Хроники Арли. Книга вторая. Кто Я?

Я проснулся. Открывать глаза или не торопиться? Может, стоит притвориться спящим и какое-то время понаблюдать за обстановкой? Знаете, если жизнь все время долбит по темечку, поневоле научишься осторожности. Впрочем, те несколько минут, что я вслушивался в окружающую тишину, ничуть не прояснили картину. Где бы я ни находился, вокруг ни души. Либо те, кто за мной наблюдает, как следует затаились. Если надежды на слух не оправдывались, то обоняние расстаралось вовсю: меня окружал мощный запах сушеных трав. Он оказался настолько силен, что на секунду мне показалось, будто я угодил в цветочную лавку с гербариями. Резкие и едва заметные ароматы перемешались друг с другом, превратившись в убойный, ни с чем не сравнимый букет. Несколько минут я развлекал себя тем, что пытался понять, что может так пахнуть, но игра быстро наскучила. Ботаника — не самая сильная моя сторона даже на том свете, чего же говорить про этот. Я осторожно приоткрыл глаз, краем сознания отметив, что левый, ныне незрячий, в последние дни стал сильно чесаться. Или к перемене погоды, или все-таки слова князя не пустой звук и мой организм начал наводить порядок на своей территории. Признаться, в глубине души я уже почти свыкся с мыслью прожить всю жизнь с плоской картинкой. Мне вспомнился князь, его скупые советы и пояснения. Какие ещё силы могут быть мне подвластны? Почему бы встречающим не сделать инструкцию: убийца, тип персонажа — легендарный, воскрешение — раз в две тысячи лет… Ухмыльнувшись этой идее, я подумал, что хватит предаваться мечтам, пора переключиться на реальность. Самый первый вывод напрашивался, который напрашивался: если над головой имеется потолок, значит, до деревни мы все-таки добрались, хотя дело, как известно, в деталях, и вот их-то я как раз и не помню. Последнюю треть дороги Аридил ехал бок о бок со мной, поддерживая и оберегая. Мое тело превратилось в куклу без подставки — заваливалось набок, едва обретя равновесие. Я смутно слышал, как Оррик с кем-то ругался, требуя передышки. Действительно, восемь часов в седле — это в моем положении практически путь в могилу. Несколько раз инквизитор предлагал оставить отряд, но я видел, с каким сожалением он говорит, и упрямо мотал головой. Ну должна же эта дорога когда-нибудь закончиться? Эльф поглядывал на меня со всевозрастающим беспокойством, но Оррика пока не поддерживал — и на том спасибо, спорить с двумя я был не в силах. Далее — потемки. Укатали дедку крутые горки, или как там оно говорится. Приподнявшись на локтях, я присвистнул от удивления: оказывается, мое почти бездыханное тело уложили у окна «солдатиком» на длинную, узкую лавку, сколоченную из кривых, почти не ошкуренных досок. Как же надо было вымотаться, чтобы с таким рюкзаком, как у меня, заснуть на спине, не свалиться с этой жердочки и не почувствовать некоторого неудобства. Это вам не горошина под семью перинами. Рекорд? Рекорд! Настроение выползло из нижнего сектора, — учитывая обстоятельства, все совсем не так плохо. Я уселся на лавке, озадаченно потерев лоб. Повторялась одна и та же история: я просыпаюсь в совершенно незнакомом месте. Маленькая комнатенка вокруг, справа окно, по размеру напоминающее отдушину, затянутое чем-то похожим на почти непрозрачный, серый с разводами пластик (в Рогоне вроде бы у всех были стекла), слева дверь, точнее проем, не имевший ни малейших следов петель. Стены из грубых досок с заусенцами, щелями и дырками из-под сучков, а под окном, когда лежал, я нащупал тяжелые полукружья бревен — каркас внешних стен. Мне повезло, что есть крыша над головой, вот бы ещё узнать, чья она и где все остальные. Из давнего-давнего детства, когда поездка на дачу служила индульгенцией для всех проделок и засчитывалась прогибом, я примерно представлял себе, как должен выглядеть сарай. Вот на сарай мое теперешнее жилье и походило больше всего. Или на жилище безумного дворника, который на досуге занимался тем, что коллекционировал метлы. Огромное количество разных по форме и виду веников висело под потолком на веревках, в слабом свете напоминая скальпы безумных панков после просушки. Надеюсь, владельцу этого добра не придет в голову наведаться сюда с топором. Куда я от него денусь в таком домике с окнами размером со спичечный коробок? Я потянулся, заранее предчувствуя, что за столь долгое время пребывания в седле мне придётся придется расплачиваться какими-нибудь болячками, и с удивлением обнаружил, что не чувствую последствий безумной гонки. Нигде не болело, не тянуло, не ныло. Выходит, утро все-таки мудренее вечера. Предки знали толк в сне, отправляя гостей сперва на боковую, а уж потом приступая к расспросам. Кстати, в сказках еще упоминают про пир на весь мир. Вот от чего я сейчас бы точно не отказался, так это от хорошего завтрака. Бекончик с омлетиком и апельсиновым соком пришлись бы как нельзя кстати. Ладно, сойдет даже геркулесовая каша с молоком и вареньем. Отложив мечты о еде на потом и погрозив кулаком бухтевшему возмущенно желудку, я поднялся с лавки и с удивлением обнаружил, что одним незнакомым местом история не ограничивается. Я вновь не в своей привычной одежде, а в той же самой хламиде, что и в первый день своего пребывания на Арли. Меня прошиб холодный пот. Неужели опять?! Я вскочил, чтобы в следующий момент, споткнувшись, растянуться на полу. Ругань, как вы знаете, в таких вещах незаменимый помощник, так что особенно в выражениях я не стеснялся. Впрочем, минуту спустя обнаружилось, что история повторяется, но с оговорками — кто-то сложил мои вещи прямо около ложа. Тут же стояли ботинки, об которые я зацепился. Не вставая с пола, прижав к груди обувку, как будто это мешок с бриллиантами, я долго и упоительно, но беззвучно хихикал (вы же помните про дворника с топором?). Скинув рубаху, в которую меня нарядили, я переоделся в свою одежду и сразу почувствовал, что ко мне возвращается прежнее самообладание. Вряд ли кто-то будет оставлять мне мои вещи, желая недоброго здравия. Впрочем, одежда — это детали, гораздо важнее, сколько я проспал. Зная свой организм так, как теперь знал его я, подозреваю, временем он распоряжался на свое усмотрение. Я мог