Стрелы в твоих руках

      Лучник из Фэн Синя был хороший.       Уверенный и меткий, с зорким глазом, как у горного орла или дикого ястреба — точно в цель, без промахов и заминок. Он отточенным движением вытаскивал стрелу, даже не глядя за спину, словно знал, чувствовал, за какую именно нужно ухватиться, прикладывал её к тетиве и тянул пальцами, легко и непринуждённо. Со стороны могло показаться, что для этого и усилий особых не требовалось, но Му Цин-то знал, как сильно напрягаются и дрожат мышцы, особенно если цель движется и мечется, стараясь ускользнуть. Тогда приходится ждать и каждый раз прицеливаться заново, но рука всё держит, не смея ослабить хватку, потому что спустить стрелу могло понадобиться в любой момент.       Лоб Фэн Синя был гладким, а подбородок — расслабленным. Он не напрягался и держал стрелу, как стебель сорванного по весне пиона. Это не могло не впечатлять.       Не сказать, что Му Цину часто приходилось за ним наблюдать, но спустя столько лет, проведённых бок о бок, трудно было это не заметить. К тому же Фэн Синь часто тренировался. Потуже затягивал волосы на затылке, снимал верхнее одеяние, чтобы лишний раз не мешалось, и уходил подальше, где не было ни людей, ни деревьев. Там выставлял мишени, чертил на них киноварью красный круг и отступал на несколько шагов назад, с каждым выстрелом отодвигаясь всё дальше и дальше, пока красная точка не становилась совсем микроскопической, непосильной даже для него. Тогда он тяжело выдыхал, стирал ладонью выступившую испарину и падал на зелёную траву — нужно было передохнуть. Пил воду, разминал мышцы, позволял себе выровнять дыхание, а потом начинал всё сначала. И так до тех пор, пока совсем не выдохнется, пролив целый ручей солёного пота. И пока стрелы, острые, гладкие, с дорогим оперением, не будут использованы все до единой.       Иногда Му Цин ходил вместе с ним. Они ворчали и ругались, изредка толкая друг друга локтями, но он никогда не думал о том, чтобы развернуться и уйти. Ему тоже нужны были тренировки, а пустынное поле подходило для этого лучше всего.       Вот только сам он, к своему стыду, такой концентрацией не обладал. Быстро утомлялся и злился, когда что-то шло не так и меч рассекал воздух совсем криво, неподобающе, — в бою это могло бы стоить ему жизни. Он шипел, отшвыривал непослушное оружие на сухую землю и падал рядом с ним, понимая, что нужно успокоиться.       Тогда и доводилось наблюдать за Фэн Синем.       За его смуглой шеей, за широкими, сокрытыми только нижней рубахой плечами и твёрдой стойкой несгибаемых коленей. Фэн Синь его взглядов не замечал. Продолжал сильнее натягивать тетиву, прищуривался, целясь в одну из мишеней, и давал стреле со свистом рассечь воздух. Удовлетворённо кивал, если попадал прямо в центр красной точки, и недовольно рычал, если всё же промазывал. А Му Цин смотрел и понимал, что он устал не меньше. Что пот ручьём катился по его спине, волосы совсем растрепались, потревоженные утренним ветром, а пальцы нестерпимо болели, и никакие перчатки не спасали — он видел, какими красными и мозолистыми они были после каждой тренировки. Удивительно, что Фэн Синь вообще мог ими двигать.       — Ты, кажется, засмотрелся, — с лёгкой усмешкой сказал ему однажды Се Лянь, когда они присели отдохнуть под раскидистым дубом.       Фэн Синь же отдыхать отказался — взял стрелы с луком и отошёл подальше, решив отработать выстрелы с близкого расстояния. Надел перчатки, собрал волосы в высокий хвост, чтобы не липли мокрыми прядями ко лбу и не лезли в глаза, мешая прицелиться. Му Цин и не заметил, как отвлёкся от своей фляги с водой. Устало откинулся головой на крепкий ствол и скосил взгляд в сторону — туда, где, напряжённо пыхтя, выпускал свои стрелы Фэн Синь. Его стрельба и правда стала лучше, тренировки даром не прошли. Ещё немного, и будет не просто «хорошо», будет по-настоящему «отлично». С большей уверенностью и меньшим колебанием, быстро, чётко, безупречно.       