Какой мир без смеха? Более спокойный и тихий?
Нет.
Ойкава Тоору ещё с детства понял, что без смеха мир неполноценный.
Понял, когда, лёжа в свежей постели, грустнел, не имея возможности услышать тихий, — чтобы не разбудить маленького Тоору в его комнате, — искренний смех матери с кухни через щёлку приоткрытой двери. Они с отцом говорили о чём-то весёлом. Приятная беседа, к ней невольно хотелось прислушаться. И Тоору прислушивался. Натягивая одеяло до самых глаз, прикрывая улыбку, чтобы её не было видно, если кто-то зайдёт, и из-под полуприкрытых век наблюдал за полоской света, пробивающейся в окутанную ночью комнату. Отец вроде сказал что-то смешное, судя по голосу мамы: она вот-вот рассмеётся, и Ойкава надеялся, что услышит смех матери, навострил уши и… ничего. Будто комнату накрыли стеклянной вазочкой из-под конфет и заглушили все звуки снаружи. Секунда тишины, две… Мама смеялась, Ойкава понимает это по её ещё дрожащему после смеха голосу, он чувствует, что она улыбается, что-то говоря. Это как помахать конфеткой перед ребёнком, заставить его давиться слюной, а потом раздавить её прямо на его глазах.
Система с самого детства давила надежды детей услышать смех дорогих им людей. Ойкаве пять, и он ненавидит систему, потому что она не даёт ему услышать смех матери.
Ойкаве десять, он играет в волейбол и не перестаёт смеяться, как бы ни ненавидел свою беспомощность в своей ситуации. Он не может слышать свой смех и смех своих друзей-сокомандиков после выигранного очка или матча, но показывает окружающим, что он рад, что ему весело. Тоору слышит лишь тишину, но он учится представлять смех в своей голове, глядя на совсем не отвратительные морщинки вокруг глаз, ямочки у губ и сияющие глаза, окружающих его. Иногда от скуки на уроке или в очереди куда-то Тоору осознанно подбирает смех людям. Думает, будет ли он ровным или человек будет чуть задыхаться, потому что у него такой смех. Будет ли смех искренним — обычной реакцией организма, потому что хочется, потому что всё хорошо и приятно, как смеются дети — беззаботно; или он будет выдавленным, для людей, а не для себя. Представляет, как и чем отличается робкий и заливистый смех, смешок и «до слёз». Никакая система не помешает ему жить полноценно.
Ойкаве пятнадцать, его ровесники находят свои родственные души, и они разделились на три типа. Первый тип, прижавшись к своей родственной душе, звонко и радостно вещает о том, как, оказывается, прекрасно наконец услышать смех других. Какой он приятный для слуха и как заражает окружающих, если он искренний. Тоору смотрит при этом, прищурившись, и неприятно тянет вопросительное «Да», криво улыбаясь. Ойкава им завидует. Второй тип равнодушно пожимает плечами, говорит, что ничего особенного не произошло после того, как они встретили свою родственную душу, и всё осталось почти прежним, только добавилось шума. Но при этом они шли к своей родственной душе. На таких Ойкава смотрел раздражённо, уходил, закатывая глаза. Им дали возможность стать полноценными так скоро, а они нос воротят. Третий тип Тоору вообще предпочёл бы больше в жизни не встречать. Стоило только заикнуться о родстве… Извините, они же и слушать не желают об этом! Заикнуться об ЭТОМ, как тут же начиналась истерика о том, что несправедливо решать за людей с кем им быть, что они ненавидят систему и свою — представьте, как говорит человек, фыркая и кривляясь словно от вида разлагающегося трупа — половинку. Ойкава не был третьим типом. Да, даже учитывая факт того, что он ещё не нашёл свою родственную душу. Он знал это наперёд.
Ойкаве семнадцать, вокруг него постоянно вьётся толпа девчонок. Тоору снисходительно улыбается каждой и только неловко чешет затылок, когда кто-то из них утверждает, что они родственные души. Тоору привык к таким словам. Если бы это было так, то он слышал бы смешки Матсукавы и Ханамаки за спиной, а не видел слёзы в уголках их глаз, когда поворачивался назад, чтобы наконец пойти переодеваться на тренировку.
Ойкава стоит у одной из колонн в людном коридоре, ожидая, когда же наконец Ханамаки купит футболку из не такого уж и большого выбора, чтобы можно было так долго выбирать. Он лениво скользит взглядом по спинам волейболистов других команд, журналистов и останавливает его на потолке, не заметив, как успел осмотреть стены. Сквозь гул таких же гуляющих между матчами пробирается свист судей с площадок и крик болельщиков.
"— Как же хорошо, что я сейчас не слышу смех, — промелькнула глухая мысль в голове Ойкавы, — а то в такой возне только его и не хватает."
