Чья беда, что мы все навсегда уходили из дома?

Чья беда, что мы все навсегда уходили из дома?

Не ищи меня мать, ушел день обнимать. Ты прости меня мать — пропал ночь обнимать. Чья беда, что мы все навсегда уходили из дома. Времена, когда мы навсегда уходили из дома. Дм. Ревякин, гр. «Калинов мост»

Самое лучшее в общении с детьми — это когда они оставляют тебя в покое. За что юксаре любил Мюмлу-маму, так это за ее умение довольствоваться тем, что есть. И не лезть к нему, когда не надо. И вообще, у них царила абсолютная гармония — он делает ей детей, она делает всё остальное. По крайней мере, по мнению юксаре Йёргена, или Йокстера, как звали его большинство знакомых, это была идеальная гармония. Что там себе думает по этому поводу Мюмла-мама, он не интересовался. Возможно, она бы и не отказалась от чуточки помощи, но ему пока не хотелось напрягаться. Расслабленный и полностью удовлетворенный во всех смыслах, Йокстер валялся в гамаке и покуривал трубку. На него молча уставился широко распахнутыми глазами юксеныш-полкуровка, лет трех-четырех. — Твой старший, — на ходу сказала Мюмла-мама, потрепав юксенка по голове. Она всегда спешила — ну кроме как в постели. Вот там она могла быть очень, очень тягуче-неторопливой, и это Йокстеру тоже нравилось.       Йокстер принял информацию к сведению, но никак этого не показал. Совершенно лишнюю, впрочем, информацию. Он как-то особо не волновался по поводу старшинства, очередности, наследников, хода времени, и прочих подобных дел. Жизнь идет так, как она идет… — А ну-ка, принеси мне бутылочку пивка, — сказал он всё не уходившему юксенышу. Тот бросился бежать со всех ног, и Йокстер совсем не был уверен, что тот так спешит исполнить поручение, а не просто испугался. Впрочем, без пива было тоже неплохо. Над трубкой курился сизоватый дымок, и в нем, если напрячь воображение, можно было разглядеть очертания будущих приключений… Правда, вот именно сейчас Йокстера никуда не тянуло. Надо отоспаться и отъесться после прошлых перепетий. Дороги не всегда бывают безопасными, и здорово, когда есть место, где можно зализать раны. И тем не менее, юксеныш вернулся с пивом. И даже холодненьким. Хм, в детях определенно есть положительные стороны. — Пшел отсюда, — прикрикнул Йокстер, одним движением открыв бутылку и сделав длинный глоток. Неотступный взгляд начинал его раздражать.       Юксеныш поднял отлетевшую бутылочную крышку и убежал. Он спрятался в кустах, в своем тайном уголке, и принялся рассматривать добычу, что-то шепча себе под нос. Крышка от пивной бутылки заняла достойное место среди собранных им красивых птичьих перьев, изящных косточек и цветочков. — Меня зовут Снусмумрик, — сказал он в следующий раз, когда Йокстер удостоил его чести принести ему оброненную рядом с гамаком шляпу. — Дурацкое имя. Кто придумал? — Я сам. — Ну ладно, — кивнул Йокстер. — Снусмумрик так Снусмумрик. По крайней мере, полукровка не заревел, хотя глаза его и наполнились слезами. Детский рёв очень раздражает. Вся эта мелюзга… Из них вечно кто-нибудь да орет. — Суп совсем пустой, — отметил Йокстер в следующий раз за обедом. — До пособия еще неделя, — развела руками Мама-Мюмла. — Но лук и картошка еще остались. — Угу. Йокстер пошел прогуляться по окрестностям, и вернулся с двумя придушенными курами. В тот день они славно попировали, а потом Мама сварила отличный бульон из костей. Еще через день пришли соседи — поговорить, и Йокстер поболтал с ними, сидя на заборе и крутя меж пальцев нож. Больше соседи не приходили. Мало ли, что могло случиться с курами, так ведь? А Снусмумрик всунул себе в волосы большое куриное перо. Зарядил дождь, и вся семья забилась под крышу. Йёрген чувствовал себя отвратительно, в тесноте комнат душно пахло кислым молоком и пеленками, он постоянно спотыкался об каких-то орущих детенышей, от сырости у него ломило переломанные кости, а беготня с ведрами и тазами из-за протекающей крыши жутко раздражала: только он устраивался