проваляться и час, и двое суток. Если учесть нагрузку, которую я с честью не перенес, то будь я даже провидцем, не взялся бы предположить, сколько здесь провалялся. Следовало поскорее найти своих! Да что я говорю? Следовало найти хоть кого-то, чтобы узнать, что происходит. Интересно, уговорили ли мои спутники отца Поля задержаться в деревне, пока я отсыпаюсь в чулане, или те послали их подальше и продолжили путь без нас? Вообще-то семеро одного не ждут. Захотят ли пятьдесят воинов сидеть без дела ради одного или даже половины нормального человека? Представляю, как будет недоволен Оррик, если ему придётся вступаться за ненастоящего слугу. Из комнатушки проход вел в коротенький коридор, туда же выходили ещё три комнаты. Для порядка я заглянул в одну, дверь у которой также отсутствовала: помещение оказалось забито все теми же связками трав, к ним добавилось несколько десятков мешков, закрывавших своими тушами целую стену, все остальное хозяева завалили и вовсе бесформенными тюками. Кроме окна, здесь также отсутствовал даже намек на лавку, из чего я пришёл к выводу, что, скорее всего, тут могут положить спать только такого же везучего человека, как ваш покорный слуга. Передвигаться по незнакомому дому в темноте, если к тому же хозяева не слишком привыкли к порядку, мне было не привыкать. Тьма оказалась не идеальной, как в тех пещерах. Внешние стены просвечивали дневными полосками, через которые свет понемногу проникал в это царство сухой травы. Вскоре мне удалось отыскать и выход. Контур двери чётко обозначался щелями, словно прорезанными лазерным лучом. Пару раз споткнувшись, я уперся в нее плечом. Мое желание оказаться снаружи настолько сильно подталкивало в спину, что в плече что-то хрустнуло, и я, все равно счастливый, вывалился на свет. После полутьмы амбара отчаянно слезились глаза. Слепой, почти как щенок после родов, я все-таки разглядел, где очутился. К счастью, это все-таки была деревня. Передо мной стоял дом, я бы даже сказал «усадьба», но для усадьбы в моем понимании этой здоровенной одноэтажной избе не хватало блеска и аккуратности, несмотря на все попытки хозяев украсить его резьбой. Дом расплылся в стороны, словно раздобревший хомяк, у которого за одной складкой просматривалось еще три. Ажурные украшения на коньке крыши смотрелись балетной пачкой на даме из клуба «те, кому за сто». Я повстречал парочку таких на одной из тусовок и с тех пор больше в тот гадюшник ни шагу. Надо отдать должное изобретательности хозяев, они постарались на славу. Ну, как могли. К основной части — срубу, укрытому толстым слоем соломы, — пристроилось ещё несколько, выполненных с разной степенью аккуратности из совершенно разного материала, начиная от толстых досок и заканчивая потрескавшейся от времени глиной, отчего строение выглядело этаким Франкенштейном, детищем безумного гения строительного мастерства. Потемневшие от времени и погоды кольца бревен угрюмо выглядывали из стен. Чем ближе я подходил, тем более старым казалось строение; как шевелюра у древнего старика, из-под швов клоками торчала пакля; глина отламывалась целыми пластами, оставляя светлые пятна и выбоины там, где совсем недавно была относительно ровная стена пристройки. Дом выглядел, как человек, который без опеки не в состоянии за собой ухаживать. Вот и первые отличия, встретившие меня по другую сторону каменного моста. Все деревни, которые мы проезжали, пересекая территорию Торговой Автономии, если и не дышали достатком, то говорили каждому, что хозяева крепко держат в руках хозяйство. Что тут скажешь, во многих домах были застеклены окна, хоть и материал не отличался особым качеством. Здесь даже в этом большом доме окна были забраны тем же, чем и в амбаре. Подозреваю, что пластик тут ни при чем. Сам дом стоял нараспашку, но хозяев не было видно. По широкому двору, основательно вытоптанному и потому казавшемуся местом стихийной парковки, беспечно бродили куры и гуси, гогот стоял основательный, птица поглядывала на меня с подозрением, видно, не слишком доверяя чужим двуногим. На крыльце сушилось бельё одного цвета, в основном рубахи, штаны висели с основательно отвисшими коленями, как бывает, когда владелец проводит в них дни и ночи. Поблизости в ряд выстроился нехитрый садовый инструмент: лопаты, вилы, грабли и ещё несколько непонятных приспособлений — все было тщательно вычищено, хоть и не блестело новенькой краской. Я огляделся вокруг, но так никого и не обнаружил. Никто не вышел из дома, не встретил подозрительного незнакомца, расхаживающего по двору. Даже собаки не лаяли, хотя кое-где валялись следы их пребывания: обглоданные кости и погрызенные на концах деревяшки. Все это мне напоминало сюжет из дешёвого фильма ужасов. Куда все подевались? В дом я так и не решился зайти: мало ли тут какие обычаи? Сначала вилами в живот и топором по макушке, а потом уже разбираться, кого это принесла нелегкая. Лучше пойду-ка я поищу своих. Не может быть, чтобы в деревне не осталось ни одного человека, а уж про такую свору инквизиторов услышит даже глухой и увидит незрячий. Кто-то да укажет дорогу. Сказано — сделано! Забор, состоящий из двух параллельных жердей и одной перпендикулярной дубины, мог остановить только очень тупую корову. Труднее оказалось продраться сквозь живую изгородь из растения, отдалённо напоминающего виноград, только с большими такими иголками, страшными даже на вид, но чего только не сделаешь ради свободы. Я едва не вырвал рукав и заработал глубокую царапину на щеке, зато выбрался из местного замка Иф. Я заблудился. Нет, правда! Потерялся, как пятилетний ребенок. К такому нагромождению домов, домиков и домишек не подготовит никакой Интернет. Да и нет тут такого. Мы все привыкли, что, куда бы мы ни попали, нас ждут прямые, по линейке отчерченные дороги, правильные улицы, вдоль которых жмутся дома, сады за забором, калитки, ворота. Здесь были одни дома. Это я еще громко сказал. Одноэтажные хижины, все унылые, как на подбор, возведенные, где придется и из чего придется, покосившиеся и щербатые. Они росли в разные стороны, как бородавки на уродливом лице. И все были пусты. Бродили по улице куры, копались в помоях свиньи, я даже слышал слабое блеянье