Само воплощение

      «Оносато»* — выставка абстракционизма, проходящая раз в пол года и длящаяся неделю. Здесь можно найти самые невероятные, непонятные, а порой и пугающие произведения искусства. Искусства… Йошино никогда не понимал, почему непонятные каракули или совершенно бредовые изделия называют искусством.       Он не понимал, каким образом люди находят в них глубокий смысл.       «Просто выдумывают всякий бред, говорят заумными фразами о глубинном смысле, чтобы казаться умнее», — так он думал.       Он бы никогда не пошёл на подобную выставку, но билеты стоили дёшево, а в школу идти не хотелось.       «Везде мерзко, но здесь меня никто не знает».       Народу было не особо много, что позволило расслабиться.       Выставка занимала несколько залов, в которых «произведения искусства» делились по своей тематике. Джунпей бездумно бродил вдоль стен с одинокими картинами, мельком осматривая каждую, когда его взгляд упал на табличку с надписью «Эмоции», возбудившую в нём интерес.       В зале «Эмоций» людей было меньше всего, хотя картины оставались такими же — всё те же брызги, те же кривые и волнистые линии, фигуры, пятна…       Неожиданно внимание Йошино привлекла картина, висящая по центру стены напротив самого входа в зал. Странно, что он сразу её не заметил.       Тонкие, словно проволока, линии цвета засохшей крови вились по всему холсту, сплетаясь в зловещее лицо. Оно будто усмехалось над своим зрителем, взирая на него пустыми глазницами, казалось объёмным и создавало впечатление, будто с него содрали кожу. Йошино охватило неприятное чувство, совместившее в себе отвращение и тревогу, или даже страх.       «Травля», — прочитал он надпись на табличке.       «Какая чушь», — Джунпей усмехнулся и уже сделал шаг в сторону, когда заметил одну странность: лицо больше не издевалось над ним — оно будто кричало и молило о помощи. Гримасса боли, страха, скрытой злобы, беспомощности…       Юноша зажмурился, снова открыл глаза и сделал шаг назад — таже мерзкая ухмылка. Шаг вперёд — отчаяние.       — О, так ты заметил.       От неожиданности Джунпей отскочил в сторону, уставившись на странного мужчину в свободной кофте, спадающей с одного плеча, таких же свободных штанах и чёрно-белых ботинках. Серые волосы, разделённые на четыре части, скреплённые резинками, отливали голубым в свете здешних ламп. Но самым странным были следы от швов, струящиеся вдоль рук, плеч, шеи и проходящие по лицу, где с любопытством глядели разноцветные глаза.       — Теперь название подходит к картине? — спросил он, изучая Джунпея, цепляясь за каждую его чёрту и малейшее движение.       Йошино ещё раз посмотрел на картину.       — Травля… — раздалось прямо над ухом, отчего по телу пробежали мурашки, но, на этот раз, Джунпей остался стоять на месте. — Обидчик и жертва. Ужасное лицо, заставляющее внутренности скручиваться от страха; мерзкая ухмылка того, кто доставляет боль другому. Боль, беспомощность, немой крик о помощи… Никто не видит, никто не поможет.       Йошино затаил дыхание, прислушиваясь к шёпоту в ухе и опасаясь шевелиться.       — Видишь? — спросил незнакомец, отстраняясь.       — Изображены обе стороны, — проговорил юноша, осмелившись перевести взгляд на собеседника.       — Ты внимательный зритель, — похвалил тот и протянул руку, — Махито.       — Джунпей Йошино, — Джунпей осторожно пожал руку. В голове крутилась мысль, что где-то он слышал это имя. Он посмотрел на табличку рядом с картиной. Точно!       — Это ваша картина?       — Моя, — Махито удовлетворённо кивнул.       — Не думал, что здесь будет кто-то из художников.       Махито посмотрел на свою картину, будто видел её впервые, после на Джунпея:       — Я люблю наблюдать за реакцией людей. Не все видят то, что увидел ты. Никто не заметил жертву, разевающую рот в муках — люди просто проходили мимо. Глядя со стороны, легко определить жертву травли среди посетителей галереи. Не правда ли, Джунпей?       — Что? — Йошино в недоумении посмотрел в цветные глаза.       — Каждый видит своё, — на лице Махито появилась хищная улыбка, — лишь ощутивший страдания видит страдающего.

