* * *
Тогда Лоренцо, конечно же, привел Меланью, чудесным образом возникшую на пороге, в их теперь уже общий дом, но Артура в тот момент там не было – тогда он тоже устраивался на работу и, Лоренцо был уверен, реагировал на это куда менее бурно, чем Меланья сейчас. Ну так и то сказать, конечно… каких только профессий Артуру не довелось испробовать. Даже таких, о которых лучше и вовсе не думать… И ему тогда важнее было хоть как-то заработать на жизнь, вложиться в их общий семейный котел. Меланье же теперь в первую очередь хотелось покинуть… нет, ну когда ты замужем за санитаром в доме умалишенных, золотой клеткой это не назовешь. Так, гнездо, густо устланное пухом. Который нащипал с самого себя, как говорится. А тогда это было только началом их новой жизни после возвращения их из загробного мира. Мао от души позабавилась с новыми игрушками – легко «встроила» их в нынешний мир, обеспечила работу для Лоренцо, а потом и жилье. Меланья по этому поводу долго смеялась – дом для кукол, да еще и с обстановкой! Было у них всего немного, она заглядывала в шкафы и вздыхала – ну вот, идти домой за вещами, на магазин-то у них пока особо денег не набралось бы. Впрочем, домой к Меланье пришлось бы идти в любом случае – получать согласие на брак. Она делилась – мол, мать у меня акула, а отец буквально живет под диваном. Такая рыба он, которая присосется к акульему боку и так перемещается, подъедая остатки от кровавого пира и только стараясь сама не угодить в пасть. Мол, плевать им, если буду жить не дома, но ты, Энцо, будь готов наслушаться, что со мной это не в первый раз. До сих пор не верилось, что Лоренцо позвал ее замуж. Отвыклось верить, ведь однажды подобное уже было – «Это Меланья, она будет у нас жить!». Но дальше этих слов дело не пошло, да и сами слова были сказаны, как потом выяснилось, с целью позлить тетку. Конечно, сейчас все было иначе, она сама весьма решительно согласилась стать матерью для воплощения Мао и приступить к этому делу незамедлительно. Но одно дело – решиться, и совсем другое – ощущать, что кто-то рядом с тобой любит и заботится ради тебя самой, а не ради этого обещания. Никогда не даст в обиду и разделит с тобой пополам все вплоть до собственной жизни. А уж как он был прекрасен, когда отвечал на, собственно, ту самую тираду матери! Мол, Лоренцо, вас же так зовут, вы же такой утонченный, образованный молодой человек, из приличной страны родом, ну зачем вам моя дура, она же одноклеточная, она же вообще ничего не умеет, прямо как ее папаша, который ел бы сырые пельмени, если бы не я (отец на минутку вклинился, что, мол, он, во-первых, философ, а во-вторых, последние раза двадцать два заказывал еду в ресторане, но за нее, Меланью, заступиться и не подумал), а единственное, что она умеет, – это давать каждому, кто хоть чуть прикинется, что заинтересован… Лоренцо просто преобразился. Будто снова взошел на амвон и начал вещать о том, что нельзя настолько не любить собственного ребенка. Что если уж дела обстоят именно так, он будет только счастлив забрать Меланью отсюда, где ее не любят, а потом уж сам разберется, как относиться к ее прошлому. А что до будущего – он совершенно уверен, что и сам он, и его будущая супруга будут куда лучшими родителями, чем вот эти вот, приличными словами не назовешь, а неприличными он не выражается. Благо, быть лучшими родителями, чем у Меланьи, совсем несложно. И если уж на то пошло, разрешение родителей на их брак – чистая формальность. Мать еще пофыркала, мол, но без формальности-то не распишут вас, дураков, и в скобках, какая она там Меланья, обычная Танька, на что Лоренцо ответил, знаю, мол, она Бескровная Татьяна Викторовна, так и в справке написано. Меланья высунула язык и сказала, что, мол, все равно документы менять, так что не только фамилия у нее скоро будет другая, но и имя. Собственно, припечатав этим, они и ушли с победой. Сама Меланья, конечно, никогда не решилась бы заговорить о таком вслух, но в голову упрямо лезли мысли о том, каково же сейчас Лоренцо. Второй раз в жизни готовится стать отцом, только вот сейчас все открыто и явно, со вполне официальными документами, и ни ребенка, ни мать не намерен отдавать никому… А она-то? Получится ли выдержать все