Руки в петли

Холодно. Эстонский лес. Патриотично. Отрывисто. Снежно. Закидываюсь «Царской» еще до праздника. Выдыхаю пар ртом. В тебя. Почти в губы. Глазами в душу. Падаю на диван. Слышу справа «как же мерзнут ноги!». Твой друг на позитиве, пока топит дом. Минус пять внутри дома — критично. Не собираюсь знакомиться с твоими этими друзьями дольше, чем на один вечер. Но получаю целую жизнь. Пьянею. Улыбаюсь. Л. тянется руками ко мне. Обнимает. Греет. Рассказывает про Украину. В глаза светит снег и твоя канадская рубашка в красную клетку. Хорошо. В зрачках плывет пламя камина и твои слова. Топите баню. До тридцати по цельсию. Сегодня без прыжков в снег. Обнимаю ледяную бутылку водки. Укладываюсь головой на плечо моей уже подруги и молчу. Жду, пока ты холодными руками проведешь по моей щеке, и произнесешь: — Погрейтесь в баньке, там теплее. Теплее становится и на душе. Иду. Вдыхаю горячий воздух до самых легких. Тянет сосной и летом. Расслабляет. Дерево скамейки приятно греет бедра даже сквозь ткань штанов, а стена спину. Единственное, чего мне не хватает — тебя. Л. поддерживает разговор, смешит меня, удерживает от драмы. От падения в настроение «хочу шоу». И я даже не порчу тебе праздник. Не выбегаю к гостям. Не отбираю у них мою водку. Ей плохо в бане. Она ушла в морозилку. Твои гости конченные мудаки, и наша троица коллективно устает. Я бы сказала квартет, но тебе хорошо. С ними. Пока. Твой друг кормит нас пиццей и шашлыком, переодически восстанавливая порядок в доме, называет нас «покемончики», включает для настроения русский шансон. У меня в голове уже плывут алкогольные волны. Как я до такого докатилась? Так глубоко, что даже не жарко в двух кофтах — твоей и моей в парилке. Она предлагает украсть виски. Утаскиваем Red Label и два стакана. Смотрим на жалостливый взгляд обращенный к виски. Слышу сквозь водку в ушах: — Ему же плохо будет в баньке. Как будто нам с гостями на этой даче хорошо. Закатываю глаза. Ты наконец-то вспоминаешь о нас. Обо мне. И приходишь, отыскав коктейльный крупный лед где-то в снегу на своем участке. Приносишь целую кружку к нам в парилку, где играют песни молодости нашей. Вашей. Я выросла в Испании. Во мне уже пару хрустальных стаканов для крепкого наполненных односолдовым больше, чем на мои два пальца, поэтому мне плевать, что ты, одетый в шотландскую клетку, как на моей юбке, разбавляешь чистый скотч колой. И пьешь виски из бокалов под красное вино. Это даже для именинника «ту мач». Но я вижу, как ты расслабляешься и выглядишь чуть счастливее, что я молчу. Всегда ненавидела двойные свидания, но в твоей парилке такая хоршая звукоизоляция, что я почти не слышу крики гостей. И мне хорошо, что мы не единственная парочка тут. И я не вижу ничего кроме твоих голубых глаз напротив, и загадочных взглядов Ж. и Л. слева от нас. Вижу твои губы и в голове всплывает картинка моего бывшего. Шотландца, который выглядел так же, как и ты. И твое имя тоже начинается с буквы «М», и ты такой провискаренный эдинбуржец, что я зову тебя тихо в самые губы — «Мюрич». Воин моря, Развоюй нам наш дом. Только для нас четверых. Пожалуйста. У тебя плывет сознание, и ты не слышишь, как бесцеремонно я намекаю твоим гостям, что пора свалить. В нашем собственной банном мире, мы, как в парном молоке, пылывем по времени. И я успеваю обдумать все прежде, чем твои пьяные губы бьются об мои. Руки под слоем кофт. Пальцы между пуговицами твоей рубашки. Мое «милый». Огонь в глазах. Алкогольный сюр. Жар. Смешинки во взглядах парочки слева. Моя ладонь в твоих распиздяйских штанах. Почти упавший на пол стакан «виски-кола». Твое нежелание отпускать. Большего не надо. Только воздуха. Снега в лицо. Холода. Нас прерывают, и это даже не досада. Следи за дорогим паркетом пола и дешевыми гостями. Я уже даже не пьянею, хотя, пока ты даешь пизды пацандре на кухне, я подливаю виски в твой винный бокал, наверное, четвертый раз, и после Cuba Libre — это утешение моего внутреннего дегустатора крепкого бухла. Ты последний раз заходишь в баню, падая ко мне. Утягиваешь меня на колени. Ладонями гладишь по лицу. У меня ледяные босые ноги и снег тает на стеклах очков. — Я бегала без ботиночек по снегу с Л. — Гордо заявляю, подавая тебе бокал. Пьешь теплое. Забываем про лед. Л. вспоминает, когда хочет пить. Глотает в себя талую воду. А я недавно ела белый снег. Вливаешь мне в губы чистый скотч, а я клянусь, что из одного бокала алкоголь я пила только со своим отцом, потому что мне ближе человека просто нет. В голову бьет сумасшедствие. И ты. Твоя ментальная близость ко мне. Поэтому хватаю тебя крепко за ладонь. Тащу через верандную дверь в снег. Если даже это не делает меня эстонкой, то я не я. Если это не дикая любовь, то это не она вообще. О, Скандинавсие Боги, Мюрич, ты охуенно целуешься, когда мороз до боли сводит ступни, а снег падает на нас с ели. И тает на наших сплетенных губах. Это наш личный посталкогольный метаморфоз. Ведь в нашей стране холодно так, что стынет нефть в жилах. Почему-то даже пьяной вспоминаю, что ель, под которой ты вцеловываешь в меня второе дыхание праздника, у славян считается деревом смерти. И как же хорошо, что я не славянка, потому что этот поцелуй наш лучший. Даже когда ноги действительно нестерпимо жжет, и я ложусь в снег. А потом капаю водой на паркет дома, поедая мясо прямо с разделочного ножа под удивденные взгляды твоих гостей. Я даже вежлива с ними. Ты гладишь меня по голове. И улыбаешься. Свечу свастикой на чехле телефона. Обсуждаем Гитлера. Слышу, что Гитлер не был не прав. И смеюсь про себя. Нет, не был. Иначе собрал бы ты столько левых на своей даче, милый?