где-нибудь, свернувшись клубком, как на него начинало капать, его сгоняли с места, чтобы поставить очередной таз… Наконец Йёрген не выдержал и ушел. Он вернулся с початой бутылкой виски, допил ее вместе с мамой, потом они вдвоем пели песни, ругались, а потом шумно мирились. На следующий день голова болела и у него, и у мамы, поэтому все ходили на цыпочках. Никому не хотелось попасть под горячую руку. К счастью, дождь стих, и Снусмумрик вообще убежал побродить среди елок. Он вернулся, набрав в подол лисичек, и подобревшая к вечеру Мюмла-мама пожарила их с луком и картошкой, рассказывая о каждом грибочке сказку, чтобы не скучно было чистить. Дети сидели на кухне кружком, пораскрывав рты, пока мама со старшими сестрами готовила. После еды Йокстер подобрел настолько, что рассеяно потрепал жавшегося к нему Снусмумрика по вихрастой голове. — Добытчик, хорошо, — рассеяно сказал он, — может, и выйдет из тебя толк. Сам Йокстер не особенно-то пекся о нуждах семейства, но уходя побродить, время от времени возвращался с подарком — куском масла, здоровенной говяжьей костью, ведром рыбы или чем-нибудь наподобие. Мюмла-мама всегда радовалась такому неожиданному дополнению к их рациону, но никогда не просила его специально принести то или другое. Правда, однажды к ним завалилось еще двое взрослых юксаре, они пили и спорили с Йокстером всю ночь, потом на несколько дней исчезли все вместе, а потом Йёрген бросил Мюмле-маме пачку денег. — Крышу почини, — велел он, и снова исчез, теперь уже надолго.       К ним даже приходил полицейский, и о чем-то очень долго расспрашивал Мюмлу-маму, а потом они ушли в сарай. Полицейский вышел довольный, оправил мундир, и больше их не беспокоил довольно долго. Но иногда снова появлялся, чтобы посетить с Мюмлой-мамой сарай, обычно после очередных жалоб соседей на разоренный сад или разбитое её хулиганьем окно. Крышу, кстати, починили. Мюмла-мама довольно часто ходила с рабочими в сарай, и это вышло не очень дорого, но зато живот ее вскоре заметно округлился. Когда Йокстер вернулся в очередной раз, она уже была на сносях. — Опять брюхатая, — сморщился он. — Ну ты же знаешь, пшик — и всё, за этим не уследишь, — виновато развела руками она. — Да ладно, — зевнул Йёрген, показав клыки, — что с тебя взять. Есть что пожрать, или опять похлебка пустая? Мама вручила уже немного подросшему Снусмумрику денежную бумажку, и отправила его в лавку. Он притащил пива, целый мешок вкуснятины, и еще успел цепануть горсть орехов из мешка, пока лавочник не видел. Орехи они съели вдвоем с сестрой, сидя под кроватью, пока родители отмечали возвращение. — Юла, что они там делают? — спросил он. — Совокупаются. А потом дети бывают, — пояснила сестренция. — А чего так орут? — Нравится им, значит. — А если мы с тобой будем совокупаться, у нас тоже дети будут? — Нет, мы маленькие пока. После этого Снусмумрик некоторое время боялся купаться вместе с девчонками и тетеньками, пока сестры, хихикая, не объяснили ему, что он дурак и всё неправильно понял. — Ну ты сама говорила, — обиженно кричал он, пока они надрывали животы от хохота, — Сово — купаться! То есть вместе купаться! — Совокупляться, дурачина! После этого Снусмумрик решил точно выяснить, как же это происходит на самом деле, чтобы больше над ним так не смеялись. Он залег под кровать, и когда родители в очередной раз принялись за свое шумное дело, аккуратно выбрался поглядеть. Сначала было всё хорошо, хотя и немного пугающе и даже противно, а потом Йёрген решил сменить позу, развернул мать к себе спиной, и они его заметили. Йокстер слез с кровати, распахнул дверь, и наподдал ему под зад так, что Снусмумрик летел до самого конца коридора, а потом долго не мог встать — почему-то как ватные стали ноги. Мать, когда пошла мыться, увидела его, барахтающегося, словно жука, перевернутого на спинку, закричала и заругалась на Йокстера, тот выскочил в коридор, уже натянув брюки, поднял его на руки и отнес в кровать. Все еще