неподалеку, вот только и здесь ни души. Я рискнул заглянуть в один дом. Спартанская обстановка показалась бы роскошью в сравнении с тем, что предстало моим глазам. Земляной пол, перекошенный стол из разных по толщине досок с сучками, две лавки, большая корзина с тряпьем, сплетенная из ветвей в прошлом веке, — вот все, чем мог похвастаться здешний хозяин. Я обернулся на шорох и замер: откуда-то из угла ко мне повернулось лицо. Наверное, это была женщина, хотя и не поручусь. Бледное пятно походило на лицо человека неопределённого пола, годам которого наверняка позавидовал бы даже сенатор Палпатин из фильма «Звездные войны». На меня смотрели широко распахнутые слепые глаза, беззубый рот шелестел, смыкался и размыкался, но оттуда не вылетало ни звука. Я в ужасе уставился на сморщенную, трясущуюся почерневшую руку, тянущуюся ко мне, словно затем, чтобы забрать душу. Во мне забурлило, будто в животе заурчал кальян, я пару раз хлопнул единственным глазом, и меня словно ветром оттуда сдуло. Я не помнил, как ноги вынесли меня из этого жуткого места. Далеко не сразу мне хватило духу остановиться, чтобы вытереть рукавом выступивший на лице пот. Что это было?! Чего я так испугался? Да фиг его знает, но я так не дрожал, даже когда на меня шел людоед. Чертова бабка! Или дедка! Мне только до кучи начать заикаться, что после подобных картин не кажется чем-то невероятным, и все — место у инквизиторов обеспечено. Будут выставлять на ярмарке в назидание. Я оглянулся, но так и не смог узнать дом, из которого так позорно бежал. Все они на одно лицо. Или на один фасад — черт его разберет, — эти строения с виду не отличались от их обитателей. Где же все трудоспособное население? И где Оррик с эльфом? Где армия из пятидесяти человек, наконец? Могли бы… Тут я осекся: ну и чего бы они могли? Отправить мне смс? Черкануть на Вацап? Да я даже читать не умею! Кстати, а почему мне не пришло на ум это раньше? Эльф топчет землю уже пятьсот лет, наверняка сумел выучиться грамоте за это время! И своей, и человеческой. Как будет возможность, надо его потрясти как следует. Я уже знаю, что учить он умеет, так почему бы ни брать у него еще и уроки письма? Я ещё какое-то время бродил по пустой деревне, натыкаясь на негостеприимно распахнутые двери, но от одной мысли повторить свой опыт меня била дрожь. Ну уж нет! Обойдемся на сегодня без приключений. Остановившись, я стал прислушиваться, в надежде, что хотя бы что-то откроет секрет, куда подевались жители этой деревни. Если меня подводят глаза, может, стоит довериться слуху? И он не подвел! Где-то на грани слышимости, словно отзвуки затухающего эха или шума прибоя, спрятавшегося за горой, моих ушей коснулись звуки голосов множества людей! Я чуть не подпрыгнул. Наконец-то! Пустая деревня пугала до дрожи в коленках. Я, насколько мог, прибавил ходу, мысленно отдавая должное мастеру Трию, не зря, эх не зря я так носился с заказом, а потом ещё уговаривал Оррика на одну пару ботинок. Красотой и элегантностью обувка не отличалась, зато носкостью и практичностью давала сто очков вперёд любой современной модели. Специально подобранная подошва с лёгкостью компенсировала разницу правой и левой ноги, практически убрав хромоту. Я вновь чувствовал себя человеком. Десять минут скорой ходьбы вывели меня за околицу. Я так торопился, что последние метры летел вприпрыжку, словно приближающийся гул множества людей в последний момент мог от меня сбежать. Я сразу понял, что оказался за пределами деревни. Последние строения остались за спиной, а передо мной открылась картина, достойная пера живописца. Холм, к которому одним боком притулилась деревня, начинался сразу за околицей. И сейчас, находясь у самого его подножия, мне удалось оценить размеры. Он, наверное, был даже побольше того, на котором стоял Рогон, первый город, увиденный мной на Арли. Весь народ собрался здесь. От мала, так сказать, до велика. Фигурки людей усыпали склон так густо, что издалека стали похожи на муравьёв, правда, в отличие от своих трудолюбивых собратьев, вечно пребывающих в движении, люди замерли, практически не двигаясь с места. Отсутствие движения с лихвой покрывалось энергичными голосами собравшихся. Такой страшный галдеж, который они подняли, я должен был услышать давно, но когда хочешь изо всех сил отыскать одно, пропускаешь мимо другое. Так и я, слишком сильно хотел увидеть людей, а нужно было хорошенько прислушаться. Как я уже сказал, здесь собралась вся деревня. Не взяли, наверное, только тех, кто не мог передвигаться самостоятельно и рисковал развалиться по дороге. Я оглядел толпу, которая поголовно наблюдала за вершиной холма, и с ухмылкой подумал, что в эту глушь, скорее всего, заехал «Рамштайн». А чем ещё объяснить такое столпотворение?! Какое другое зрелище может обеспечить стопроцентную явку? Оказалось, ещё как может. — Добрый человек, — я подергал высокого крестьянина за рукав. Он стоял вместе с семьёй, приобняв жену, а на его шее беззаботно болтала босыми ногами малютка в свободном сарафане. Вряд ли ей исполнилось больше пяти. Она изо всех сил крутила головой и время от времени, словно леденец, совала в рот большой палец. Наконец на меня обратили внимание. Человек на секунду сосредоточился на моем лице и уже раскрыл рот, чтобы ответить, но тут все встало на свои места. Он взглядом зацепился за горб, и в глазах его полыхнуло знакомое выражение. Я, в общем, подозревал, что мой вид не слишком располагает к беседе обычных людей, но чтоб настолько… В городах обращение деликатнее, чем в деревне, где прямых и бесхитростных абсолютное большинство. Для меня это оказался сюрприз, естественно, не из приятных. Но отступать было поздно. — Добрый человек, — повторил я, — не подскажешь ли, к чему здесь столько людей? Я вытерпел ещё один далеко не доброжелательный взгляд. На этот раз меня осмотрели гораздо внимательнее и чуть-чуть смягчились: к счастью, бомжом я не выглядел. С бродягами вообще разговор короткий. — Ведьму жгут, — процедил сквозь зубы крестьянин и отвернулся. Я мысленно присвистнул: это что же, живого человека на костер?! Хотя чему удивляться? Когда меня жгли раскаленным железом, не удивлялся, а сейчас прямо разинул