это, сделать так, чтобы Энцо не пришлось жалеть о таком решении? Пока она даже не думала о том времени, когда ребенок родится. Станет третьим в их не самой большой комнате… и четвертым во всей семье. Еще же фактор Артура. Артура, которому так нужен отец, ну а кому он не нужен… Да, все было по желанию Меланьи – пусть никто не уйдет обиженным, но вот как не оставить обиженным Артура – это был вопрос. Меланья советовалась с Лоренцо, но тот, кажется, и сам был в растерянности – сына он не видел долгие тринадцать лет, пока был уверен в его самоубийстве, а потом увидел при таких обстоятельствах, что не пережили их оба, и Монтанелли мог только догадываться, как изменило его мальчика пребывание в аду и какие мысли об отце и о себе мучили его все это время. Еще и эти игры с возрастом! В первоначальном плане маленькой злой девочки Артура не было. Или если и был – то в качестве заложника, рычага давления на Лоренцо. Мао добилась чего хотела, и в обмен на новое воплощение вернула в мир живых и Артура тоже, но уже не могла отменить того, что в новой жизни Энцо едва восемнадцать и он работает санитаром в психушке. Конечно, Меланья, давая обещание Мао стать ее матерью, успела спросить: – А может, ты и Артура сделаешь ребенком? Та фыркнула: – Он с вами в нагрузку. Буду я заморачиваться! Пусть судьба решает. Как выйдет – таким пусть и живет. Вот же вредная девчонка, хорошо что сейчас, у Меланьи под сердцем, она характер не показывает. Растет там себе, кушает, переворачивается иногда, а хлопот никаких не доставляет. Даже странно на фоне всех ужасов про беременность, которые долетали до Меланьиных ушей от знакомых, из телевизора, Интернета… а главное, из злых откровений матери про «всю жизнь мне перепахала!». Тут хоть век ходи беременная и светись. Вот родится – уже будет отдельной личностью, никуда не денешься. И нет, на самом-то деле хорошо, что Артур взрослый. На одну зарплату Энцо они бы все не выжили, да и поди поладь с чужим ребенком, пока он мелкий. Ну, то есть не чужим, а любимого мужа, но все равно. А так, как есть, Артур не доставлял хлопот. Работал, свободное время проводил в своей комнате, если было нужно – легко соглашался помочь по хозяйству, а главное – не мешал. Разумеется, и Меланья тоже не собиралась мешать отцу и сыну заново узнавать друг друга и оставлять в прошлом старые обиды. Все втроем они общались в основном во время семейных трапез. Ну, трапез – громко сказано, это бывало на кухне и наспех, в приличных семьях это называют «ну что вы как на вокзале», даже Меланьин папаша-прилипала так иногда высказывался. Но все же. Бывало, убирали посуду в мойку и оставались сидеть за столом, устроившись на «уголке»-диванчике. Лоренцо посередине, жена и сын по сторонам. И как в той сказке – одной рукой он гладил собаку, другой кошку, пока они хотя бы на время не помирились и не перестали шипеть и рычать друг на друга. А вот разговаривали немного. В основном Артур предпочитал общаться с Меланьей через отца. Собственно, Лоренцо и сообщил – сам или по просьбе сына, поди пойми – что Артур понимает и ценит все, что она делает для него, для них обоих. Понимает, но принять пока что может с большим трудом. Нет, сама Меланья здесь не виновата, просто она невольно напоминает Артуру неприятного человека из его прошлого – жену того, кого он в то время считал братом, ту женщину, которая всего одним письмом, брошенным ему в лицо, навсегда сломала его жизнь. Доломала, если быть точным, да и всегда его, Артура, терпеть не могла. – Ну ладно, – сказала Меланья, – спасибо, что передал, милый, я теперь понимаю его получше и надеюсь, что у него это ощущение от меня постепенно выветрится. Хочешь, скажи ему, хочешь, не надо – но он-то тоже напоминает мне неприятного человека из прошлого. Который вытер об меня ноги и… нет, я, конечно, все еще эмо, но не буду говорить «разбил сердце», много чести. Да и тебе, святому человеку, зачем вспоминать о моих прошлых ошибках. Парней у Меланьи до Энцо была не дивизия, конечно, но, к сожалению, больше двух, в первый раз все было совсем по глупости, она просто пыталась поскорее стать взрослой, остальные истории ей казались прекрасными и романтичными… но всегда одно и то же. И она еще сильнее обожала Лоренцо