сердитая мать сорвала у Йокстера с головы новую шляпу и отдала Снусмумрику. Снусмумрик заснул, прижимая ее к себе. К утру он полностью пришел в себя, но хорошо запомнил, что за родителями лучше не подглядывать. Ну или не попадаться при этом. А шляпу он теперь носил, не снимая, несмотря на то, что та была здорово велика. Однажды, когда он пытался увязаться за старшими мальчишками порыбачить, они закидали его камнями. — Чего вы?! — кричал он издалека, размазывая кровь и слезы по лицу. — Мюмлин сын! — заорали ему в ответ, и швырнули еще один камень, но он увернулся. — Разве плохо быть мюмлиным сыном? — от острого чувства грусти и несправедливой обиды Снусмумрик решился потревожить покой разлегшегося под яблоней в компании бутылочки пивка и трубки Йёргена. — Отлично быть мюмлиным сыном. Чего тебе надо? — Ничего, — Снусмумрик втянул носом кровь и побрел к дому. — Эй, стой, ну. Поди сюда. Кто тебя отделал? — Мальчишки. — Какие? — Соседские. — Сдачи дал? — Я один, а их вон сколько… — Пошел отсюда, — Йокстер швырнул в него бутылкой. Снусмумрик поймал ее на лету. Пивные бутылки хорошо принимал старьевщик. Если Йокстер поживет подольше, можно накопить на новую леску и крючки, а если повезет, то и на ножик. Кстати, мальчишки почему-то его больше не дразнили. Но и с собой тоже не брали. Он всё дольше бродил в одиночестве, исследуя окрестности, и иногда летом даже не приходил ночевать. В первый раз мама очень разволновалась и сказала, что потеряла его и ходила, звала, и чтобы в следующий раз он предупреждал. Но загуливаться выходило как-то само собой, на второй раз Снусмумрик возвращался после ночевки в лесу с тяжелым сердцем, — огорчать маму ему совсем не нравилось, — но на этот раз мама даже не заметила, потому что у младшенькой были колики, и ей было не до него. То лето вообще было каким-то очень неудачным: все всё время болели. Йёрген пришел избитый, и долго отлеживался, у мамы был мастит после очередных родов, все переболели краснухой, а потом свинкой, а когда настал август и зарядили дожди, у всех постоянно были то сопли, то ангина, то заложены уши, Йокстер рассердился от постоянного хныканья и нытья вокруг, и ушел раньше обычного, ничего не оставив, ни денег, ни еды. Но зато к маме приходили дяди и тети из социальной защиты, и долго с ней разговаривали. Один дядя даже пришел еще один раз, и еще один, и им дали талоны на молочную кухню. Теперь всё время было бесплатное молоко, и творожки, и йогурт, и стало не так голодно. А дядька этот стал появляться всё чаще. А потом и вовсе начал оставался ночевать. Он чинил в доме вещи, и покупал еду и одежду. Купил Снусмумрику новые штаны и ботинки, и учебники для первого класса. Сажал к себе на колени, и учил читать по букварю, и писать, и считать. Читать Снусмумрику было интересно, завораживало то, как буквы складывались в слова, а за ними раскрывается смысл, а вот считать — как-то не очень. Снусмумрик никак не мог взять в толк, что как это, вот три облака, и три яблока, и три кроны — это всё называется одним слово «три», ведь это совсем разные вещи, облака, например, или волны вообще не стоят на месте, сливаясь друг с другом… Дядька смеялся, и говорил, что облака и волны описывает уже высшая математика, а что бы до нее дойти, надо сначала уяснить, сколько будет три яблока плюс два. Так что когда Снусмумрик пошел в первый класс, это было даже не очень сложно. Учиться ему не то чтобы понравилось, в классе было сидеть противно, но ничего особенно тяжелого там не было, и давали завтрак и обед бесплатно, а лучшим ученикам дарили в награду книги. Ему очень хотелось получить новую книгу сказок с картинками, вместо той, что он однажды сжег в печке, потому что у сказки был плохой конец, но у него был плохой почерк. И в конце весны книгу ему не подарили. А потом вернулся Йокстер и все испортил. Увидев маминого «хахаля», как он его назвал, Йокстер пришел в ярость, и, несмотря что тот был на голову выше, отделал так, что мало не