рот. Издержки эпохи: инквизиция, дыба, испанские сапоги — и это далеко не весь список. Да что там говорить, я сам только что убил человека, и все, что сделали окружающие, — похлопали меня по плечу, «молодец», мол, вот тебе его меч. Да-да, я теперь обладатель отличных доспехов и какого-то навороченного меча, с которым не знаю, что делать. Для меня он слишком тяжел, так что не имело смысла оставлять его даже «на вырост». Оррик же советовал не продавать, потому что нормальную цену я не возьму — у людей в этой глуши просто не хватит денег, чтобы достойно со мной расплатиться. Лучше придержать до столицы, там, по его словам, шанс на хорошего покупателя будет заметно выше. Народ тем временем вокруг оживлённо переговаривался. Люди поднимали детей повыше, словно там впереди показывали представление цирковые артисты, а не в пламени будет сгорать человек. Я рискнул включить свое зрение и окинул глазами холм. Удивительная вещь, если у подножья, рядом со мной, никаких особых страстей не наблюдалось: обычный винегрет из скуки, раздражения, страха, надежд и глухой злости — все то, что можно увидеть и в повседневной жизни, то к вершине холма картинка кардинально менялась. Облако из эмоций густело, разрасталось, сливаясь в насыщенную, однородную массу, и постепенно принимало другой цвет. Из всей этой палитры рождалось нечто темное, мрачное и до икоты пугающее, как будто с неба вниз скатывается грозовой фронт, вздымающий вверх свои первые волны. Над самой вершиной он словно зажил своей жизнью, из мрачных, тяжелых цветов закручивалась воронка. Медленно, но верно она расширялась. Я с таким никогда не сталкивался, поэтому наблюдал за явлением с ужасом, к которому примешивалась немалая толика восторга. К чему приведёт такая штуковина? К оргии? Массовому жертвоприношению? Я внезапно опомнился — фиг с ней, с оргией, что оно сотворит со мной? Ведь у моей способности есть слабое место: восприимчивость к внешним воздействиям тоже возросла многократно. Срочно, не обращая ни на что внимания, я зажмурился, изо всех сил представив, как меня окутывает радужный щит. Я научился им пользоваться, но с практикой не задалось: одно дело — закрываться от мыслей двух человек; здесь же мне сразу предстоит защищать диссертацию, перескочив через контрольные и экзамены. Я сосредоточился ещё сильнее, и вокруг меня засверкал второй, даже более мощный контур. Этому я научился совсем недавно, проверяя свои способности. Эти оболочки видел только я один, и мне они представлялись мыльными пузырями, слегка искажающими свет. Напор эмоций сразу ослаб, превратившись в шум моря, доносящийся из-за приоткрытой двери бунгало. Когда я распахнул глаз, с некоторым облегчением понял, что всем присутствующим не до меня. Можно было станцевать джигу или отстучать каблуками зажигательный ритм, и то остаться незамеченным. К счастью, моя защита заработала, поэтому можно было расслабиться. Я только сейчас заметил, что взмок так, будто пробежал километр на время. Выходит, эти фокусы выматывают не меньше, чем скачки на лошади! От дальнейших размышлений меня отвлекла оживившаяся толпа, наверху раздались крики. Я вытянул голову, но с моим ростом только смотреть через головы, скорее, я тот самый подросток, что бегает вокруг и пытается втиснуться между колен. Я поискал глазами крестьянина: тот стоял на прежнем месте, что-то втолковывая своей жене, невзрачной и некрасивой женщине с волосами, собранными в пучок. Попросить его, что ли, посадить на шею меня? Это должно быть забавно. Интересно, как бы я сам отнёсся к подобной просьбе? Наверху началось шевеление. Народ загалдел еще громче, и масса людей пришла в движение. Откуда-то справа раздались крики и ругань, люди подались в стороны, и моему взору открылась процессия: стройная девушка чуть старше меня прежнего, пепельно-серые волосы развеваются на ветру, взгляд широченных глаз устремлен вперёд, и легкая улыбка блуждает на приоткрытых губах. Благородными чертами лица и гордой осанкой можно было бы восхищаться, если бы не мрачное сопровождение: ее окружало по меньшей мере шесть человек с длинными кольями, остриями едва не касающимися бледной кожи. Ещё четверо удерживали веревки, которыми она была связана так, что могла передвигаться лишь небольшими шажками, отчего ещё больше казалось, что она ступает по воздуху, не касаясь земли. Вокруг зашуршали тихие голоса. В них мне послышался страх, смешанный с завистью, в некоторых отчетливо скреблась ненависть. — Ведьма… ведьма… Мне показалось, или женские голоса перевешивали мужские? Приглядевшись получше, я обнаружил, что незнакомка не в лучшей форме. Следствие изрядно над ней потрудилось. От ее былого наряда остались лохмотья, на щеке чернела царапина, а на обнаженном плече остался кровоподтек. Но она словно не замечала толпу, величаво ступая навстречу своей судьбе. Я вздрогнул: только сейчас я вдруг до конца осознал, что оказался в другом времени и на чужой планете. Мужчины могут убивать друг друга, нас можно жечь и пытать железом, нас можно бить и унижать, но ведь и мы можем дать сдачи. Что в состоянии сделать девушка против такой толпы? Я не знаю, может, она ела младенцев и запивала их кровью, но вот так, найти свою смерть на костре… А может, я всюду не прав, потому что до сих пор не встречал на пути свою ведьму, которую без сожалений поволоку на костер? Вспомни, Иан, в каком ведомстве тебе предстоит работать… Конвоиры откровенно ее боялись, об этом буквально кричали их ауры, но в самом центре этого чувства клубилась жирная точка — ненависть. Они не только тряслись от страха перед ведьмой, но и ненавидели ту, что сейчас оказалась полностью в их власти. Когда ты волен что угодно сотворить с тем, от кого тебя раньше бросало в дрожь, ты непременно воспользуешься своим преимуществом. Я перевел взгляд на девушку, первый взгляд оказался обманчивым: я не смог определить, сколько ей лет. Секунду назад я принял ее за ровесницу, а сейчас она показалась мне гораздо старше. Колдовство? Или просто женские чары? Она подходила к тому месту, где стоял я, все ближе и ближе, и только сейчас мне пришло в голову, что не видно ее эмоций. Воздух над ней оказался девственно чист. Она не просто ничего не