***

До финальной драмы остается пять минут.

***

Кто-то огрызается на мою вторую страну. С трудом сдерживаю желание вогнать лезвие ножа в стол по рукоять. Ты сводишь брови, понимая это. Но у меня нет сил на драку, поэтому я ухожу наверх. Во тьму. Ты знаешь, что скотч скорее всего доведет меня до нервного истощения. Рыданий. Слез. До тумана в глазах. Я даже не слышу, как Ж. и Л. пытаются меня успокоить. Я различаю только твои шаги. И здесь все просто. Нервный срыв. Хлопок двери. Падение в кровать. Мое, обращенное к тебе, «я хочу расстаться! Когда ты завтра отвезешь меня домой, я не хочу тебя больше видеть! Никогда!». Твои руки на моем теле. Успокаивающие фразы. Твоя и моя боль. Любовь. Драма. Шок. Твои прикосновения становятся невыносимыми. И я ухожу.

***

У входной двери. Главной двери. Оказываешься быстрее меня. Пока я шатаюсь, обувая свои высокие ботинки, и накидываю сверху пуховик. На улице сногсшибательный минус, но я не утруждаю себя застегнуться. Либо скотч греет внутривенно, либо Скади. Ты мешаешь мне пройти. Твой единственный из этой компании друг пытается помочь тебе. Почти ловит мою ладонь. Слишком спокойно говорит: — Копенгаген, успокойся, мы сейчас все уедем. — Мне уже все равно. Мои глаза смотрят только в твои. Но ты не отходишь. Не выпускаешь меня в ночь. В лес. В мороз. Джакула Фрост не заберет меня, потому что я и так ледяная внутри, но ты так же равнозначно и упрямо не позволяешь мне уйти. — Дай мне пройти. — Куда ты пойдешь? — К отцу. — Нет. Конечно нет, до дома отца километры леса и темноты. Я наивная оптимистка, когда пытаюсь отодвинуть тебя. Ты продолжаешь твердо на меня смотреть. Мои руки на твоих плечах. Упираюсь. Отталкиваю. Не сдвигаешься. Ни на сантиметр. Злюсь. Кривлю лицо в победной усмешке. Равнодушно бросаю: — Хорошо, я через другую выйду. Кажется, существование второй двери тебя знатно разочаровывает. Резко дергаю ее на себя и выхожу. На улице свежо и тихо. Мгновенно отмерзшими пальцами звоню отцу. В слезах прошу дождаться меня дома. Слышу: «дочка, я сам не дома. Ждем». Кто-то бросает тебе твою куртку через всю комнату, и ты успеваешь одеться хоть чуть-чуть прежде, чем догонять меня. И я была бы не драма квин, если бы не плакала на улице в минусовую. Слезы застывают на щеках красивыми узорами/волнами/реками. Догоняешь. Умоляешь не уходить. Удерживаешь. Понимаю, что ушла без вещей. И в твоей кофте. Почти ору в ночное, звездное небо латинское: «Carajo». Но нам не до этого. Снег хрустит под подошвой. И для пьяных нас это целый мир. Прошу тебя вернуть мне вещи, документы, карточку, одежду завтра и пропасть. Отрицаешь. Просишь не рубить с плеча. Обнимаешь. Я вырываюсь. Холод щиплет руки, нос, губы. Хочу твоего поцелуя, виски и, чтобы ты ушел. Клянусь мы лучшая приманка для демонов. Орущие в лесу. С экранами и фонарями телефонов. И