Солнышко

Инь Юй, облаченный в черные одежды, готовые слиться с самой ночью, вышагивает от ворот Призрачного города к Дому Блаженства. Лицо обыденно закрывает маска: демоненок с искривленным в гримасе печали лицом; мужчина не смотрит по сторонам и вскоре оказывается перед фигурой в красном, развалившейся на круглой, дорогой — как и всё вокруг — софе. — Градоначальник Хуа, — Инь Юй склоняет голову в приветственном почтении и замолкает, ожидая распоряжений. — На сегодня все, отдыхай, — Хуа Чэн отправляет в рот дольку винограда, поигрывая в свободной руке игральными костяшками. Инь Юй снова коротко откланивается, разворачивается и уходит прочь. Только далеко Посланник убывающей луны не успевает оказаться: замирает, лишь пару шагов сделав по парадной дорожке, и вдруг задирает едва заметно голову. Небо одним сплошным темным пятном застилает все поле зрения. Темно и безлунно. В Призрачном городе не бывает красочных рассветов или долгих закатов. Просто днем небо немного светлее. Где-то на небосводе в стороне Северо-Запада загорается едва различимая крошка-звезда. И снова наступает завтра, снова светает. Инь Юй открывает глаза. Здесь, в Призрачном городе, все немного (намного) иначе, чем было когда-то давно в мире смертных или в мире богов. На земле демонов сложно почувствовать себя по-настоящему хорошим человеком. Инь Юй никогда и не чувствовал. Он распахивает окно — благо, Хуа Чэнчжу выделил ему местечко подальше от центра города, так что крики и какофония запахов не бьют в голову с самого утра — и бездумно таращится вдаль, устремляет пустой взгляд куда-то над самыми высокими башнями и крышами домов. Солнце каждое утро встает на Востоке, но Солнышко — как странно вышло — покровительствует над Западом; Инь Юй засматривается на прежде свои земли, а теперь земли своего когда-то шиди. Когда-то. Тогда его самого еще называли молодым господином. А затем, опрометчиво, богом. Инь Юй вглядывается в серые густые облака, одно из них по форме так прекрасно, немного чудное и громоздкое: длинное с неровными склонами. И кажется, будто это действительно Небесная столица сейчас проплывает над Призрачным городом. А на Западе почему-то безоблачно. И нет никакого Солнышка. Может, еще слишком рано, а, может, солнце-гигант, большое-большое и яркое, перекрывает его всякие попытки светить. Может. Инь Юй прячет лицо под маской. Еще одна осень. Хуа Чэн следит за тремя тысячами негасимых фонарей, озарившими теплым светом все видимое ночное небо вплоть до самого горизонта; смотрит в небеса пристально, будто надеется с земли разглядеть, как меняется лицо его возлюбленного, усмотреть в глазах чужих волнение и радость. И, может, чуточку ответной симпатии. Инь Юй смотрит на небо тоже. Но не любуется красотой ясной ночи, а глядит будто через парад фонарей, глядит на саму столицу Небес. И если днем ему второе солнце найти никогда не удается — то, что в небе, всегда затмевает Солнышко на Небесах, — в этот час, когда фонари — звезды, луна — едва видна, Солнышко начинает сиять. Не теплым желтым цветом с похрустываниями рисовой бумаги, не холодным и неумолимым, слепящим и преследующим целыми днями светом. А огненным, необузданным пламенем, мечтающим затронуть всех и каждого вокруг. Только это солнце совсем крошечное, а сегодня и вовсе выглядит одиноко и тоскливо. У Инь Юя на лице маска безразличия, искры в глазах так запросто выдать можно за отблески проплывающих в ночи фонарей. Хуа Чэнчжу тоже не отводит с небес взгляда. Князь Демонов и неудавшийся бог войны, ну что за компания. Непревзойденный в красных одеждах вскоре ни слова не сказав покидает город, уверенной походкой направившись в неизвестном Инь Юю направлении. Он сам остается стоять на месте — раз уж Хуа Чэн не одергивает — и смотрит. Кажется, вот за фонарями показывается вновь то облако-столица. Кажется, Солнышко светит сегодня только ему одному. Инь Юй прикрывает глаза и опускает голову. По улочке при Храме Тысячи Фонарей проносится внезапный порыв ветра, заставляющий длинные черные волосы, отливающие благородной синевой, затрепетать и неопрятно упасть прядками на лицо. На маску. Мужчина резким жестом хочет поправить волосы, но делает только хуже. Отчаивается в итоге и, почувствовав себя за стенами дворика храма в безопасном одиночестве, снимает маску, выуживает из волос серебристую ленту и пятерней зачесывает их назад, чтобы затем заново собрать передние пряди в хвост на макушке. Ветер нагрянывает снова, но на этот раз другой: не резкий, а ласково щекочущий кожу щек и играющийся волосами, закидывая их через плечи и за уши. Инь Юй снова поднимает голову. Уже не к Небесам, а конкретно к своему солнцу. Ветерок продолжает лелеять лицо; Инь Юй вспоминает, кого он ему напоминает. И о чем конкретном. Он навевает воспоминания о курчавом долговязом мальчишке, только-только привыкшему к строгим заклинательским одеждам, который, забравшись в комнату через распахнутое окошко, смотрит тепло и, весело улыбаясь, вытирает ладошкой грязь с носа, чтобы крикнуть затем приветственное «Шисюн!». Милые нежные дуновения заставляют вспомнить каштановые мягкие кудри, отливающие в теплых лучах солнца огненной рыжевой, окружающие еще совсем юношеские черты лица его шиди. Инь Юй во времена их учебы частенько вылавливал Солнышко из толпы, чтобы собрать густую шевелюру в какую-никакую опрятную прическу. Это было мило ужасно раздражало. А Ичжэнь каждый вечер возвращал ему золотистую ленту, бегал хвостиком, повторяя «Спасибо, Шисюн!» и «Если я забуду, шисюн поможет мне собрать волосы и завтра?» И все-таки, даже если это раздражало, даже если бесило чуть-чуть, Инь Юй любил и до сих пор немного (очень) любит эти кудри, на которые, если случайно наткнешься, чувствуешь себя тоже вот так, как сейчас — на редкость тепло, легко и хорошо.