боялась, вовсе нет, в ней действительно не было чувств. Словно она уже умерла. С таким эффектом я тоже раньше не сталкивался, вполне возможно, ее накачали наркотиками, чтобы не устроила что-нибудь напоследок. В какой-то момент я понял, что ее шаги словно перезапустили мое сердце. Это чувство оказалось столь неожиданным, что заставило меня вздрогнуть. По мне словно прошлась волна, будящая ото сна, отрезвляющая, заставляющая шире раскрыть глаза. Где-то в глубине просыпалось чувство, которое я пока не мог описать. В любовь с первого взгляда я никогда не верил, и мне не с чем было сравнить. Одно я осознал: между нами должна быть связь. И эту связь собираются сжечь. Ноги сами понесли вперёд. Я едва успел втиснуться в накатывающую, как волна, толпу, оказавшись в самой ее середине. За мной каменной ловушкой смыкались люди. Даже несмотря на двойную защиту, до меня долетали обрывки эмоций, и мне приходилось расталкивать их, прикладывая дополнительные усилия. Это сбивало с мысли, мешало оценить ситуацию. Нас волокло к вершине холма, и мне ничего не оставалось, кроме как спешить вместе со всеми, чтобы не оказаться под ногами толпы. Подняв раз глаза, я больше наверх не смотрел: та самая туча схлопнулась над головой, и мне стало страшно, что ее вид может лишить меня тех невеликих сил, что у меня оставались. Вокруг бурлило море людей: недовольные, злорадные, перекошенные от ненависти лица. Мужчины и женщины, в одинаковой степени затаившие недоброе, и теперь эти чувства выплеснулись на их лица, ничем не сдерживаемые, словно именно в эту минуту больше не нужно соблюдать приличия, отринув в сторону все человеческое. Нас провожали такими взглядами, что мне все больше представлялись опрометчивость и безрассудность моего поступка. С одной стороны, я чувствовал связь с этой девушкой, которую вели на костер. Пленницу дергали из стороны в сторону за верёвку, как будто ее величественная походка оскорбляет достоинство ее конвоиров. Я ничего не мог поделать со своим ощущением, будто эта связь крепнет с каждой секундой. С другой стороны, моя часть, отвечающая за рассудок, все громче умоляла прийти в себя, опомниться, ибо потом может быть поздно. Несмотря ни на какие мысли, я продолжал шагать вместе с процессией, затесавшись в задние ряды. Надо же, а я ещё считал себя здравомыслящим человеком. Рисковать ради неизвестного человека? И чем? На кону ведь не деньги, а кое-что более ценное. Тем не менее противиться силе, толкавшей вперёд, я не мог. Ближе! Нужно подобраться ближе! Тут будто кто-то переключил каналы, и в девушку, словно камни, полетели проклятия. Но и это не лишило ее хладнокровия, она по-прежнему шла дальше, влекомая путами, и сбивала шаг, лишь когда ее конвоирам начинало казаться, что это их ведут на костер. Мне давно стало страшно. Будь у меня во рту деревяшка, я, наверное, с лёгкостью ее перекусил, а так лишь скрипел зубами. Не знаю, сколько длилась дорога, — мне показалось, что даже вечность для этого слишком мала, — мы очутились на самой вершине. Здесь, вопреки ожиданиям, могло вместиться довольно прилично народу, холм наверху оказался плоским, как будто специально подготовленным для такого рода зрелищ и представлений. В самом центре стояла странная конструкция, собранная из бревен, одно из которых концом упиралось в небо. И все это ради одного человека?! Да здесь можно сжечь полдеревни! Квадратная площадка была размером с хорошую сцену, на которой без стеснения провела бы концерт любая из известных мне групп. Туда-то ее и вели. Подталкивая тупыми концами копий, девушку затолкали наверх по лестнице, размер которой не слишком-то подходил для такой площадки. Вдобавок на ней отсутствовали перила, так что подниматься следовало вдвойне осторожно. Впрочем, копейщиков вряд ли интересовала чья-то безопасность, кроме их собственной, а девушка неожиданно грациозно взлетела по крутым ступенькам, как будто поднималась на подножку украшенной золотом кареты, а не на эшафот. Следом, кряхтя, забрался грузный, пожилой дядька в длинной рясе. Он недовольно зыркал по сторонам, поддерживая полы одежды, за ним полезли те самые ребята с копьями, вот кому опасный подъем оказался совсем нипочём: они улыбались и сыпали шуточками, правда, слов было не разобрать. На площадке их уже ждали. Такой же человек в рясе, но гораздо моложе и явно ниже по рангу. Может быть в таком селе инквизитор? К стыду своему, я об этом не знал и спросить не успел, да и в другое время вряд ли бы мне пришло в голову об этом поинтересоваться. На кой лишняя информация? Теперь жалеть было поздно, а спрашивать местную публику — значило привлекать излишнее внимание: кто его знает, к чему приведет любопытство?! Тем временем оба священника повели несчастную к вертикально установленному шесту. Она и не думала сопротивляться, ступая с такой улыбкой, будто ее провожают на бал. Я невольно восхитился выдержкой пленницы, а с другой стороны, что она могла сделать? Вокруг толпа народа, не убежать, не спрятаться. Разве что можно наколдовать что-нибудь убойное напоследок. Она же как-никак ведьма?! Если это случится, позиция может оказаться небезопасной: я фактически прижат к сцене, благодаря своим усилиям пробившись к самому краю помоста, который оказался мне по шею. Впрочем, мысль мелькнула и исчезла, всем моим вниманием завладело происходящее. Странно, но желающих взобраться на помост я больше не видел. С вызовом поглядывающие на толпу парни с копьями остались практически без работы. Они расхаживали по кругу, покрикивая на самых ретивых, иногда с угрозой потрясали оружием, но большего и не требовалось. Народ не то чтобы успокоился, вовсе нет, он замер в зловещем предвкушении. Все внимание толпы обратилось на пленницу. Вряд ли тут жгут женщин каждое воскресенье. Я пребывал в смятении. Ощущение, что наша встреча отнюдь не случайна, глодало меня все сильнее. Что-то внутри требовало действий, разрушения зловещих замыслов, я был уверен, что должен вступиться за женщину, но все это вместе противоречило нарастающему чувству самосохранения, которое вязало язык и опускало руки. Как быть?! О, Господи, дай мне решимости! Я, наверное, первый раз за всю жизнь обратился за помощью к высшим силам. Тем