Тоору хмыкает своим же мыслям и опускает веки. Уже рябит перед глазами от разнообразия цветов на олимпийках игроков. В ушах будто жужжат пчёлы. Мыслями он уходит куда-то далеко, гул вроде как затихает — Тоору не вслушивается и перестаёт его слышать. До его ушей что-то доходит. Ойкава хмурится: он только сосредоточился на тишине. В тихое пространство, в которое перенёсся Тоору, врывается этот звук, доносится отовсюду. Будто в самой голове Ойкавы. Он становится громче и его можно расслышать. Тоору на секунду перестаёт чувствовать ноги и руки. Отшатывается от стены и распахивает глаза. Перед глазами всё та же толпа, но он ничего не слышит, кроме этого звука. Это… смех? Ойкава в панике бегает глазами по толпе в поисках источника этого звука. Лица слились друг с другом, а он всё бегает и бегает. Проскальзывает мимо человека, который улыбается, он о чём-то говорил с другом, идущим рядом с ним. Ойкаву пробила мелкая дрожь. Он почувствовал ноги, только когда тот человек снова рассмеялся. Низкий, хрипловатый смех, но такой приятный. Его вряд ли можно было бы услышать, если не глушение остальных звуков. Что-то подтолкнуло Ойкаву в спину, и он рванул вперёд, к этому человеку. Пробираясь сквозь толпу, часто и быстро извиняясь. Вроде вот та чёрная макушка и смуглая кожа шеи, едва ли прикрытая воротником. Уже так близко — вон, коснись рукой, но она будто проскальзывает сквозь спину того человека, когда Тоору пытается коснуться её. Он останавливается с выставленной рукой, а тот человек просто уходит, так и не обратив ни на что внимания. На плечо Тоору ложится рука Ханамаки.
— Эй, ты чего? — Ханамаки смотрит в ту же сторону, что и Ойкава. Синюю олимпийку постепенно засасывала толпа. В висках Тоору пульсирует, а сердце так бешено бьётся, кажется, что оно вот-вот выпрыгнет. — Ойкава. Ойкава, чего завис? — трясёт его за плечо.
По вискам перестало бить его собственное сердце, гул толпы снова прилил к ушам. Тоору мягко улыбается и выпрямляется под рукой Ханамаки.
— Да нет, ничего, — отчего-то Ойкаве становится смешно, и он смеётся. Смех слышится как из-под воды, он необычный. Тоору прислушивается. Руки дёргаются в желании обхватить его, потрогать, ощупать, узнать. Он смеётся ещё раз, снова прислушиваясь. Теперь он знает, какой он, искренний смех: такой… согревающий. — Мне так нравится мой смех.
Ханамаки стоит и глупо хлопает ресницами, Ойкава рассматривает его лицо, но тут глаза Такахиро округляются в понимании. Тоору усмехается.
— Ты нашёл свою родственную душу?!
— Кажется, да, — бросил он, уже развернувшись спиной к Ханамаки, неопределённо махая рукой. — Пошли, нам пора. Ты слишком долго возился.
Ойкава сунул руки в карманы олимпийки и побрёл в сторону площадки, на котором у Аобаджосай будет следующий матч. Ханамаки хитро прищурился, улыбнулся и подбежал к Тоору, приобнимая его за плечи.
— Красивая, капитан? — Ойкава хмыкнул.
— Это не она. И я не рассматривал. Какая разница? — под ухом Тоору заливисто рассмеялись, и он сам невольно улыбнулся — он слышит.
— Ясно, ясно.
Больше Такахиро ничего не сказал, что удивительно, — отметил про себя Ойкава. А как же подколы? Ханамаки только косился на капитана, идущего в ногу с ним и улыбался своим мыслям.
Они проходят на трибуны и сразу обращают внимание на счёт игры команд, которые предположительно будут играть с Аобаджосай. Двадцать пять — девятнадцать второго сета. Игра окончена, и Тоору смеётся над расчётливостью судьбы — выиграла команда, название которой было выведено на спине парня-родственной души Ойкавы. Он ищет взглядом того парня на площадке и находит. Хмурый, сдержанно радующийся победе вместе с товарищами, капитан команды, с которой они будут играть.
***
Построение перед игрой. Капитаны команд подходят друг к другу для рукопожатия. Ойкава аж светится и довольно улыбается, глядя на то, как к нему подходит мистер-самая-хмурая-родственная-душа-в-мире. Ойкава первый протягивает руку будущему сопернику под недоверчивый взгляд последнего. Тот с сомнением отвечает на жест.
— Удачной… — он крепче сжимает протянутую ладонь, — игры, — парень напротив ещё сильнее хмурится, Тоору не сдерживается и начинает смеяться.
Соперник опешил, тем самым ещё сильнее потешая Ойкаву. Тоору наблюдает за быстрой сменой эмоций на лице родственной души. От раздражения и гнева до удивления и понимания. Хмурый капитан осматривает Ойкаву с ног до головы и останавливается на лукавой улыбке Тоору.
— Удачной игры…
***
— Ива-ча-а-ан, — шепчет Ойкава, сильнее прижимаясь к Ивайзуми и утыкаясь ему в шею, — я хочу послушать твой смех.
— Ещё чего, — Хаджиме поджимает губы, но не перестаёт прижимать Ойкаву к себе за плечи.
— Я люблю тебя, Ива-чан, — Тоору тихо смеётся, щекоча дыханием кожу под подбородком Хаджиме. Волосы на затылке зашевелились.
Ивайзуми чуть заметно улыбнулся.