показалось, потом избил и мать, и посулил прирезать в следующий раз, если еще только — и пропал. Отсиживался где-то, пока его искала полиция, потом появился как ни в чем не бывало, но был злее обычного. Гонял за виски и куревом, орал и ничего не приносил. Выкинул все вещи, что принес «хахаль». Вырывал из учебников страницы и прикуривал от них, и заявлял, что школа — дурацкая трата времени, и он туда не ходил. А потом потащил мать в управу и там расписался с ней. И после этого успокоился, снова стал вальяжно полеживать в гамаке, только изредка гоняя детей за пивом и табаком, и воровать соседских кур, когда кончалась еда. — Если мы соберемся все вместе, то сможем его выставить, — сказал Снусмумрик однажды матери, помогая выжимать белье. — Что ты такое говоришь, — рассмеялась Мюмла-мама, — он же твой отец. И ты его любишь. — Ну не знаю, — задумчиво сказал Снусмумрик. — Тут и думать нечего, — вздохнула Мюмла-мама. — И, главное, я его люблю. И он меня. Видишь, как разошелся, — усмехнулась она. — Тогда почему он нам ничего хорошего не делает?! — Это просто не в его обычаях. — Дурацкие какие-то обычаи! — крикнул Снусмумрик и убежал, бросив простынь неотжатой. Мюмла-мама пожала плечами и позвала на помощь очередную пробегавшую мимо дочь. — Почему ты нас совсем не любишь? — ошарашил он однажды вопросом культурно отдыхающего Йёргена. — Разве? — ответил тот, выпустив облачко дыма. — А должен? — Ты не сделал нам ничего хорошего! — Ну, я сделал тебя, и еще парочку спиногрызов. Хотя, согласен, с тобой так себе вышло. А еще я делаю маме приятно. Так что лучше сделай-ка приятное мне — вали отсюда! — Сам вали отсюда поскорее! — крикнул Снусмумрик с безопасного расстояния и предпочел эту ночь дома не ночевать. Так, на всякий случай. Как Йокстер расправился с «хахалем», он помнил. — Почему ты никак не уходишь? — спросил однажды Снусмумрик его снова. Уже наступила осень, и он все-таки опять пошел в школу, назло Йокстеру, хотя теперь ему было там тяжелее: приходилось все время драться с другими парнями, потому что они говорили гадости про мать и отца. — Чем же я тебе мешаю? — осведомился Йёрген, будучи в благодушном настроении. — Ты всем мешаешь! Жрешь больше всех, и тратишь наши деньги на свое противное курево и пиво, заделал матери снова ребенка, а как мы будем его кормить и где он будет спать, нам и так не хватает места, ты не работаешь, и не помогаешь, и вообще ничего не делаешь, только дерешься! Йёрген потянулся было его схватить, но Снусмумрик увернулся. — От тебя всем только плохо! Уходи уже поскорее! — Это тебе мать наговорила? — нехорошо ухмыльнувшись, спросил Йокстер, и зрачки его синих глаз опасно сузились. — Мать дура, только и думает о том, чтобы трахаться с тобой, а могла бы и поприличнее мужика найти! Да только ты всех приличных распугиваешь! — Это что же, того придурка из соцзащиты, да? — Он хотя бы нас кормил! — А ты обнаглел, гаденыш! — Йокстер вскочил на ноги, но Снусмумрик был готов, и бросился от него бегом.       План бегства был у него продуман заранее, и, поплутав по лесу и забравшись на давно примеченное дерево, Снусмумрик почувствовал себя в безопасности. Йокстер был очень ленивым, и долго бегать за ним он наверняка не захочет, а к завтрашнему дню уже всё забудет. Но, может быть, все-таки соберется и уйдет уже наконец?! У Снусмумрика даже были припасены в дупле кой-какие еда и питье, так что до завтра вполне можно не спускаться. А потом он сбегает в школу, и попробует заглянуть домой. Если Йокстер будет еще злым, то можно снова уйти, пока тепло и сухо… Снусмумрик свернулся клубком между ветвей, и принялся про себя сочинять историю про хорошую семью. Там были папа, мама и всего пятеро детей, четверо мальчиков и только одна младшая девочка, и они все путешествовали по лесу и по другим интересным местам, и никогда не ругались, рыбачили, охотились, собирали грибы и ягоды, и еды всегда хватало, и было вечное лето… Он уже почти заснул, когда когтистая лапа