за то, что он оставил прошлое в прошлом, никогда бы ничем ее не попрекнул и давал ей почувствовать себя самой желанной, самой достойной любви. – С другой стороны, – продолжила она, – Артур ведь тоже не виноват, что напоминает его. В конце концов, как женщина я его и не интересую, за что ему спасибо, так что какая разница, на кого он там похож! Лоренцо, кажется, задумался над ее словами чуть серьезнее, чем ожидалось. – Знаешь, – произнес он наконец, – если ты не против улучшить с ним отношения, это довольно просто сделать. Дай ему координаты Ани, любые, лишь бы была возможность выйти с ней на контакт. А я уж позабочусь, чтобы он навестил ее в больнице. – А ты серьезно думаешь, что это хорошая идея? Чтобы они и дальше общались? – Я думаю, – и глаза были глубокие, серьезные, Меланья в них просто тонула, – что это в каком-то смысле судьба. Легко им не будет. Но, может быть, как минимум Артуру это общение пойдет на пользу. И… я ему был недостаточно хорошим отцом, но еще не поздно начать исправляться. Так что если он так или иначе будет причинять Ане боль – я хотя бы ему скажу, что он неправ. А она ему нужна, она такая юная, но уже сильнее него. – Как все сложно, – вздохнула Меланья, хотя и понимала, что Лоренцо прав. Так что заветный листок с телефоном Ани очутился в руках Артура сразу же по возвращении оного с работы. – Спасибо, – кивнул Артур. – Правда, я ее и сам уже нашел, в интернете. – Ты вот только знаешь чего не вздумай? – заметила Меланья. – Писать ей всякое анонимно. Типа там, я ужас, летящий на крыльях ночи, я сделаю твою жизнь чередой незабываемых и ужасных событий… Это сведет на нет все ее лечение, заставит дергаться, и она ни в жисть тебе не простит! – Не учи Овода жалить, – хмыкнул Артур. – Я напишу так, что она все прекрасно поймет. И особенно – то, что ее будут ждать, когда она выйдет из больницы. Меланья поймала одобрительный взгляд Лоренцо и понадеялась, что у самой сейчас такой же. – Отлично, – заметила она. – А когда отцу книгу наконец дашь почитать, нечестно же, пора и поделиться! – Которую? А, ну да. Можно завтра? Там надо много в голове укладывать. Меланья с Лоренцо опять очень понимающе переглянулись. Кажется, главное, что Артур хотел постичь, перечитывая, это впечатления от романа той, кто ему этот роман дал. Интересно, делала ли Аня пометки на полях? Хотя это скоро выяснится. Читать Меланья не слишком любила, но вечером, на сон грядущий и через плечо Лоренцо – это же совсем другое дело! Хотя бы потому, что можно следить за эмоциями, сменяющими друг друга на любимом лице… Так они даже фармакологический справочник могли читать – Энцо ведь готовился потихоньку в мединститут и в целом повышал свои знания по новой профессии. Артур поглядел на парочку, усмехнулся: – Ладно, я после суток с ног валюсь, так что, Паоло и Франческа, можете начинать сию историю о великой любви. Хуже все равно уже не будет.* * *
Книгу он отдал – сам снова погрузился в водоворот работы и краткого отдыха. О появлении в качестве гостя на свадьбе Лоренцо с сыном даже заговаривать не решался. Так же, как и думать, случайно ли вышло или Артур намеренно подгадал очередной выход на работу как раз к отцовскому бракосочетанию. Ладно. В конце концов, там вообще никого не предполагалось. Меланьины родители, понятно, самоустранились, таким даже на внука или внучку вряд ли когда взглянуть захочется, Носова в больнице, не одну же Колючку звать? Да и разве же это плохо, когда свадьба касается только их двоих? Это воистину превращает ее в таинство. Вдобавок, невероятно романтично, как будто и в самом деле Энцо, будто пылкий влюбленный из старого романа, похитил ее, или, скорее, уговорил бежать с ним и тайно венчаться. И пусть в этих романах невеста, кажется, не бывала беременной, что с того? У них это, можно сказать, не грех, а достигнутая цель, и к тому же – так распишут быстрее без лишней канители… А потом они просто посидят все на той же кухне, ну и не страшно, что без спиртного, на самом деле Меланье никогда не нравилось состояние опьянения, а только вкус вина, пока его немного и можно смаковать. Так что – для праздника на двоих всего и нужно, что немного вкусняшек и так же немного принарядиться. А вот к этому вопросу Меланья