***

      Квартира Махито поражала своим разнообразием. Когда Джунпей впервые пришёл сюда, то едва не запнулся о гору книг, сваленных прямо у входа. Книги были здесь повсюду: на полу, диване и кресле, стульях и книжных полках, столах, подоконниках и даже в холодильнике. Они стояли стопками, валялись по одиночке, закрытые и открытые, страницами вверх или вниз, с закладками, подогнутыми страницами, пометками на полях. Среди них можно было найти книги на абсолютно любые темы — от искусства до ужасов, и от психологии до учебников по физике.       Помимо книг можно было наткнуться на различные статуэтки и картины, а также макеты, чаще всего в виде рук.       Сама квартира напоминала одно сплошное произведение абстракционизма.       Джунпей сидел в кресле, скрестив ноги, с опустевшей кружкой в руках и наблюдал за Махито, суетящимся возле мольберта. Он то перебирал кисти, примеряя их к полотну, то забрасывал их в кучу каких-то вещей. Что показалось Йошино странным, так это полное отсутствие красок — во всей квартире не было ни малейшего их следа. Это наталкивало его на мысль о…       Неожиданно Махито схватил лежащий рядом на столике нож и полоснул по своей ладони. На его босые ноги упала пара багровых капель. Размахнувшись, он припечатал ладонь к полотну с такой силой, что по нему разлетелись алые брызги, попавшие даже на лицо художника, озарённое счастливой безумной улыбкой. Не дожидаясь, пока кровь высохнет, он принялся протягивать ногтём от темнеющего пятна те самые нити проволоки, что Джунпей заметил на картине с выставки.       Пугающий и чарующий процесс.       — Так ты действительно рисуешь кровью, — озвучил свою мысль Джунпей, когда Махито оторвался от работы.       — Кровь — лучшая краска для того, кто хочет отразить форму своей души, — ответил Махито, промакивая порез на ладони тряпкой.       — Но ведь остаются следы… — юноша замолчал, оборвав собственную фразу.       Махито подошёл к креслу, где сидел Йошино и присел перед ним на корточки.       — Почему ты прячешь шрамы на лбу?       — Так ты заметил… — Джунпей растерянно посмотрел на необыкновенно серьёзное лицо, разделённое надвое следом от шва. — Они ведь уродливы и привлекают много внимания.       — Ты не должен их скрывать, — Махито откинул длинную чёлку с лица юноши и осторожно, с какой-то нежностью, погладил следы от сигарет. — Уродливы, только потому, что ты так считаешь и позволяешь это окружающим. Чем больше ты что-то прячешь, тем заметнее это становится. Не хочешь привлекать внимания, сделай так, чтобы все думали, что так и должно быть, что шрамы — это неотделимая часть твоего лица, что они — это узор, — окровавленные пальцы провели вдоль щеки Йошино, оставив на ней красные полосы. Махито взял его за подбородок и притянул ближе к себе. — Покажи всем своё прекрасное лицо.

***

      «Прекрасное лицо», — повторял про себя Джунпей, медленно бредя в сторону школы. — «Махито странный. Что может быть прекрасного в этом уродстве, почти клейме… Прекрасное…».       — Хочешь я нарисую картину твоей кровью? — спросил тогда Махито, гладя Йошино по щеке кончиками пальцев.       — М-может в другой раз… — так Йошино тогда ответил. Не мог же он признаться, что боится боли.       Занятый размышлениями, Джунпей не заметил, как дошёл до школы.

***

      Махито лежал на полу, закинув ноги на диван и полностью погрузившись в чтение, когда услышал посторонний звук. Как оказалось, это был дверной звонок.       Переступая через завалы, он добрался до прихожей и, не раздумывая, распахнул дверь. В ту же секунду, как она распахнулась, в квартиру ввалился Джунпей, уткнувшись носом в Махито. Тот удивлённо уставился на макушку Йошино и инстинктивно приобнял юношу за плечи.       Джунпей стоял, цепляясь дрожащими от переливающихся через край эмоций за широкую кофту художника и прислушивался к его дыханию, впитывая, словно губка, теплоту его рук на своих плечах. Слов было так много, что они застревали в горле всё нарастающим комом, грозящим разорвать его изнутри. Хотелось закричать от собственного бессилия, но он только крепче сжимал зубы.       Сильные пальцы скользнули по подбородку Йошино, приподнимая лицо с разбитой губой и заплывающим глазом.       Захотелось спрятаться, спрятать своё уродство, но Махито не дал, удерживая за подбородок, и так же нежно, как и вчера погладил по горящей от ссадин щеке.       Что видел Махито в его глазах? Страх? Злость? Просьбу? Что вообще могли показать его глаза? Этого Джунпей не знал, но в глазах самого Махито он видел лишь своё отражение.       Махито нагнулся к его уху, почти задев его губами. Слова будто прозвучали у Йошино в голове:       — Давай нарисуем картины их кровью…

***

      Йошино никогда не понимал, почему непонятные каракули или совершенно бредовые изделия называют искусством. Он не понимал, каким образом люди находят в них глубокий смысл…       Он не понимал этого раньше и не мог с уверенностью сказать, что понимает сейчас. Но, глядя на картину, висящую прямо напротив входа в зал, с табличкой «Само воплощение», Джунпей чувствовал себя спокойно.       — «Тюрьма Махаяна», — раздался над ухом знакомый голос, тёплая ладонь легла на плечо. — Как тебе?       — Множество кровавых рук, сплетающихся в узоре. Где бы ты ни был, они достанут тебя, — задумчиво пробормотал Йошино, не отрывая взгляда от пугающей картины.       — Руки, что доберутся до самой души недостойных зваться людьми.       Джунпей чувствовал, что Махито улыбается, глядя на их ужасное творение.       — Красиво, — сказал Йошино, откидывая чёлку со лба.