, чтобы не тёрлись и не мешались, вспомнил самое удобное положение (они уже не раз такие кульбиты в машине проворачивают) и обернулся, лишь подтвердив собственные догадки о чужом липком взгляде на своём — столь доступном в данный момент — теле. Тэхён, ещё — по большей части — одетый, всё смотрит, прослеживая линии любимого тела. Чонгук ещё выгнулся так… слегка, упершись руками в заднее сидение, закинув на него же одно колено, а другое — в пол с вычищенными резиновыми ковриками — для опоры. В такой позе и скрыть-то ничего нельзя. Всё напоказ. И широкая спина, сужающаяся в талии, плавно переходящей в упругие от тренировок бёдра, ягодицы и то, что идёт ещё ниже. Обложка какого-то — пусть даже самого популярного журнала — этого вида точно не достойна. Только Тэхён. И всё. — Долго смотреть будешь? — Ближайшую вечность, — но сам уже взмыленный и жаждущий, как под гипнозом, стягивает с себя оставшееся из одежды и лезет следом, с вожделением касаясь желанной кожи. Следами-поцелуями Тэхён пометил чужую спину вдоль и поперёк. Он вообще не любил торопиться, мучил медлительностью и трепетом предвкушения. Трогал-трогал-трогал. Везде, куда мог дотянуться. А Чонгук млел — скрытно, но не очень. На самом деле, когда в этом «танце» вёл Тэхён, ему нравилось быть ведомым. Нравится и сейчас — до поджатых на ногах пальцев и дёргающегося тяжёлого члена, так жаждущего к себе должного внимания. — Ненавижу тебя. — Не ври, дурак, — глубоко смеётся, порыкивает на ухо своим баритоном пониженной тональности. — Я же всё вижу. Щёлкает колпачок детского масла для тела (с ненавязчивым запахом персика), который они используют как смазку — купили по акции — вместо дорогущего лубриканта. Чонгук жмурится, когда чувствует прикосновение чужих пальцев к пояснице и густо стекающее в ложбинку масло. Тэхён ведёт пальцами ниже, запинаясь о копчик, ещё ниже, пока не достигает «цели» (как же пафосно!). Покружив вокруг ануса, давит в самый центр, заставляя мышцы разойтись под напором двух пальцев. Обнимает за талию, когда с непривычки (давно они не менялись, ага) Чонгук неосознанно заспешил отстраниться дальше от навязчивого вторжения в его тело. — Чш-ш. Давай отвлеку, — Тэхён и сам трётся о чужое бедро, давно уже твёрдый от одного вида разврата общей картины происходящего. — Смотри за окно. Там так холодно, а тут тепло, — лепечет глупости, слипаясь кожа к коже. — Нам даже печка не нужна — я её убавил на минимум. А стёкла всё равно запотели, — вводит глубже, фаланга за фалангой, пока кольцо мышц не сжимается у костяшек. — Мы тут сами, как печка. Думаешь, застрянь мы на каком-нибудь Эвересте, то смогли бы греться в первой попавшейся пещере? Трахались бы до самой смерти — просто, чтобы согреться. Романтично? — и, зная это тело наизусть, в конце давит точно на простату, выбивая из Чонгука громкий стон — вместо ответа. — Мудак, — шепчет после сладкого спазма внизу живота. — Я почти кончил. Это ты и называешь «трахаться до самой смерти»? — Неа, — вытирает мокрые от смазки пальцы о чонгуково бедро. Смяв коробку, достаёт небольшой квадратик с серебристым отблеском, но его надрывает аккуратно, вынимая презерватив. Раскатывает резинку по стволу с лёгкостью профессионала (давно как успел натаскаться). — Вот, что я называю «трахаться до самой смерти», — вопреки собственным словам, вводит не сразу — успевает так прихлопнуть членом по попе и ложбинке, дразня с улыбкой. Он неисправим! — Твою ж!.. — выбивает дух одним толчком. Чонгук легко бьётся лбом в скрипучую обивку сидения, а Тэхён — губами в чужую шею. И входит до упора, до шлепка. С Чонгука течёт на резиновые коврики — это действо доводит его до края, ведь после их родео обязательно останутся следы. Много следов. И извращенец в голове отчего-то предельно этим фактом доволен. Что про член в заднице — дело второе, но интересное. Тэхён вставил и теперь отказывается двигаться. Ну и где былая прыть? — Хочу, чтобы ты себя трахнул. Мной. — Охренел? — Нет. Просто хочу. — Твою ма-ать. — А ты думал, что? Лёг и лежишь? Получаешь