подошла ответственно. Обычные короткие юбки тут явно не годились. В ход пошло белое полупрозрачное платье с черной отделкой, длинное, словно одеяния сказочных ундин. Фата, конечно, едва ли полагалась по статусу, но без нее образ явно был неполным. И по ней, и по платью, и в руках – цветы. Не белые свадебные розы, нет, скорее уж, то, что собирала несчастная Офелия. Печальный, но такой прекрасный образ, Энцо тоже оценил. К сожалению, «видеть невесту в платье до свадьбы» им избежать не удалось, более того – ей и помочь нарядиться-то было некому, кроме нареченного. Ну и ладно. В конце концов, они умерли и воскресли, их история более чем отличается от историй обычных людей, так что им ничто не указ. Смыть краску с волос и сменить образ Меланья уже не успевала, ограничилась тем, что волосы распустила, очень тщательно расчесала и оставила так. Завершила образ, слегка, но выразительно подведя глаза черным… ну вот и все. Конечно, она более чем соответствовала своей фамилии, которую вот-вот собиралась сменить. А вот жениху, увы, не было времени экспериментировать с образом. Да и возможностей, признаться, не было тоже. Даже перстень, единственное напоминание о прошлом, был продан и превратился в гранаты, не в камни, во фрукты, попытку сделать Меланью хоть немного не соответствующей своей девичьей фамилии. Правда, сам Монтанелли по этому поводу не переживал. Мужчине даже на свадьбе достаточно быть чисто одетым, гладко выбритым и тщательно причесанным. Хотя, растрепанным Лоренцо не ходил вообще никогда, не в пример собственному сыну. У того, как подозревала Меланья, спутанные волосы и небритые щеки были частью имиджа, в строку со шрамами. В душе она Артура даже понимала. Но любовалась-то его отцом. Всегда и в любом образе. У него неизменно лицо было как со старинного портрета, тонкое и одухотворенное. Даже в ЗАГСе спросили, мол, сколько вам лет, Ромео? И вряд ли вспомнили это имя только из-за возраста парочки. Сама Меланья тоже не однажды спрашивала, то ли в шутку, то ли всерьез: – У вас ведь, у католиков, дают больше одного имени, чтоб целый отряд святых оберегал, так? А у тебя, – тут она всегда кидала особо выразительный взгляд, – в списке имен Ромео не значится? – Почему Ромео? – улыбался он. Хотя, без сомнения, понимал, почему. Ведь сам говорил ей слова, которые только в книгах и встретишь, сам боготворил ее, только что ноги не целовал и, кажется, в этом обожании порой вовсе забывал о себе, целиком и полностью сосредоточившись на ее удовольствии. Ему нужно было видеть и знать, что она на вершине, и вознес ее туда он, он один. По его уверениям, никакого списка имен у него не было, всего одно, но Меланью это не убеждало. Ей так нравилось. И она всеми силами пыталась соответствовать. Хотя тоже какое-то время привыкала к тому, чтобы растворяться в мужчине не чтобы оценил, а потому что уже ценит. Сейчас у них все было поровну – он лущит ей гранаты и ходит с руками по локоть будто в крови, она приносит ему тапочки к порогу и засматривает снизу вверх в лицо… Он радуется ее радостью в самых простых проявлениях, она показывает ему эту радость по полной и даже никогда не притворяется, в том числе и в постели. А вот прежде порой приходилось. Теперь-то она понимала – до встречи с Лоренцо, можно сказать, и не было ничего. Ничего нормального. Но поняла она это только сейчас, когда впервые позволила кому-то себя любить, да, именно так… Конечно, Энцо ей сразу понравился, и не одной внешностью, он не только не хамил и не грубил, не относился как к дешевке, но и говорил утонченные комплименты, он видел ее душу, он пытался ее оберегать. И Меланья даже не заметила, как в ответ полюбила сама, целиком и безоглядно. И, словно невинная барышня из старинного романа, побывала в раю еще задолго до полной близости – с первого поцелуя… Может, еще с того, самого первого, в загробной пещере, после их глупого и прекрасного «самоубийства влюбленных». Что уж говорить о первом дне в «кукольном домике», когда они могли позволить себе закрыться у себя и не оглядываться ни на кого и ни на что. Меланье хотелось, чтобы все случилось скорее, и не потому даже, что где-то рядом летала маленькая злая девочка, ждала, когда ей создадут тело. Эту мысль Меланья как