Му Цин покраснел, но глаза всё равно закатил. Для виду — не говорить же Его Высочеству, что он глазеет на эти руки вот уже который год, в самом-то деле.       — Не неси ерунды. От него просто слишком много шума.       Се Лянь ничего не ответил, лишь слабо улыбнулся и прикрыл глаза, решив дальше не спорить. Му Цин знал, что он ему не поверил, но пока не было настойчивых вопросов, можно было расслабиться. Да и вряд ли они когда-нибудь будут, это ведь Се Лянь, не в его духе лезть к другим людям в голову.       Так продолжалось долго. Сначала несколько лет, а затем — и несколько столетий. Ему было стыдно, но поделать с собой он ничего не мог: закусывал губу и тяжело сглатывал, стоило ему завидеть, как Фэн Синь берётся за лук. Теперь его навыки и вправду были безупречными: никаких лишних эмоций и тяжёлого напряжения, только придирчивое внимание. Зоркий глаз, чуткий слух и ловкие, окрепшие с годами руки. И если раньше Му Цин лишь постыдно краснел щеками, то сейчас постыдно дрочил, поддавшись низменным плотским желаниям.       Обхватывал себя рукой, каждый раз представляя, как бы ощущалась вместо его собственной рука Фэн Синя, гладил уздечку и быстро двигал плотно сжатым кулаком. Упирался пятками в кровать, подбрасывая бёдра. Даже стонал, но тихо и сдавленно, чтобы никто не услышал. А иногда, когда томное желание было особенно жадным, выхватывал из резной шкатулки флакончик масла и спускался пальцами ниже. Входил медленно и глубоко, нащупывая место, где было особенно хорошо. Чтобы тело плавилось, а перед глазами плыли звёзды, яркие и размытые, как и его оргазм.       Потом Му Цин, конечно же, жалел. Ругал себя и свою несдержанность, ругал Фэн Синя, его длинные пальцы и литые, натренированные постоянной стрельбой плечи. Ругал этот чёртов огонь, что уже столько веков томился внутри. Грел и вместе с тем жёг, оставляя пекущие раны. Ругал всё, что попадалось под руку, вот только легче от этого не становилось.       Пока однажды Фэн Синь вдруг не подошёл сам. Его брови были слегка нахмурены, взгляд выглядел уставшим, а по шее стекал пот. Он был одним из сильнейших богов войны, но тренироваться всё равно не переставал, будто гнался за известным лишь ему идеалом, каждый раз досадливо понимая, что ещё не всё — ему есть куда расти.       — Долго ещё будешь пялиться?       Он потянул обёрнутый вокруг талии золотой пояс, скидывая с себя верхнюю одежду. Му Цин поперхнулся воздухом. Ему казалось, что сейчас его настойчиво прижмут прямо к высокому забору дворца Наньяна, мимо которого он имел неосторожность пройти, но это оказались лишь его сладкие фантазии. На самом деле Фэн Синю просто было жарко. Ещё бы — он сегодня выпустил три сотни стрел.       — О чём ты?       Му Цин понимал, что продолжать играть безразличие было глупо, но признавать свою слабость не хотелось. Особенно перед Фэн Синем. Особенно когда этой слабостью и был Фэн Синь.       — Ты всегда обижался, когда я звал тебя трусом, — Фэн Синь усмехнулся и подошёл ещё ближе, настолько, что запах сандалового дерева ударил Му Цину по носу, — но кем ещё я должен был тебя считать, если ты даже ко мне не мог столько лет подойти?       Воздух вокруг словно превратился в камень. Тяжёлый и неподъёмный — попробуй вдохни.       Ему хотелось сбежать. Совсем как… последнему трусу. Да.       Чёрт возьми, неужели этот сукин сын прав?       — Приходи сегодня вечером, — Фэн Синь неуверенно почесал затылок, смущаясь не меньше, — поговорим, мне уже это надоело. И если тебе так нравится, как я стреляю, то я… — он запнулся, отводя взгляд, — ну. Могу пострелять ещё.       Му Цин не выдержал — влепил ему пощёчину.       Развернулся и всё же сбежал, повторяя себе, что ни за что не придёт. Не позволит себе так унизиться и дать понять, что всё это время все догадки Фэн Синя были правдой. У него, в конце концов, есть гордость.       А потом, под вечер, обнаружил себя у высоких кованных ворот. В расшитом золотом ханьфу и с нефритовой шпилькой в завитых волосах.       Он всё-таки пришёл.       Но это только для того, чтобы отвесить этой самодовольной роже ещё одну пощёчину.