Sweet as blood

      Сила Кетцалькоатля сладка, сладка как жертвенная кровь. И теплая, как та самая кровь, как кожа, когда она содрогается на пике страсти, как недра, когда те смыкаются вокруг его твердой плоти, как рот, что предлагает себя поцелуям и поглощает. Сила Кетцалькоатля теплая, как его кожа, его недра, его уста.       Тескатлипока наслаждается сладостью, что бежит по его жилам и растекается во рту. Тескатлипока наслаждается теплом, что окутывает его тело и убаюкивает его силу. Сила Кетцалькоатля растекается по нему, словно вино, что освежает горло и утоляет древнюю жажду, словно деликатес, который помнится слишком хорошо и возвращает воспоминания: о днях, проведенных среди шкур и хлопка, о ночах, полных хмельных напитков, и устах, жаждущих укусить и заклеймить, о часах, когда переплетались обнаженные тела.       Сила Кетцалькоатля сладкая, как и его голос, когда он разносится в ушах Тескатлипоки стоном. Сила Кетцалькоатля сладкая, как и его тело, когда оно выгибается под Тескатлипокой, прося ещё, извивается утонченной змеей, преподнося себя в дар его вожделению. Сила Кетцалькоатля сладкая, как и танец его бедер, когда он восседает верхом на Тескатлипоке, откинув голову назад, а волосы его серебряной завесой украшают смуглую кожу.       Энергия бежит по телу бога, вихрится в его легких, сжимает его горло, щекочет живот, приливает в паху. Он чувствует, как желание берет в тиски его плоть и напрягает мошонку, и он сжимает кулаки, прежде чем пасть на колени среди ягуаровых шкур, устилающих его ложе.       Среди этих самых шкур он наслаждался стройным и гибким телом своего соперника и любовника. Среди этих самых шкур он пил крики и кровь «пернатого змея». Среди этих самых шкур он потерял понятие себя, утопая в бесконечной бездне желания и голода.       Не среди этих шкур он овладел им в первый раз, нет. Это случилось на алтаре одного из его храмов.       Тескатлипока обратился к воспоминаниям. Его член качнулся, ища знакомый жар, и бог облизал свои губы, пробуждая образ распростертого на каменном алтаре Кетцалькоатля, лежащего как подношение, покрытого жертвенной кровью. Как-то так получалось, что между ними всегда была кровь — зубы Кетцалькоатля остры и норовят отыскать плечо или шею своего любовника, он знает: он видел эти отметины слишком много раз, чтобы не ненавидеть их; он уничтожил слишком много смертных просто за то, что носили эти отметины. Но иногда уже кровь Кетцалькоатля пропитывает губы владыки ночи… и его кровь так же сладка, как его сила, как его семя.       В тот первый раз Тескатлипока взял то, что ему преподнесли — как и всегда делает — и взял больше. Взял стоны, жар, смех, последовавший за оргазмом второго бога, взял дрожь его тела, давление его бедер, дразнящий изгиб его губ, сводящий с ума блеск золотых глаз, мягкость перьев, что позже встопорщились на шее и животе Кетцалькоатля — признак слабости, несомненно. Всё это он взял… и погрузил себе в грудь, как обсидиановый клинок, до тех пор, пока не стал ощущать боль, боль, что никогда не ослабевала… лишь сейчас, когда сила Кетцалькоатля стала ласкать его изнутри.       Он мечется на шкурах, цепляясь за них, сгребая в кулаки над головой, отказываясь дотрагиваться до эрекции, что возвышается. Резко вдыхает, когда импульс энергии прошибает его грудь, пробегает по низу живота, оседает в горле…       Будет ли он ощущать всё это, если Кетцалькоатль окажется внутри него? — фантазировал он. Всегда тем, кто брал, был он, а другой бог — открывался и отдавался; и сейчас он задумался, каково это было бы — чувствовать, как плоть Кетцалькоатля движется в его глубинах, напрягается, раскрывает — член, который он знал, который целовал тысячи раз, расположившись между его ног, который он поглощал столько раз, пока его вкус не отпечатался на языке, словно тату.       Картинка обрушила поток вожделения, заставив его на постели взмахнуть бедрами. Он толкается в пустоту, шипя сквозь стиснутые зубы. Сила Кетцалькоатля сжимает его яички, и он почти ощущает нажим этих длинных, нежных пальцев, знающих все секреты его тела — тела, но не души, — напомнили остатки сознания.       Сила Кетцалькоатля сладкая, как и он сам — ядовитая сладость, просочившаяся в кровь Тескатлипоки и отравляющая его.       Умереть. Кетцалькоатль должен был умереть, чтобы он смог освободиться, снова отыскать удовольствие в других телах, в другой крови. И теперь он смертен, лишен сил, лишен жертв; простой смертный, который может оказаться завтра в его храме, перерезая себе горло ради него.       Из его горла вырывается стон. Он почти чувствует кровь на своих разомкнутых губах. Он почти ощущает последний вздох Кетцалькоатля — вздох, который он заберет со своим последним поцелуем. Нет, никакого рассечения горла; это будут его собственные руки — руки, которыми он разорвет эту бронзовую кожу; которыми он вырисует собственнические линии на его шее и бедрах; которыми выведет свое имя вдоль и поперек этого тела, что принадлежит только ему.       Сила оборачивается вокруг его члена — теплая оболочка, окутывающая его плоть — так похоже на нутро Кетцалькоатля, когда тот седлает его.       Божество мотает головой из стороны в сторону, тяжело дышит, плотно зажмуривает глаза, чтобы не дать видению исчезнуть. Он собирается поглотить его. Однажды он поглотит Кетцалькоатля и всю его отравляющую сладость, он заключит его внутрь себя… чтобы никто другой не обладал им.       Оргазм сотрясает его тело. Удовольствие почти что сладкое, почти что горькое, когда он спускается с вершины, возвращается в действительность, где он один среди ягуаровых шкур.       Сила Кетцалькоатля щипает-покалывает его тело, пузырится в венах, подобно смеху, какой всегда вырывался у бога на пике удовольствия.       Всё еще тяжело дыша, Тескатлипока поворачивается на свою сторону; ярко пылающие глаза вперяются в пустоту.       Он не позволит ему умереть. Он поиграет немного, позволит Кетцалькоатлю подвигать фигуры, позволит этой прекрасной головушке пораскинуть мозгами. Но в конце — не позволит ему умереть. Просто не может.       Сила Кетцалькоатля лежит на его теле, как теплое объятие после их страсти, когда второй бог клал голову ему на плечо.       Сила Кетцалькоатля сладка… словно отравленная кровь.