раз прогоняла, просто сама жаждала скорейшего слияния. А вот Лоренцо – он совсем не спешил, обращаясь с ней будто с героиней старинной легенды, с принцессой из сказки, для которой даже самые земные желания не могли быть запятнаны никакой грязью. Неужели именно так было в старые времена, неужели тогда было – только так? Но удивляться, задаваться вопросами уже не хотелось. Да и как можно, если ты словно паришь среди облаков, таешь в неведомой сладости, не замечаешь даже того сакрального момента, когда двое становятся одним в самом прямом смысле, и там, за этой гранью – одни лишь любовь и нежность. Вот именно так это ей потом и вспоминалось. Смутными, упоительными образами, для которых кое-как находишь самые красивые слова. Никогда Меланье не пришло бы в голову хихикать и фыркать об этом с той же Колючкой, хотя они никогда не стеснялись делиться друг с другом подробностями интимной жизни. Меланья и Энцо-то не смогла связно благодарить, а просто чуть не плакала от полноты чувств. А он был этим счастлив, и она, и то не сразу, донесла только ту мысль, что сейчас таких мужчин уже просто не делают, а он ей на это возразил, что стихи прекрасным дамам – это одно, но вообще-то в его времена, уж он-то на исповедях всякого наслушался, мало кто из мужчин вообще озабочивался удовольствием своих жен и подруг… – Значит, получается, что ты один такой на целом свете, – резюмировала Меланья. – А достался почему-то мне, и представить даже не могу – за что. Заслужить тебя я никак не могла. Ничем в этой жизни! Он явно задумался, как ответить, хватило его только на «люблю без памяти, просто не думай об этом», потом еще «буду любить тебя за весь этот мир»… И она аж все-таки расплакалась, и он целовал ее ресницы, а она только шептала: – Господи, Энцо, пусть только это ты моя награда, а не я – твое наказание! – Да я сам то еще сокровище, – и шепот его был прерывист, будто и у самого ком к горлу подкатывал, – но я сделаю все, чтобы ты была счастлива! * * * И ведь действительно – делал, каждый день. Все, что она хотела. Танцевать под песню из любимого фильма – хоть сейчас, и плевать на то, каким странным, даже зловещим все это могло показаться стороннему взгляду (потому что это ведь «Ромео+Джульетта» с Ди Каприо и Клэр Дэйнс, песня играла на венчании роковых влюбленных). Гранат – ну конечно, куда же без него, а что красный сок там и сям брызнет на платье, уже кое-где выразительно измятое, что его еще и «окровавленными» пальцами захватают – это даже красиво. Так красиво, что просто необходимо несколько фото на память. А платье можно и в химчистку отдать, конечно, если будет надобность. Если подумать – у Меланьи свадьба одна, а дочь вряд ли захочет выходить замуж в этом же. Наверняка свои фантазии будут. Да такие, что мало не покажется! Эту мысль Меланья тогда высказала так запросто… А вот Лоренцо было очень сложно представить Мао, или Марианну, как они решили ее назвать, взрослой девушкой. Малышкой на руках – да. И самое смешное – то, что Меланья даже это представляла с трудом. И не пыталась задуматься над тем, а насколько она вообще готова к грядущему материнству. Конечно, уже понятно, что она никогда не будет одна, это ясно, стоит только вспомнить, как Лоренцо в больнице читал ей стихи… Вспомнив об этом, Меланья невольно улыбнулась. Пожалуй, стоило напомнить ему об этом. И ответить. Возможно, даже с помощью видео. Ну, вернее, пусть он заснимет. Он и на это согласился, нажал кнопку на телефоне… и Меланья не декламировать стала театрально и напоказ, а будто заговорила от сердца, будто сами выдыхались слова, пусть и сложные, но она правда не заучивала их специально:Мой любимый, мой князь, мой жених, Ты печален в цветистом лугу. Повиликой средь нив золотых Завилась я на том берегу. Я ловлю твои сны на лету Бледно-белым прозрачным цветком. Ты сомнешь меня в полном цвету Белогрудым усталым конем. Ах, бессмертье мое растопчи, – Я огонь для тебя сберегу. Робко пламя церковной свечи У заутрени бледной зажгу. В церкви станешь ты, бледен лицом, И к царице небесной придешь, – Колыхнусь восковым огоньком, Дам почуять знакомую дрожь… Над тобой – как свеча – я тиха. Пред тобой – как цветок – я нежна. Жду тебя, моего жениха. Все невеста – и вечно жена.