цепко схватила его за загривок. — Ты оставляешь очень явный след. Найти тебя — как нечего делать, — прошептал ему на ухо Йокстер. Снусмумрик обмер и чуть не обмочился. Мамы нет, и он его убьет. Просто вонзит зубы в затылок, и всё… Кричать бесполезно, вокруг — никого. Меж тем Йёрген ничего такого не сделал, а вместо этого оседлал ветку и закурил. Некоторое время он пыхал трубкой и молча его рассматривал. — И это мой старший сын, — вздохнул он. — Мямля какая-то. Даже девчонки тебя бьют. Хоть бы попытался вырваться, что ли, сразу обмяк, как котенок… — А смысл? — буркнул Снусмумрик. — Раз уж ты меня здесь нашел, то всё равно выследишь и догонишь. Зачем зря напрягаться? Йёрген расхохотался. — Ну хоть что-то ты от меня унаследовал! Лень! Ладно, — он вскочил на ноги, прошелся по ветке и пересел повыше. — Так почему ты хочешь, чтобы я ушел? Чтобы вернулся добренький мамин хахаль, который покупал тебе книжечки и конфетки? Так он не вернется. Засранец жидко обосрался. — Чтобы жить без страха, — сказал Снусмумрик и посмотрел ему прямо в жуткие синие глаза с вертикальным зрачком. — Я тебя пугаю? — Ты всех пугаешь. — Всех — это кого? Этих мягкотелых жирненьких соседей? Трусишек-мальчишек, которые тебя задирают? Раздобревших полицаев? — На них мне плевать. Ты пугаешь нас. Нас всех. Всю семью. Когда ты здесь, мы только и делаем, что ходим вокруг тебя на цыпочках. Малой заплачет — ты злишься. Ты придешь пьяным — и злишься. Мать невкусно сготовит — злишься, хотя сам не принес никакой еды! Ты опасный. Злой. И бесполезный. Йёрген расхохотался снова, но уже не так заливисто. — Разве я так уж тебя бил? — Ты мать побил! — Снусмумрик оскалился. Если бы он так не боялся, то укусил бы его побольнее. — Как ты мог её побить?! — Ну это за дело, — снова сделал затяжку Йокстер. — Нечего было в дом пускать всяких. — А ты не всякий?! Чем ты лучше?! — Я — это я, — глубокомысленно заявил Йёрген, и продолжил молча курить. — Хочешь, возьму тебя с собой? — вдруг предложил он. — Увидишь море. Может быть, я еще не решил, куда хочу идти…       Снусмумрик судорожно вздохнул. Это что, ловушка такая?! Конечно, ему хотелось! Но после всего… — Ладно. На следующий год. Пока еще маловат, — по-своему восприняв его заминку, сказал Йокстер, выбил трубку о ветку, сунул в карман и легко, словно белка, спустился с дерева и растворился в темноте.       На следующий день, когда Снусмумрик пришел домой из школы, Йёргена не было. — Он ушел? — спросил Снусмумрик мать. — Наверное, — вздохнула она, — опять ушел… Никогда не останется насовсем… — Ну и хорошо, — буркнул Снусмумрик. — Без него спокойнее. И жрет он много. Зачем он тебе нужен? Мать рассмеялась, осторожно высвободила, чтобы не разбудить младенца, руку и взлохматила ему волосы. — Вырастешь, поймешь, зачем. — Трахаться и с другими можно, и ничуть не хуже, — еще тише буркнул Снусмумрик и убежал. Мама ходила грустная, и он тоже переживал. Ведь это он вынудил Йокстера уйти. А вдруг бы Йокстер остался насовсем, и мама бы не грустила. Может быть, Йокстер потихоньку бы научился приносить еду, и помогать с маленькими, да и соседи при нём ведут себя тихо, не приходят кричать на маму и не вызывают полицию… — Мам, ты знаешь, — решил все-таки признаться Снусмумрик, когда чувство вины его заело, — это ведь я его прогнал. Сказал ему, чтобы он уходил поскорее. Что он опасный, бесполезный и злой… — Но любимый, — вздохнула Мюмла-мама. — Ты правильно ему сказал, только не всё. — Мама, но это какая-то неправильная любовь! — А любовь редко бывает правильной, дурачок.       