1985
Успех «View to a Kill» привел к тому, что им всем снесло крышу. Вернее, не совсем так — конкретно башню по полной программе он снес Джону и Энди. Роджер отнесся спокойно, почти даже беспристрастно. Ник меланхолично пожал плечами, когда услышал, что сингл поднялся до первого места в чартах Штат. Саймон же просто промолчал, потому что, он гадом будет, далеко не этим он предпочитает забивать себе голову, потому что он, вроде как, привык — эти ощущения были испытаны во время прогремевшего «The Reflex» годом ранее. На самом же деле они ведь всего лишь одна из частей технического прогресса. Они всего лишь золотят казну Ее Величества. Хитровыебанное британское правительство собирается доить их до тех пор, пока не выдохнутся — и вот это как раз то, о чем думает Саймон. И дело вовсе не в том, что это касается и всех остальных групп, что множатся в своем количестве каждый год и колеблют экономику Британии, а в том, что у Duran Duran не было шансов еще с самого начала. Этот проект, совместный — не очень подходящее определение в связи с последними событиями — бизнес давно уже не является частью движения этих, как они себя раньше гордо величали... новых романтиков. Потому что среди них пятерых из романтиков, хотя и не столь уж «новых», остался только Саймон. А просто «новым», без приложения «романтик», был Ник, цинизм которого бил через край. Или, возможно, Саймону просто показалось, что это цинизм. Во всяком случае, вопросом он задавался нечасто. Однажды он просто понял, что все, что бы он ни делал, каким-то невообразимым образом диктуется холодными, стальными статьями из раздражающих глянцевых журналов, проданными копиями их пластинок и виджеями с MTV. И все это ему казалось непростительно фальшивым. Иногда маркетинг, его ход и его структура неимоверно бесили, но вместе с тем он больше ничего поделать не мог — всем четверым, кажется, плевать. Либо они просто старательно делают вид, что им плевать — Саймон плохо разбирался в них в всех, на самом деле. Если бы кто-то спросил Саймона о том, чем собирается в ближайшее время заниматься Роджер, или, к примеру, Энди, то Саймон бы ответил: «не в моей компетенции. Мы просто коллеги...» «...и наше общение не заходит дальше стен студии, и мне порой неловко оставаться с ними, и что сам я тут, по сути, не нужен». Такие откровения пресса отвергает. Он коротко глянул на Ника, о чем-то увлеченно спорящего с Энди. Они поменялись: Ник выкрасился в черный, Энди же отрастил богатую шевелюру — и Саймон не слишком-то уверен в том, когда это произошло, и был ли он в этот период с ними вообще. Единственное, что он видел — лица, выражения лиц, снова лица, снова их выражения... Он был занят сценой, поглощен в объятиях тысяч девичьих рук, охвачен своим отчуждением, самой идеей, ощущением себя «слабым звеном» среди всех остальных. Ник обернулся к нему, но всего на секунду, и Саймон подумал. А может, тоже в темный покраситься?***
1983
Запись «Seven and the Ragged Tiger» выдалась достаточно психологическим и достаточно испытанием. Из Франции в Британию, из Британии на совсем другой материк — эти возня и частая смена обстановки изрядно действовали на нервы Саймону, который в перерывах пытался сделать так, чтобы буквы и мысли в его голове каким-то образом начали сходиться и образовывать что-то однородное, единое, а не ту мешанину, которой они выстреливали на первом и втором альбомах. Еще только приступая к работе над написанием «Union of the Snake», он знал, что это будет сингл. И он также знал, что он мгновенно обратит на себя внимание в преддверии следующего альбома, подогреет к нему интерес. Во время написания эмтивишной «Hungry Like the Wolf» он как-то несильно задумывался о том, как она будет воспринята обществом — провалившаяся выпущенная в ноябре прошлого года «My Own Way», очевидно, надеждой не исполняла. Но если выпуск первого альбома представлял из себя сборник случайных и скомканных мыслей Саймона, то следующий, «Rio» — есть квинтэссенция мыслей, у которой появилась своя форма и даже свое направление, но даже этого было недостаточно. Далеко от того результата, над которым Саймон отчаянно бился. — И как называется ваш будущий альбом? — сверкающая ярким макияжем девушка-журналист, видимо, была больше поглощена атмосферой самой вечеринки, а не тем, чем она, вообще-то, должна заниматься. Работать, то есть. Саймон уже заранее подготовил то, что будет говорить и как именно он будет это говорить. Кашлянул, смахнул упавшие на лоб мелкие пряди, и сказал. — И что означает это название? — Саймон по глазам ее видел, что ей уже хочется уйти, и уже хотел было что-то ответить, но возле его плеча уже материализовался изрядно надравшийся Энди, поднявшийся на носки и громогласно, с чувством произнесший: «хуй его