временем священники довольно уверенно закрепили пленницу у столба, и по их знаку из толпы, окружающей сцену, вылезли трое и принялись затаскивать наверх приготовленный заранее, связанный в аккуратные вязанки хворост. Вот и дровишки — дело точно идёт к развязке. Если и предпринимать что-то, то нужно делать это сейчас. Я закрыл глаза: решаться или же отступить?! Жить ей, или мы умрем вместе? У меня еще оставался выход, хоть я и поклялся себе больше не умирать, но все-таки для меня это не фатальная смерть. Пленница же умрёт окончательно, и я ее потеряю. Но вспомнив, к чему приведет смерть, я отогнал эти мысли — повторения пройденного мой разум просто не выдержит. Ну же! Я выбросил вверх руку, чтобы привлечь внимание священников, хоть пока и не знал, что говорить. Пусть опять будет экспромт, хоть это и последнее средство, к которому следует прибегать, если речь заходит о жизни и смерти. В следующий момент мой единственный глаз заметил ЕЕ. Я застыл на месте с распахнутым ртом, так и не успев вытолкнуть из себя ни слова. Она стояла справа, метрах в семи от меня, и спокойно смотрела на эшафот, в ее глазах я не увидел ни капли тех чувств, что творились и изливались вокруг, только спокойствие и уверенность. Неброское платье нисколько не выделялось в толпе, платок, небрежно наброшенный на голову, тем не менее полностью укрывал волосы, собранные на затылке в упругий пучок. Правильное лицо не выдавало волнения, а на губах играла едва заметная глазу улыбка. Она не смотрела по сторонам, ее взгляд был устремлен на несчастную, которая спокойно принимала свою скорую участь, и в точности такая улыбка повторялась на лице девушки, прикованной к жертвенному столбу. Я ещё больше разинул рот, ибо не только улыбка, но и взгляд, и даже глаза — все в ней указывало на общую кровь, как если бы первая приходилась сестрой второй. Я моргнул: такого точно не может привидеться и во сне! Я видел перед собой двух одинаковых женщин, только одну вот-вот должны передать жаркому пламени, а вторая с улыбкой наблюдает за творимым бесчинством! Как уместить в голове?! Ведь они явно сестры, такое сходство не представлялось мне без родства крови. Как можно отдавать на смерть человека, который тебе всех родней? Должно быть, от удивления и возмущения я потерял голову и стал проталкиваться прямо к ней. Мысль, не дававшая мне покоя спокойно смотреть за казнью, наконец оформилась в голове: нужно немедленно разобраться, почему лишь одной из них гореть на костре, тогда как вторая с улыбкой будет на это смотреть. Я должен выяснить это прямо сейчас! Чувство неправильности происходящего накрыло и обернулось против меня. Меня, наконец, заметили. — Колдун! — взвизгнуло рядом. — Карлик! Урод! — Я видела, как он колдовал! Моему отчаянному желанию оказалось не суждено исполниться: я не дошел до цели двух метров. Сначала толпа расступалась, как море отходит в отлив, — страх перед неведомым колдуном на миг сделал то, что не в силах сделать ни одно оцепление. В следующее мгновение пришёл откат: люди качнулись обратно, жажда отомстить за минутную слабость пересилила страх. Задние, как обычно, подзадоривали передних. Я оказался зажат так, что не пошевелиться. Ко мне потянулись руки. — Держи! — Он бежит! Множество пальцев вцепились в мою одежду, словно щупальца безумного чудища. Да это и было то самое чудище — толпа, не знающая ни жалости, ни раскаяния. Меня скрутили меня по рукам, я понял, что влип, а вокруг разразилась самая настоящая буря. В глазах потемнело от боли — люди вокруг не отличались манерами, меня довольно бесцеремонно выбросили на сцену, словно огромный великан пожевал и выплюнул свою жертву. По-моему, краткий миг пребывания в толпе не прошёл даром: мне успели пересчитать ребра, жаром наливалось лицо, и раскалывался от чьей-то крепкой руки затылок. Заодно пострадала моя защита от наведенных эмоций — толпа практически разорвала одну из сфер. Итогом полета оказалась повязка, сорванная с головы, и толпе открылась пустая глазница во всей ее красоте. Мир вокруг ахнул множеством голосов. — Одноглазый колдун! — Видно, его уже жгли, да не дожгли! — Так мы сейчас! — Давай его! — На костер! — Он пришёл за своей ведьмой, вот пусть ее и получит! Дело принимало совсем скверный оборот, запахло жареным. Я сцапал повязку, которую толпа выплюнула следом за мной, и, не обращая на боль в груди, вернул ее на прежнее место. — Зачем ты пришёл, колдун?! — прозвучал сзади хриплый голос, и я немедленно развернулся. Мне в лицо уставилось несколько копий. Лица людей выражали не только испуг, но и решимость. Вот теперь я вляпался по-настоящему. Кроме копейщиков, на меня с настороженным ожиданием взирал пожилой священник, в глазах которого не было ни капли страха, в отличие от его подчиненного, который поглядывал из-за плеча старшего с опаской. — Ты пришел за своей слугой?! — нехорошо улыбнулся священник. — Если так, меня изумляет твоя самонадеянность! — Я не колдун! — ответил я и сам понял, что голосу не хватает твердости. Что для семнадцати лет вполне объяснимо, но для того, чтобы вывернуться из ситуации, может и не хватить аргументов. — Я приехал в деревню вместе с главным инквизитором Полем. Священник склонил голову набок и изобразил удивление. — Я не замечал тебя среди Чистых Братьев. — Должно быть, мне стало плохо на подъезде к деревне. Я совсем не помню последнюю часть пути. Очнулся в каком-то сарае и решил найти своих. — Так их здесь нет, они уехали. Вот же гадство! Значит, не дождались, сделал неутешительный вывод я. Но ведь должны были остаться Оррик с эльфом! Они-то не могли никуда деться! Я был уверен, что они где-то в этой толпе. Инквизитор должен меня заметить и, ругаясь на чем стоит свет, вскоре окажется здесь, чтобы в очередной раз вытащить из беды своего непутевого командира. — Мои спутники, инквизитор Оррик и принц Аридил, могут подтвердить все, что я только что произнёс. — Так что же они не сопровождают такого важного человека, как ты? — изобразил удивление монах, позади него кто-то заржал в голос. — Я не знаю, но хочу это выяснить. — Мы это обязательно выясним, — пообещал священник. — Прямо сейчас. — Как же мы это сделаем без них? — я затравленно огляделся, но