я тоже

эрика знала себе цену; целоваться с мальчиками за гаражами, когда они дают двадцатку, чтобы прикоснуться к женской груди (картман называет это тренировкой перед этим, «милый, ты же не хочешь облажаться перед венди?»). ничего личного, когда бог дал женское тело, эрика верит, что это в наказание, но она не из робкого десятка, и сдаваться не намерена, поэтому свои слабости оттачивает, как копье, чтобы разбивать мужские сердца. у нее к шестнадцати уже целый бизнес. и она накопила на то, чтобы съебаться из этой помойки, но всегда что-то держит, всегда хочется большего, поэтому картман ждет, ждет, когда наступит это «завтра», чтобы собрать вещички и поцеловать маму на прощанье. южный парк — дыра, но картман находилась слишком долго, она пропиталась радиацией кретинизма, стала пустышкой, но если и так, то эрика обещает, что она будет посыпана блестками и никто не узнает, что у нее на душе. как ей пус-то. эрика никому не признается в этом. даже самой себе. ведь все хорошо. все хорошо. все хорошо. чужие руки прикасаются к чувствительным соскам, и картман, сжав губы в тонкую линию, разрешает ущипнуть их, но только если закинут десятку сверху. тело — это инструмент, она знает это с детства, ведь благодаря женскому телу можно всего добиться. тупые дуры, которые хранят свой первый раз для единственного. этот жалкий лузер даже не заплатит им за их муки, когда же картман получает сполна с этих идиотов, которые так жаждут прикоснуться к ее коже (и неважно, что они фантазируют о других, худых, длинноногих, принципиальных стерв, что не могут сказать им — да. это их проблемы, не картман). желание прикасаться — первобытное, эрике от него тошно и смешно. она водит по своей груди и ни-че-го не чувствует. смотрит на себя в зеркале, на свое отражение, ее округлые формы, мягкая плоть сдается и покрывается мурашками, когда она прикасается с нежностью, осторожно, бережно, а после, смотря прямо в свои глаза, давит сильнее, щипает, оставляет красные полосы от ногтей. и смеется. — какие же они глупые, — говорит своему отражению. и радуется, что ей никто не отвечает. ей никто не отвечает уже с двенадцати лет. таблетки в тумбочке, которые она пьет по расписанию, подавляет ее, делает скучной, блеклой, но зато здо-ро-вой, как говорит ее психиатр. к черту его, думает эрика, и закрывает глаза. — … такие послушные а в мыслях мелькают чужие глаза, злые, недоверчивые, как у уличных котов, которые только и ждут, когда их ударят. таким взглядом смотрят только если ненавидят. эрике нравится. этот жар, это желание причинить боль, показать место. как собаке. эрика собакой никогда не была, и даже если предложат тридцатку, то никогда не будет унижаться перед кем-то (а может быть будет, кто знает?), но перед кайлой эрика унижается почти всегда, только бы она посмотрела, заметила, обратила внимание, мол, кай, разве ты не видишь, разве не замечаешь, все эти пакости для тебя, я приношу тебе вместо мертвых крыс к твоему порогу плохие новости, почему тебе не нравится? картман не знает, почему ей так важно быть в поле зрения этой дурнушки, но уже с начальной школы это было самым важным для ее спокойствия. главный враг, мерзкая еврейка, моралистка. самая важная деталь в жизни эрики картман. и представлять ее, когда пальцы больно давят и трут сухой клитор, эрике нравится, нравится это жжение, неудобство, представляя, чтобы кайла сказала, как бы отреагировала на это. ее маленькая асексуалка, жалкая, такая жалкая, такая красивая. психиатр говорит: «вы одержимы». мама говорит: «о, солнышко, да ты влюблена!» кайла говорит: «я тебя ненавижу» кайла говорит: «я тебя — » картман впивается своими обгрызенными ногтями в плоть, вдавливая сильнее. до крови, до травм. картман нравится заменять «я влюблена» на «я ненавижу». картман нравится то, как стекает кровь с ее бедер. картман хочется, так сильно хочется рассмеяться над тем, что кайла не любит кошек, мастурбацию и эрику. кайла не любит эрику. кайла вообще никого не любит, а эрика убеждает себя, что сама она не умеет любить. не умеет, слышите, мистер сингер, пожалуйста, не говорите об одержимости, я ведь не одержима, я просто по-человечески хочу, чтобы кайла брофловски никогда не забывала о том, что я ее ненавижу. я просто по-человечески хочу лежа на кровати, эрика вздыхает, всматриваясь в потолок. на потолке до сих пор висят эти жалкие звезды, которые кайла приклеивала, когда они были друзьями в прошлом (в четвертом классе, если быть точным). кайла вырезала эти звезды, а после приклеила в знак дружбы. а эрика так и не сняла их в знак — возможно, что эрика и правда немного одержима кайлой. ведь звезды — это малое из того, что у картман есть от брофловски. куча фотографий, украденных вещей и кулон, что ей подарил стэн, когда был немного влюблен в кайлу. возможно, эрика и правда немного влюблена в кайлу. множество электронных сообщений «привет, не хочешь…?» до бумажных писем «я знаю, ты не поймешь, но.», которые никогда не будут отправлены, хранятся огромной стопкой в маленькой татуировке под правой грудью в виде разбитого сердца. эрика смотрит на криво вырезанные звезды, а после пишет «я тебя ненавижу» и нажимает кнопку отправить. через секунду приходит ответ — «я тебя тоже»