Лоренцо смотрел на нее завороженно, и эмоции в его глазах менялись так быстро, что Меланья не успевала ничего рассмотреть. Да он и сам едва мог понять себя. Красные брызги граната на белом платье, фальшивая кровь… Для юной супруги – игра, всего лишь часть образа, и он понимал это. Но для него эти брызги багровели кровью его сына. Кровью, которой безумие окрашивало церковь перед его мутнеющим взглядом… Но сейчас, как вдруг осознал Лоренцо, это не было видением. Всего лишь памятью, не затмевающей настоящего. Того настоящего, где сын был жив, где они были семьей – и сотворила чудо вот эта самая девочка с гранатами…* * *
Если бы Артур узрел это видео, да и всю свадебную фотосессию, в лучшем случае сказал бы, мол, любовь до гроба – дураки оба. Но ведь так-то и сам был хорош. К Ане Носовой не то чтобы совсем не пускали – просто она была под сильными лекарствами и почти все время спала. И сколько бы Артур ни приходил (даже в неурочные часы, сперва благодаря отцовской помощи, потом уже и сам справлялся, еще и не туда пролезал), она ни разу не открыла глаз. Лежала неподвижно на койке, телом здесь, но на самом деле целиком и полностью в своем мире. И он даже ни разу до нее не дотронулся, хотя, признаться, очень хотелось. Хотя бы волосы с лица убрать (за эти дни он, кстати, узнал, что она красится, светло-русые корни отрастали все сильнее…). Но даже это было бы совершенно непорядочно. А тем более – снимать ее на телефон, хватит, один уже доснимался без ее разрешения, она такого не простит. Все будет потом – и прогулки, и разговоры, и чуть ли не разделенные на двоих сигареты, и жвачка, и наушники тоже на двоих – на улице, и на одного – в своей комнате, чтобы ни звука не долетало от этих влюбленных идиотов, и музыка, которой раньше не знал. Современная ему в основном не нравилась, много шума, в основном безголосые исполнители, но иногда все же брали за душу и мелодии, и тексты. Однако сильнее всего Артур влюбился в старую уже итальянскую песню, с детства знакомые слова и распевы сразу взяли за душу, а уж содержание… Эта вещица так и просилась, чтобы поставить ее на звонки от Ани. «Мне рано любить, я еще мала, чтобы любить тебя, но вот когда я вырасту, всю свою любовь я отдам тебе…» Но до этого было еще очень и очень долго.* * *
Меланья тем временем не жила, а словно парила в раю на сахарном облаке. Потребляемый в изобилии гранатовый сок успешно справлялся с анемией, а все неудобства, приписываемые молвой и опытными мамашами беременности, так и обходили ее десятой дорогой. Да и сами роды прошли на удивление легко. Но вот потом… Нет, девочка родилась совершенно здоровой. И даже голос подавала не то чтобы очень часто. Но словно ножницами разрезала, перекроила уже налаженную жизнь, изменив ее под себя и свои потребности. Хотелось порой тупо сесть на пол и заорать: «Мама!!!» Только вот мать бы не услышала. Зато, конечно, был повод еще сильнее полюбить Энцо, если такое было возможно, как отец он стал еще прекраснее. Внимательный, понимающий, готовый совсем забыть о себе и дать Меланье отдохнуть… а главное – уверенный. Знал, как взять малышку, как успокоить, кучу всяких родительских тонкостей. Меланья-то всего боялась – уронить, ошпарить, заставить захлебнуться смесью… а пуще всего боялась быть как мать. Боялась мало любить. Боялась не проявить эту самую любовь, показать, что может сорваться, накричать, даже ударить, если уж совсем невмоготу… И потом, куда денешь усталость? А мысли о том, что ей вообще-то всего семнадцать лет, она даже школу не окончила, ушла в самом конце десятого класса, потеряла год зазря? Не говоря уж обо всем остальном, чего не изведала в этой жизни и, наверное, не изведает никогда, запертая в этой невидимой клетке?.. Ее состояние даже Артур заметил. Как ни ревнуй он к ней отца, как ни мечтай быть на месте Марьянки, а все же именно он первым пошел молоденькой мачехе навстречу, помог хоть на денек сбежать из дома, вырваться из этого беличьего колеса, погулять с подругами, отдохнуть… И в дальнейшем это не прекратилось, помогал, как ни крути любил сестренку, ну а уж про помощь со стороны Энцо и говорить нечего. Тот даже сводил Меланью к доктору с работы, и та прописала совсем легкие лекарства для борьбы с тем, что было хоть и небольшой, но несомненной послеродовой депрессией. Вот так, общими усилиями, и дожили до светлого дня, когда Марианну удалось устроить в сад, а Меланье – выйти на работу. Это была поистине эйфория, и хорошо, что такое состояние не мешало правильно отсчитывать сдачу покупателям и вообще соображать.* * *
