День рождения... и смерти

Этот день отличался от многих. Чем же? Да всем. Ну, начнём с того, что Волдырь, как его называли все, назывался так, ибо наносил врагам и соперникам серьёзные ожоги второй степени, и множество его братвы тоже накидывала с десяток лещей, чтобы показать, кто если и не держит, то придерживает Саракш. С другой стороны, эта кличка, данная Неизвестным Отцом Папой, напоминала Волдырю, что рядом с остальными членами он не больше, чем лишь пузырь, полный прозрачной дряни. И Волдырь всегда это чувствовал. Равнодушие и насмешку, что и сами въедались под кожу, как волдыри, покрывавшие поражённое тело. Поражённое таким отношением. И всё же искавшее серый луч глупой скупой надежды. У Волдыря были братья, братва, его братия, деньги, связи. Но невозможно на равных общаться с теми, кто под тобой, всё равно ты в верхах, а они шестёрки, и он искал равной дружбы. Всю жизнь... Но какая там равность? Ха-ха. Средь Отцов и Детей он себя ощущал тоже как бы посередине. Его всегда впечатлял Папа, уверенный сильный мужик, красава и гордость нации всей страны. Деверь и Шурин, главные озорники, они видели берега и держали речь, но своё дело знали. И дело, и место встречи. А Тесть как будто порой забывал и опаздывал, но всё же он разрабатывал оружие, всякий раз приходил с какими-то схемами, мировой свет их воинской подготовки. Свёкор... Этот на вид хлипкий белоручка на самом деле по сути жёсткий и гибкий как стержень ручки, такой же действенный. Были ещё и другие, стоящие кастой поближе ко мне, но брататься с ними не шибко-то и хотелось - к примеру, Странник из Департамента специальных исследований, я копал под его шефство над контрразведкой и скоро станет понятно, кто тут что из себя представляет. Он мутный кадр. И неприятный, держится особняком. На государственного прокурора, этого неврастеника, если честно вообще как-то по. А в тот день что-то переменилось... Все улыбались мне, будто стая признала волка. - У Папы есть для тебя кое-что особенное, - улыбнулся, похлопав меня по плечу, обычно холодный Свёкор, и Тесть с Шуриным закивали с радушными улыбками на лицах. Возможно ли это? Обычно никто не помнил, когда у меня сегодня день рождения, а ныне собрание будто устроили в честь него. Я улыбался с непривычным мне смущением, посаженный в центр стола, во главу, в место самого Папы. И детская наивность затрепетала в душе - неужелти сейчас на меня наденут колпак, внесут торт?.. Они никогда не помнили... Или им было всё равно. Но не сегодня. Сегодня всё внимание было приковано ко мне. Как вдруг ситуация стала накаляться, и Папа, неспешно обойдя стол, устремил на меня странный взгляд, а улыбки стали ухмылками. Кто-то торжествовал, кто-то явно напрягся. - Эх, Волдырь-Волдырь... - разочарованно, но без сожаления протянул Папа. - Начальник департамента общественного здоровья. Столько работы... А ты всё испортил, пьяный индюк. Проболтался. Стыдно, Волдырь. - Ты приблуд и хуйло, - подтвердил, не стыдясь в речи, кто-то - то ли Деверь, то ли Шурин... Волдырь уже не различал лиц от вставшей перед глазами пелены слёз обиды. - Эх, непутёвые детишки, - продолжил Папа своим равнодушным голосом, а Свёкор смотрел на него с жадным обожанием, больной ублюдок, а Умник смотрел испуганно и брезгливо на лысую голову виновника торжества, а чучело Странник поднялся и достал маленький пистолет по безмолвному приказу Папы, - если чадо твоё ослушается тебя... сотри его с лица земли. - Папа... - только и смог произнести Волдырь, но, вопреки самодовольному похуизму главаря Отцов, он обратился к своему папе, к образу отца, вставшему перед ним как будто бы не видение, а реальность, прося у него прощения за то, что однажды связался с бандитами. За то, что уже не оставит потомства. Мне не было больно или же страшно. Лишь горько. Нелепая, быстрая смерть. Подстава. Но может ли предать тот, кому по? Они ликовали и глумились, плюя на его день рождения, были уверены, что задели... И никто не увидел, что перед смертью Волдырь улыбнулся, ведь он был рад, что теперь он свободен от прежней своей клички, от клеветы, от всей этой грязи... Он попадёт в рай, а они только в ад, потому что смотрели на всех вокруг свысока.