даже черти в ахуе с кинемотографа, что пленкой раскрывается на их глазах. Отчего-то я верю, что ночью с нами здесь в родной Эстляндии ничего не случится. Смело скриплю подошвой до фамильного дома, названивая всем и даже почти бывшему. Ты безропотно шагаешь рядом. Доставляешь ценный груз. Меня. До дома. Просишь еще один шанс. Я обещаю тебе его. Наши дороги расходятся у какой-то сосны. Уже в тепле дома засовываю руку в карман и достаю ключи от твоей машины. Становится смешно. Потом предельно грустно. Пишу тебе, что без меня ты не уедешь. Со мной уедешь только головой.

***

Пока ты расстроенный бредешь домой, поговорив с моим отцом, Ж. не теряет надежды уехать за тобой на машине. Ситуация принимает кринжовый оборот, когда ты звонишь и говоришь: «Выгоняй их всех нахуй!». Тут и «килл ми, дарлинг», но мы все еще поживем. Ребята лезут в бычку. И это уже новый формат праздника. Но все-таки разум берет верх. И кто-то, кто глушит мою Царскую из морозилочки, как воду, собирает остальных. — Ключи, наверное, у Копена. — Предположение года. С толкача не заведется. Машина же не Тесла. Ты снова звонишь. В трубке крики и шипение. Тебя что, кушают демоны? У Ж. и Л. на лицах паника. «Оставь надежду всяк сюда входящий». Казалось бы, не заведется. И ведь не завелась. Ж. дергает на себя водительскую дверь, чтобы через секунду охуеть. Ключей нет, машина открыта. Ты в лесу. Дом тоже не закрыть. Л. предлагает сделать вид, что вы его закрыли. Ж. прокручивет нахолостую рукой у замочной скважины. На улице белым бело, идут по нашим следам. Надеятся, что ты не один. Ты не один. Ты с демонами. Хорошая попойка и даже без драки. Два фонаря в лесу, твои крики в трубку: «Да я иду!». Встречаетесь на повороте. Походу хэппи энд. Да нихуя! — Какого ты, сука, в галошах? Еще бы сланцы обул! У тебя оледени ноги, руки, нос. Тебя утаскивают в баню, в дом, в горячую воду. Все резко отрезвевают и молчат. — Как уедем завтра? — На хую.

***

Утро. Просыпаюсь. Ем. Смеюсь. Танцую. Ухожу к тебе. Ты сохраняешь траур на лице. Снова уходим грется в баню. < Отдаю тебе ключи. < Провожу пальцами по твоей машине. Мое колено упирается в твое бедро. Глажу пальчиком твои штаны. Хмуришь брови. Не даешь разрешения тебя потрогать. Жду. Ж. устает от напряжения, включает душевную песню. И меня впервые за долгое время торкает русский реп. Ты сначала просишь закинуть ноги к тебе на коленки, а потом не скупишься на нежность. И когда на словах:

Руки в петли, руки прямо, как узлы, руки на замок. Руки в пепле, губы об твои губы, глаза в потолок. Я снова в дверях, руки врозь. Прости, что валюсь, с ног. Я снова пообещал всё, что смог, ведь это любовь

, Я проницательно смотрю в твои глаза-скандинавсие-корабли, мы снова улетаем губами об губы, душами в эстонский, сосновый, зимний лес. Ты со мной, я с тобой. И это любовь.