А еще работала Меланья все же не совсем рядом с домом, и время на дорогу было уж совсем ее собственным. Подремать или полазить в телефоне… Однажды делилась с Энцо: – Сейчас книжку читаю в метро, тебе советовать не буду, там каждые две страницы постельные сцены, и, если честно, слишком откровенные, чтобы это было по-настоящему красиво и романтично… Но что меня больше всего удивляет – главный герой изрядно смахивает на Артура. Ну вот почему никто не пишет о таких, как ты, дорогой? – Про таких, как я, думаю, читать было бы неинтересно, – рассмеялся он. – Тем более, сейчас людям нравятся совсем другие персонажи. А вот чуть раньше, кажется, даже и писали, ну, вспомни хотя бы это… «Поющие в терновнике»! – Сравнил тоже, у вас с этим противным карьеристом только статус общий! Тут вообще кому нужна личность, тут главное запретная любовь к священнику! Ничего люди не понимают в настоящих мужчинах и романтических героях! – Засмущала, милая… Читать хоть интересно? – Ну в целом да. Героиня там, конечно, совсем не Анька Носова, а такая правильная нежная девочка, книжная барышня в юбке в пол, общее у них только одно – она до него ни с кем. А вот он… Он, как в финале выяснилось, лишил ее девственности на спор. Пока соблазнял, влюбился, конечно, но это ему на данный момент не поможет, она все узнала, и не от него. – Отвратительно, – поморщился Лоренцо. – Надеюсь, та девушка больше не подаст ему руки, да и вообще не посмотрит в его сторону! – Собственно, в финале именно так и было. Но автор обещает продолжение, и похоже, все идет к тому, что она их помирит и сведет снова. А то как же, у них же такая любовь! – было очень странно наблюдать, как Меланья говорит об этом с иронией и даже осуждением. – Я даже почитаю дальше, чтобы посмотреть, как они вылезут из этой ямы… Но сказать я хотела не это. Энцо, я очень, очень надеюсь, что Артур ни с кем не спорил на Аньку. И тут она вздрогнула, поняв, что глаза Лоренцо впервые потемнели, а затем блеснули вот так. Раздраженно. Гневно. В первый раз с того самого момента, как он вообще взглянул на нее. – Не могу поверить, что ты способна подумать такое об Артуре! – резко бросил он. – Как это вообще могло прийти тебе в голову? Порнографические романы определенно до добра не доводят! – Ой, ну Энцо, ты, конечно, извини, но конкретно порнушка тут не совсем при чем. Мы вон в школе проходили, как Печорин княжну Мери охмурял, так сказать, из принципа, или из любви к искусству, так что всякие романтические герои всегда попадались, знаешь ли. Ладно, забудь, я не хочу ссориться. – Я тоже очень не хочу, дорогая. Я ж тебе переводил ту песню, под которую мы танцевали в день свадьбы? Ты помнишь? «Почему мы кричим друг на друга, это ведь звучит, как будто плачут голуби…» – Ага, помню, так что будем кротки как змеи и мудры как голуби… Ой, блин, наоборот! Он засмеялся. Она тоже – больше от облегчения, чувствуя, что гнев Энцо сходит на нет. – Артур, конечно, много чего натворил, и в этой новой жизни тоже, он, к сожалению, слишком хорошо научился делать людям больно, но и виноват в этом изначально не он, и Аню он любит. Так что, прошу тебя, не надо в его присутствии никаких намеков! – Если бы мы обитали в настоящей мыльной опере – грех было бы не намекнуть. Ане. Она бы взбесилась, Артур тоже, стал бы безвылазно пропадать в командировках, – она уж не стала развивать эту мысль, мол, был бы ранен, потерял бы память, пропал бы без вести и несколько лет считался погибшим… – а Анька, само собой, оказалась бы беременна… – Меланья осеклась, увидев выражение лица Лоренцо. – Но, думаю, обойдемся без лишних мелодрам, раз уж мы тут пытаемся в кои-то веки жить нормально. – Конечно, радость моя. Тем более это только в мелодрамах люди верят