удовольствие? Давай-давай, требую возмездия за все наши ночные скачки! Только аккуратно и без спешки, хорошо? — О-о, какая забота. — А то. Когда к тебе прижались от загривка до задницы — сзади, а под тобой неудобное сидение машины, то двигаться в подобно замкнутом пространстве — само собой тяжко. Чонгук, качнувшись на пробу, шикает от ощущения наполненности. Член Тэхёна почти выходит, оставаясь внутри лишь головкой, и Чонгук поступательно двигается обратно, вновь впуская в себя чужое естество. У самого же невыразимо сильно тянет в яйцах, поэтому приходится исхитриться, окончательно распластавшись по креслу, освободить руку и ей, наконец-то, хоть как-то себе помочь. И всё — в движении, сопровождающимся скрипом кожаной обивки. В конце концов, Тэхён решает, что экзекуцией возмездия он удовлетворён, и выпрямляется, отчасти возвышаясь негласным королём горы, наблюдая сверху, остаётся донельзя довольным. Извращённый глаз умасливается видом чонгуковой спины, талии, ягодиц, меж которых так правильно смотрится его (Тэхёна, конечно) член. Всё на своих (и «в» своих) местах. Вот так правильно. Добился в итоге большего. И давно забыл про надуманные обиды и ревность. Чонгук — вот он — близкий во всех смыслах. И никуда не денется. Уж Тэхён точно не даст этому случиться. Он двигается, прихватив своими длинными пальцами чужие бока, выбивая пока весьма сдержанные ахи и охи, а потом и стоны — когда метко бьёт в один волшебный комочек нервов внутри. Чонгук только с виду против положения нижнего, а на деле под Тэхёном он горит и растекается, как расплавленный металл — прежде твёрдое вещество, но скоро меняющее свои характеристики под давлением повышенного градуса. Вместе кончить не получается: один разогнался, дико вбиваясь внутрь, а другой ещё весьма далёк от счастья испытать долгожданный оргазм. Тэхён аж сам вскрикивает, изливаясь в презерватив, и опадая на спину Чонгуку тяжеловесной ношей — под хлюпающие звуки и стоны того, кто всё ещё не смог догнать своего партнёра в забеге, где награда — возможность утолить неуёмный аппетит молодого тела. — Повернись, — дыхание напрочь сбилось, но Тэхён повторяет, пока его отчётливо не расслышат и не выполнят прямое указание сверху, ха. — Хороший мальчик. У Чонгука лицо самого последнего страдальца на свете, а одна рука явно до боли сжимает ноющий, по-прежнему твёрдый член. Он неудобно падает измученной задницей на кресло, бьётся макушкой о стекло, и так яростно дрочит, что Тэхёну приходится приложить немалые силы, чтобы остановить эти яростные дёрганья кулаком. — Тише-тише, я сейчас, — и наклоняется к гладко бритому лобку, умело глотая головку и пропуская в горло горячую плоть. Сосёт со смаком, смешивая слюну и горьковатый, но родной привкус естественной смазки. А на самом пике чужого возбуждения позволяет прихватить себя за волосы и яростно вбиться в глотку. И кончить, спустив всё в рот. Тэхён глотает, даже не задумываясь. От этого человека он принимает всё — как бы пошло ни звучало. Чонгук как-то странно всхлипывает в конце, отпуская чужие волосы и расслабляясь, реально растекаясь, получив должное наслаждение. Тэхён не лезет к нему, устраивает голову на бедре у него, возит пальцами, размазывая остатки смазки, спермы и слюны — будто втирает в кожу вместо крема. Смотрит на своё запястье, потом на чужое, где от и до идентичными чернилами, вбитыми в кожу, написаны их скрещенные в одно слово имена. — Я люблю тебя, — говорит Тэхён. — Предложение «трахаться до самой смерти» ещё в силе? — вместо ответного признания. Чтобы на отвечать скучное «я тоже». «Мы будем вме-сте». По стеклу без предупреждения стучат снаружи — прибыла подмога, которую уже забыли ждать. Финита (б)ля комедия… — Чонгук, — приглушённый голос-крик снаружи, — это Хенсок! Я просто хочу предупредить, что через пять минут тут будут родители, и я не знаю, чем вы с Тэхёном объясните своё нахождение на обочине, в сугробе, в машине, у которой пиздец как запотели окна! — Проветрить не успеем, — засмеялся Тэхён. — И это — единственное о чём ты переживаешь сейчас?