помощи ждать было неоткуда. — Очень просто, — улыбнулся священник. — Ты сам нам расскажешь правду, мерзкий колдун. Словах священника в первых рядах собравшихся вызвали одобрительный ропот. — Позовите моих друзей, они подтвердят все, что я сказал. — Они собрались рано утром и уехали, ни слова не говоря. Меня словно ударили током. Я растерянно огляделся в поисках поддержки, но в ответ получил такие же взгляды, как и несчастная девушка до меня. Только на этот раз мужские внушали не только страх, но и презрение. Меня словно окунули в грязь, разорвали на части. Сквозь туман сознания я догадался, что внешняя защитная аура развалилась, слишком уж концентрированным оказалось внимание, и чересчур напряжённый акцент на моей персоне. Если так пойдет дальше, то совсем скоро я буду безвольной куклой, пускающей слюни. Что со мной сотворит эта масса людей своей ненавистью и кровожадностью? Боюсь, до костра может и не дойти. Я невольно содрогнулся, и священник воспринял этот жест за проявление слабости. — Вот видишь, колдун, тебе не обмануть слугу богов. В толпе одобрительно зашумели. Я понял, что проигрываю, и есть риск прямо тут явить миру нового правильного Убийцу. Если меня сожгут, через пару минут я вернусь к жизни, воскресну, и тут уж мне ничто не поможет — за меня возьмутся всерьез, окончательно разрушая мечты на нормальную жизнь. Для превращения мне придётся всего лишь дважды сдохнуть перед толпой, а этим развлечением меня с удовольствием обеспечат. — Послушайте, — сжав зубы, чтобы не допустить ноток отчаяния в голосе, промолвил я. — Вы не понимаете, я личный представитель епископа Тука. Мы с моими друзьями едем в Алату. На лице священника при имени инквизитора отразились сомнения. Он явно знал епископа ну или хотя бы слышал о нем. Я почувствовал, что весы качнулись в мою сторону. — Я должен доставить в столицу важные сведения, — принялся я ковать железо, пока горячо. Одно дело — сжечь колдуна и совсем другое — по ошибке спалить личного посланника всемогущего инквизитора. Внутренне я торжествовал: по лицу священника можно было догадаться, что мне удалось заронить в нем семя сомнения, и теперь перспектива попасть под очищающее пламя слегка отодвинулась. Следует избавиться от нее окончательно. — Мы двигались по дороге с моими спутниками, когда на нас неожиданно напали разбойники. Мы вступили с ними в бой, к счастью, мои друзья оказались не по зубам этому сброду, а там к нам на помощь подоспел отряд главного инквизитора, и участь бандитов была решена, — я предложил священнику слегка видоизмененную историю событий, но не думаю, что это играет какую-то роль. — Тогда-то отец Поль и предложил нам следовать вместе. К сожалению, я не слишком приспособлен для скорых переходов, поэтому, едва мы добрались до вашей деревни, упал без сил. Сегодня я проснулся и, отправившись на поиски своих спутников, обнаружил, что остался один, — я обвел толпу жестом. — При всем при этом я довольно молод и ни разу не видел казни. Влекомый любопытством, последовал за толпой. В продолжении моей речи священник с улыбкой кивал, посматривая по сторонам, из чего я сделал вывод, что моя история воспринята благосклонно. Публика вокруг эшафота помалкивала, почуяв, что происходит нечто странное. Меня это более чем устраивало: давление на мою ауру снизилось, что едва не вызвало облегчённый вздох. — Кстати, за что вы ее? — я как можно небрежнее кивнул в сторону пленницы. Священник вздохнул. — Эта заблудшая душа своими действиями сгубила многих жителей этой доброй деревни. Мы, служители церкви, всегда стоим на страже людских законов и готовы прийти на помощь людям, особенно когда дело касается черного колдовства. Значит, все-таки черное колдовство. Себя я, допустим, отмазал, но что делать с колдуньей? Был бы здесь Оррик, я уж как-нибудь смог его убедить отсрочить казнь, но инквизитора рядом не было, а моего слова, боюсь, окажется недостаточно, чтобы выпроводить отсюда всю эту прорву народа со священником во главе. Внутреннее чувство все увереннее указывало на то, что встреча с этой магичкой отнюдь не случайна, однако выхода пока я не видел. Что ж, в очередной раз положимся на случай, он, в отличие от планирования, меня не раз выручал. Я взглянул на священника, который в этот момент разглядывал что-то за моей спиной. — Как жаль, что главный инквизитор уехал отсюда и не может подтвердить ваши слова, юноша. — Он с сожалением посмотрел мне в лицо, и у меня екнуло под ложечкой. — Откуда, говорите, вы держите путь? — Мы выехали из Рогона и едем в Алату. — И вы говорите, что с вами срочное послание от епископа Тука? — выражая озабоченность на лице, поинтересовался священник. — Да, — подтвердил я, почувствовав какой-то подвох, но не понимая, в чем он заключается. — Тогда вы не сочтёте за труд продемонстрировать мне какое-нибудь доказательство ваших слов, ибо подобный маршрут для личного курьера епископа, который должен доставить срочное послание, немного странно, — он выделил сарказмом слово «срочно» и уставился на меня с издевательской насмешкой. — Или и его случайно прихватили с собой ваши друзья? Естественно, никаких доказательств у меня не было. Да я вообще не в курсе, что может предъявить в качестве доказательства курьер инквизиции. И что может быть странного в нашем маршруте?! Оррик как-то обмолвился, что это самая короткая дорога. Все эти вопросы промелькнули перед глазами, а в воображении возникло и резко приблизилось ощущение горящих поленьев под ногами. — Я так и думал, — священник огорченно вздохнул. — Нам не стоило терять столько времени на сказки. Это все мое сердце, не люблю, когда страдают невинные. Он пригладил жидкие волосы на лысеющей голове и уже с совсем другим выражением жестко бросил своим подчиненным: — Привяжите его рядом с ведьмой, сегодня нам нужно поработать вдвойне: мы очистим мир не от одного колдуна, а от двух! Я не верил своим ушам! Попытки сопротивления ничего не дали: меня скрутили в мгновение ока. Мне оставалось только увещевать его словесами, что я и делал. — Придурок! Упырь! Сука ты старая! А ну отпустил меня! Да я тебя… Хватило двух человек, чтобы мгновенно оказаться рядом с той, связь с которой я так жаждал вдруг