на слово каким-то намекам или откровенной клевете от третьих лиц, вместо того, чтобы просто поговорить начистоту. Да и… Мела, родная, я не только тебя водил к специалисту и не только тебе выписывали успокоительные. Артуру тоже, и куда более сильные, это должно ему помогать на его пути. – Ладно, все это останется между тобой и мной. Я тебе проговорила, теперь забудется… Они обнялись, нежно прижались друг к другу. Они уже начинали забывать, как жили, пока Марианна была еще «в проекте» и они могли себе позволить любые безумства – если, конечно, Артур был на работе или совершенно точно спал. Это теперь, уже давно, они привыкли возиться предельно тихо и дождавшись, пока сомкнет глазки маленькая. Да к тому же беречься, чтобы не стать родителями еще раз. Уж на такой подвиг никто из них точно не был готов. Но все это нисколько не уменьшало взаимной сладости, у многих свойственной разве что первому разу. Не мешало Лоренцо целовать ее всю, полностью, не пропуская особо жаждущего ласки местечка и заставляя Меланью обмирать в его руках – как он догадался, как без слов понял, что ей понравится именно так? Потому как не то чтобы они обсуждали это словами, а просто делали раз за разом… А вот та их размолвка была чуть ли не единственной.* * *
А семейные ужины теперь часто были расширенным кругом. Вот и сейчас напротив супругов и рядом с Артуром сидела Аня Носова. В новой кофточке из Меланьина магазина, как бы невзначай приспущенной с плеч. Так всем было видно свеженькую татушку на том месте, где миледи заклеймили королевской лилией. Только у Ани там красовалась буква R, окруженная схематичными шестью лапками и двумя крыльями. – Нет, не перманентная. В любой момент могу убрать, – разъясняла она то ли Меланье, то ли Артуру, подпустив для пущей ясности уже знакомый взгляд, в котором непрерывной морзянкой строчилось «много-чести-перебьешься-Риварес». И Артур, судя по выражению лица, расшифровывал эти сигналы не хуже опытного радиста. – Анита, а набери мне, – подмигнул вдруг, – забыл, куда положил телефон. – Ладно, секунду… Со стороны окна полилась нежная мелодия, все даже заслушались. Но Аня еще и удивилась: – Это ты так по родине тоскуешь или тебе этим звоню только я? – Только ты, – и быстро перевел ей про «мне рано любить». Носова засмеялась: – Вообще же под мой стиль не подходит! Да и… – Я тоже подумал, что надо бы сменить. В связи с неактуальностью и сбычей мечты идиота. – О. Ну тогда я бы предложила «я на тебе как на войне, а на войне как на тебе». Вечно с тобой замшелые хиты вспоминаю. Артур даже не успел ответить, потому что отец его закатил глаза и выразительно кивнул на уплетавшую овощи малышку Марианну. И тут уже не успела ответить Аня, и они с Меланьей могли бы поклясться, что Артур с Марьянкой перемигнулись. – Не переживайте, падре, синьорина доест и всяко будет требовать почитать про «кровавый подбой»! Монтанелли побежденно – и польщенно – улыбнулся. Самохвальство – грех, само собой, но нельзя отрицать очевидное. Например, собственный талант чтеца. И неважно, читаешь ли проповедь с собственных мыслей или чей-то текст строго по книге. Конечно, тот самый экземпляр Булгакова, спасший Артура от пули, в семье был не единственным. Лоренцо и Меланья давно приобрели свой. С тех пор, как поняли, что Артур без этой книги не сможет, однако она понравилась не только им двоим, но и маленькой. Это выяснилось случайно, когда ещё супруги пытались читать в кровати, а Марианна вертелась у мамы в животе. У Меланьи глаза слипались, она не успевала за Энцо, скользя взглядом по строчкам, и он предложил почитать ей вслух. Вот тогда и она заслушалась, и малышка успокоилась… Успокаивалась и потом, уже в своей кроватке. Так что этот самый экземпляр был уже изрядно зачитан. Некоторые куски Лоренцо помнил наизусть. Хоть сейчас начинай возглашать, благо, слушатели уже наготове – и большая, и маленькая, по сей день просто завороженная бессмертными строками. И ещё двое, может, помнившие текст и лучше чтеца, но всё равно… «Пропал Ершалаим – великий город, как будто не существовал на свете. Все пожрала тьма, напугавшая все живое в Ершалаиме и его окрестностях…»