Нет, это совсем даже и не любовь. Любовь, это как в его фантазиях про маленькую семью. Когда один за всех, а все за одного. Когда всё поровну. Когда можно кричать и плакать, а тебя услышат и пожалеют. Когда вместе радуешься. Когда вместе грустишь. Когда, если и поругаешься — то потом миришься, а не молчишь неделями! Любовь — это когда про другого интересно, а не «пошел вон, надоело». Любовь — это когда рядом хорошо таким, каким ты есть. И, главное, любовь, это когда не страшно! Он рассказал об этом сестренции, и Юла с ним согласилась. И одобрила то, что он прогнал Йокстера. — Я бы и сама его выгнала, ух, если бы решилась! — погрозила она кулаком и оскалилась. — Правда, он красивый, конечно… — задумчиво добавила она. — А ты смелый. — Да ну. Я мямля. — А я Мюмла! — захохотала сестра. — Мюмла и Мямля!       Вечно у них всё так. Снусмумрик обиделся и ушел гулять. И решил перестать быть мямлей. В следующем году он уйдет с Йёргеном, и все изменится. У них будет нормальная семья, и они будут путешествовать все вместе, заведут такой фургон с крышей… Правда, детей слишком много… Но старшие скоро вырастут. Противная кусачая Мю, например. Вырастет и пойдет служить в полицию, чтобы всех посадить в тюрьму, как она всё грозится. Но и так все юксаре рано или поздно садятся в тюрьму. Так говорят в школе. А потом попадают в ад, в самый горячий котел. Так говорит их соседка, фру Филифьонка, когда он ворует у нее клубнику, и вишню, и яблоки. Правда, она не такая уж и плохая. Всегда говорит про этот свой ад с горячими котлами, но зато не бьет и не жалуется полицейскому, и маме не приходится ходить с ним в сарай. Правда, фру Филифьонка часто плачет, а это хуже, чем когда дерутся, скажем, крапивой. Но он же ведь старается не ломать ветки! А зачем ей столько, она же одна, и у нее и так полный погреб варенья! Кстати, он теперь понял, как оттуда можно незаметно вытащить банку-другую из задних рядов… Хотя бы из-за варенья она не станет плакать, я надеюсь? Главное, конечно, чтобы не прознала Мю… Та сопрет, сколько сможет, остальное разобьет, обвинит его, чтобы полицейские забрали его в тюрьму, и будет жутко хохотать, пока фру Филифьонка станет плакать и причитать над своим вареньем. Да, Мю обожает такие штуки. Наверное её отец был еще хуже Йокстера. Почему матери так не везет с мужиками?.. Был бы у нас хороший папа… Снусмумрик вздохнул. Ничего, в следующем году он пойдет путешествовать с Йокстером, по пути всё ему расскажет и объяснит, и тогда всё изменится. Йокстер, наверное, просто не знает, как и что нужно делать, когда ты дома. Снусмумрик начал потихоньку собирать вещи, нужные для путешествия. Как следует наточил свой перочинный ножик. Собрал лучшие крючки и запасся леской. Отсыпал в баночку соли, перца и сахара. Спер целую жестянку кофе в лавке. Потихоньку натаскал по пакетику крупы и сухого молока, отсыпая понемногу, чтобы мать не заметила. Вытащил из аптечки пачку порошков от поноса. Долго ныл, упрашивал Юлу, и та наконец согласилась сшить ему непромокаемый плащ. Торбу он соорудил сам. Спички у него и так всегда были при себе. Еще надо было раздобыть где-нибудь железную кружку, но без нее можно обойтись. Он уже приспособился варить уху и кипятить себе травяной чай в банках из-под консервов, например. Еще, пожалуй, надо взять запасные теплые носки, и попросить мать, чтобы она отдала ботинки в починку, и тогда он будет полностью готов. Конечно, его приготовления не прошли мимо внимания Мамы-Мюмлы. Она следила за ними с легкой грустью. Надо же, как быстро её старший юксенок вырос, и вот, уже собирается в дорогу. Ну, против природы не попрешь. Осенью наверняка уйдет с отцом, и ищи ветра в поле… Всю весну, проснувшись от спячки, Снусмумрик особенно ластился к ней, так и норовил лишний раз прижаться, как в детстве, пристроиться на колени… Жаль, что у нее родилась двойня, и ей было совсем не до него. На этот раз возвращения Йокстера Снусмумрик ждал с особым нетерпением, а тот, как назло, что-то запаздывал. Явился только в начале лета, мрачный и отрешенный, со свежим шрамом попрек груди, залег в гамак, и в дом даже ночевать не заходил. Бродил по округе, пил больше обычного, но не буянил, а так. Только песни пел к ночи, какие-то странные, тоскливые, словно вой. Но потом как-то встряхнулся, оправился, заперся с мамкой в спальне чуть ли не на неделю, и дальше всё было как