сохранить. Нечего сказать, сохранил в лучшем виде. Потом мне вставили кляп, но я укусил одного из своих пленителей за палец, и пока тот отчаянно им размахивал, продолжил в прежнем ключе. — Это ошибка, священник! — я понимал, что кричать, в общем-то, поздно, но у меня все ещё оставалась надежда, что мои вопли услышат друзья. — Ты пожалеешь об этом! Оррик! Аридил! По всему телу прошла дрожь. Да, меня долго пытали, и я три месяца наслаждался дымом паленого мяса, вкушал аромат своей собственной крови, словно мне каждый день ставили блюдо, источающее этот притягательный и вместе с тем вызывающий отвращение аромат. Боль грызла меня, отдаваясь в самой последней клеточке тела, заставляя ненавидеть тюремщиков, жаждать вцепиться палачу в глотку и давать самые страшные клятвы. Но любая темница примечательна тем, что узник лелеет надежду из нее улизнуть, а как можно выжить после пылающего под ногами костра? Как передать эти чувства? Меня бросало то в жар, то в холод. Понимание чудовищной ошибки и знание неотвратимости смерти жгло сильнее жара самого сильного огня, хотя он еще и не начинал свой опаляющий танец. — Священник, ты не понимаешь, что творишь! Он обернулся с кроткой улыбкой. — О, не волнуйся, колдун, огонь ещё никогда не мешал вашему племени. Твоя очищенная от скверны душа зазвенит от счастья. — Сука, — я скрипнул зубами от бессилия, — у тебя потом кое-что другое зазвенит от счастья, козел! Священник воздел вверх руки, обращаясь лицом к толпе. Люди взревели от восторга и предвкушения. Когда нам под ноги стали укладывать хворост, сила криков возросла многократно. Я почувствовал, что защита опять затрещала. Это было страшно, потому что я представил, как ее раздавит окончательно, и я буду биться в путах от радости и восторга, когда огонь начнет гладить своими ладонями мою кожу. Я буду вопить от счастья, «звенеть», как сказал это поп, а пламя — глодать мою плоть. В этом островке безумия я вдруг увидел ту самую девушку. Она стояла в том же месте, где я увидел ее впервые, и ее глаза были распахнуты так, будто она узрела сейчас привидение. Наши взгляды соединились, будто столкнулись два потока заряженной плазмы, и с неслышимым грохотом разбились друг о друга. И в ту же секунду из тела незнакомки, туго привязанной рядом со мной, исчезла всякая жизнь. Она безвольной куклой повисла на опутывающих ее веревках, чем привела в негодование старшего священника. А я увидел, как в воздухе разорвалась тончайшая нить, похожая на луч солнца на закате, только с расстояния в локоть я смог ее разглядеть. Она соединяла обеих девушек. — Вот тварь, вздумала потерять сознание! — Он выругался. — Воды принесите! — Так не загорится, — попытался возразить один из тех, кто носил к кострищу хворост. — Ну так лейте на нее, а не на дрова! — рявкнул священник. — А ты не вздумай закатить глазки, — это он уже мне, — а то я напоследок попотчую тебя гвоздями! Я замотал головой, показывая, что буду вести себя смирно, а внутри меня сотрясала дрожь: в глазах и памяти, будоража кровь и заставляя дребезжать от натуги сердце, полыхало яркое пламя, втягивающееся в лицо девушки, скрывающей под тяжёлым платком пепельно-серые волосы. Выходит, так похожих друг на друга девушек связывало колдовство, и сейчас я оказался свидетелем, как оно по каким-то причинам иссякло. Что это было? Зачем? На моих глазах один из помощников пожилого священника притащил ведёрко воды и, испуганно оглядываясь на своего начальника, аккуратно плеснул пленнице в лицо, вода была ледяной, я понял это, потому что несколько капель угодило и на меня. Без толку, холодный душ не подействовал, она по-прежнему безжизненно висела на своих путах. Священник, видя, что верное средство не действует, несколько раз ударил ее по щекам, но и это тоже нисколько не помогло. Он выругался сквозь зубы, затем вцепился ей в шею и с надеждой во что-то вслушивался, мусоля зубами губы. — Сдохла, тварь! — наконец выплюнул он с бессильной яростью. Его помощники съежились от страха; несомненно, такая скорая смерть ведьмы не укладывалась в планы их предводителя. Священник яростно огляделся, словно искал, кого бы посадить на ее место, при этом все присутствующие попятились, видно, им был известен этот пылающий ненавистью взгляд. Наконец он остановил свой бешеный взор на мне. — Не радуйся, колдун, тебе не удастся меня обмануть! — Он, казалось, выплевывал каждое слово. — Ты будешь гореть слишком медленно и успеешь вспомнить о каждом своем грехе! Я смотрел на своего палача и думал совсем не о том. Как так получилось, что этих двух связывало колдовство? Почему одна дала умереть другой? С какой стати они так похожи? Почему у одной отсутствовали эмоции, тогда как другую переполняют? И к моему удивлению, в них нет злобы, ненависти и страха, лишь досада и изумление. Может, передо мной тот случай, когда сестра уничтожает сестру, но с такими ли чувствами это делается?! И вообще, почему мои мысли сейчас о других, когда я вижу человека с горящим факелом над головой? Меня ждёт лютая смерть, а в голове ни одной мысли к спасению. Что-то Оррик запаздывает… Неужто он не успеет на этот раз? Факел приблизился: вот оно, пламя, в котором сгорят мои мысли. Вряд ли теперь мне суждено стать Врагом, о котором нет ни слуха в легендах, мне предстоит продолжить проклятую цепочку. Можно забыть о планах, тихой и безмятежной жизни, впереди меня теперь только огонь и смерть. — Поджигай, чего ждёшь, — рявкнул священник. — А то из-за вас, того и гляди, и этот сдохнет со скуки! Факел поспешно сунули под ноги, толпа взревела, я рискнул поднять голову и увидел гигантскую воронку прямо над головой, мне почудился гул, словно работает тысяча генераторов. Протяжное у-у-у впивалось в душу, так что я не чувствовал жара у ног, а между тем костер разгорался, и первые его языки уже пробовали ботинки на вкус. Черт, без них опять буду уткой, с сожалением усмехнулся я. Страх, как ни странно, уполз, словно змея в свою тёмную нору, оставив лишь весёлую злость. И эта злость со звоном столкнулась с воронкой, отчаянно заскрежетала, заискрила, забилась и выстояла… «Хоть умру не слюнявым дебилом», — мелькнула злорадная мысль. В этот момент все потонуло в ослепительной вспышке.