обычно. Снусмумрик чуть не пропустил день, в который Йокстер собрался уходить. У него уже все было сложено и подготовлено заранее, так что когда отец оставил на кухне немного денег, черкнул матери записку из двух слов, и прикрыл кухонную дверь, Снусмумрик пулей залетел в сарай, схватил свою торбу и свернутый плащ, и бросился вслед за ним. — А ты чего тут делаешь? — поинтересовался Йокстер, закуривая на ходу трубку. — С тобой иду, — сказал Снусмумрик, и кивнул на свою торбу. — У меня всё нужное есть. — Со мнооой? — удивился Йокстер. — Ты же в прошлом году обещал. Взять меня с собой. Йокстер расхохотался. — Да нахрен ты мне нужен-то, такой мелкий, — отсмеявшись, сказал он. — Случится чего, возиться еще с тобой. — Ты обещал! — А ты и поверил, дурак. Иди домой. В школу свою ходи дурацкую, — бросил он на ходу. Снусмумрик молча пошел дальше рядом с ним. Йокстер ничего не говорил, и он тоже. Так они дошли до железной дороги. Как раз мимо, сбросив скорость, проезжал товарняк. Йокстер разбежался, закинул свой рюкзак на платформу, и запрыгнул на нее сам. Снусмумрик еще некоторое время бежал рядом, пока не выдохся. Он даже попробовал уцепиться за какую-то кишку, торчавшую из вагона, и забраться, но, конечно, сил у него на такое не хватило, он сорвался и упал с насыпи. — Ну пока, — крикнул ему Йокстер, некоторое время с интересом наблюдавший за его попытками. — До весны. Снусмумрик бродил целый день, и всю ночь по окрестностям. Но потом пошел дождь, он промок, замерз и все-таки повернул к дому. Там он забился в чулан, свернулся клубком, и несколько дней выползал только попить и в туалет. — Ну и хорошо, что ты не ушел, — сказала Юла. — А то я бы скучала. Но Снусмумрик стал таким противным, что скоро даже Юла перестала с ним дружить. Он все время задирался, ничего не делал по дому, дерзил матери, огрызался на старших сестер, в школе все время с кем-то дрался, забросил уроки и постоянно воровал по мелочи и не очень у соседей. Даже фру Филифьонка не выдержала и пришла к Мюмле-маме жаловаться. К ним приходили из полиции, и угрожали, что если так будет продолжаться, поставят его на учет у инспектора по делам несовершеннолетних, а в двенадцать лет отправят в закрытую школу для трудновоспитуемых. Мюмла-мама попробовала с ним поговорить, но Снусмумрик только наговорил ей разных гадостей, заслужил оплеуху и два дня после этого не ночевал дома. Тогда после очередного визита учителя из школы старшие сестры решили взяться за дело сами. — Этого засранца надо хорошенько выпороть! — заявила Мю. — Тогда он утихнет. Легко сказать, да трудно сделать — тем более, что сама Мю в этом и не участвовала по причине своей карликовости. Вместо порки вышла настоящая драка. Тем не менее, сестры все же вышли победительницами в неравном бою, но счастья это никому не принесло. Потому что после этого Снусмумрик исчез из дома навсегда. Его торба и плащ так и валялись в чулане, и поэтому Мюмла-мама поняла, что надолго уходить он не собирался. Значит, что-то случилось. Она ходила, искала его по окрестностям, проверяла укромные места, о которых знала, звала, даже пошла в полицию, но там над ней, конечно, только посмеялись. Тогда Мюмла-мама обратилась к одному знакомому юксаре, и через него какими-то окольными путями смогла добраться до Йёргена. Они поговорили по телефону, и Йокстер обещал поискать сына. Но обещания своего, конечно, не сдержал — потому как, ну, во-первых, ищи иголку в стогу сена, а во-вторых, раз уж юксаре решил, что ему пора уйти — значит, пора, и нечего его возвращать. Ну а потом, этих детей у них дополна, а мало, так еще сделаем, и стоит оно того, чтобы напрягаться? Впрочем, все кончилось хорошо, и много лет спустя Мюмла-мама и Йёрген совершенно случайно встретили Снусмумрика в доме Муми-троллей — но к этому времени всё уже, конечно, забылось, утихло, да и новых детей родилось столько, что Мюмла-мама успела почти забыть про того мальчика, что однажды не вернулся. А уж Йокстер так и подавно.