знает, правда». Саймон расхохотался по инерции, точно так же по инерции потрепав по, к сожалению, не слишком обремененной чем-то, голове Энди и комического эффекта ради чмокнул того в лоб. — На самом деле, семь — это мы, нас же пятеро, да... — неуверенно начал он, несмотря на то, что готовился достаточно долго. — То есть, нет, не поймите неправильно. Есть ведь еще двое — они продюсеры, а вот тигр — это наша награда в конце пути. Если кратко, то название означает амбицию. Мы с парнями амбициозные. Да. Дикие и амбициозные парни. Когда девушка кивнула и ретировалась в направлении толпы, где и растворилась, Саймон отцепил от себя по-прежнему липнувшего Энди и с точно таким же чувством, с каким Энди высказывал свое, несомненно, литературное замечание, и даже еще куда более искренне, заехал кулаком ему в морду — и все по старой дружбе. — Ты прикинь, этот псих... — пытаясь отдышаться, принялся отчитываться Энди. И отчитаться он готов был кому угодно, кто под руку попадется. И под руку попался Ник, несколько отрезвивший его сталью в своем голосе: — Не слишком прикидываю. Подробнее. Какой именно псих и как именно мне надо это прикинуть. — Да послушай ты. Этот, блядь, вокалист наш, короче, вот... — Энди небрежно пытался вытереть кровь с разбитой губы, но в итоге только размазал ее по всему лицу, и при всем при этом выглядел нелепо. — Вы меня, идиоты, не послушали, а я же сразу сказал, что ему тут нечего делать. Вот сегодня я получил в табло, а завтра кто получит? Может, он вообще вынашивает какой-то план икс и выжидает момента, когда я... то есть, блин, мы, не будем достаточно защищены... Короче, психам место в психушке. — Саймон не просто вокалист. — Да не в этом, блядь, дело. Чего вы все такие отмороженные? Как же вы заебали, зачем только связался... Ник пожал плечами и одарил его своей коронной околоблядской, но все же не совсем блядской, улыбкой. Энди резко развернулся и быстрым шагом ушел в, кажется, сторону выхода. Для него сегодня вечеринка окончена. А вот Саймон, спрятавшийся за слабо освещенной барной стойкой, хмыкнул — то ли с примесью какой-то гордости, то ли с каким-то осознанием. Интересно, как он будет смотреться в белом облачении пациентов среднестатистической психиатрической?***
Саймон бесился. Все бесились. Тринадцатого числа у них грандиозный концерт, а они бесятся. И срутся. Даже Роджер, кажется, существо высшего порядка, даже его, кажется, все заебало. И все тоже. Заебали. И только Роудс, как истинный интеллигент, как истинный друг, стоял в стороне, ржал и смотрел на них, как на обыкновенных смертных. — Чего ржешь-то? — Джон был единственным, кого не задело — была только маленькая царапина чуть повыше правой брови, но не кроме. — А чего б мне и не ржать, а, Найджел? — Я б на твоем месте вообще рта не раскрывал. Знаешь что, Бэйтс, я ведь не посмотрю, что ты мой лучший друг. — Найджел... Бэйтс... Вы когда со своими именами-фамилиями определитесь? — вклинившийся Энди сразу же огреб за свое ненужное вторжение. — Все-все... Понял. Отстал. — Джонни, но ведь лучшие друзья друг с другом так не поступают. В Библии ведь прописано... — и хотя в голосе Саймона сквозила очевидная насмешка, взгляд его оставался стальным. — Да хоть, блядь, в Коране. — Да даже в Коране. Там тоже прописано. Всевышний говорил: «помогайте друг другу в благочестии и богобоязненности, но не помогайте друг другу во грехе и во вражде»... Сура пятая, аят второй, — спокойно, даже меланхолично перебил его Саймон. — А чего же ты не подойдешь и не поможешь ближнему, а, Чарли? Неужто так сильно нравится стоять и чесать языком? — Энди говорил, что он все понял, и что отстал, но, похоже, его собственный язык касался его неба раньше и куда чаще, чем мозг бы успевал сначала пережевать новую информацию и уж потом решать, что с нею делать. — Поделись со мной своей мудростью. Как, по-твоему, нужно помогать ближнему? — Не мои проблемы. Хоть на шею ему вешайся — мне поебать, что ты собираешься делать. — И повешусь. Не сомневайся. Возьму и повисну на его шее. Если это облегчит его страдания, — усмехнулся Саймон, но не позволил усмешке надолго задержаться на его лице. — Ник, хочешь, я повишу у тебя на шее? — он пытается обратить это в шутку, но, ей-богу, если бы он только мог, он бы не раздумывая упал перед ним прямо на колени. Конечно, при условии, если бы сам Ник его об этом попросил. Ник не сказал «нет», но и точно так же промолчал насчет «да». А Саймон просто терпеть не может, когда его игнорируют и когда ему бросают вызов, когда он сам, именно по своей, ничьей более воле, прыгает в пекло. Когда тот все же улыбнулся, но по-прежнему молчал, Саймон остановился все же на варианте ответа «да». Сначала он просто подошел к нему, ненавязчиво попытался положить руки на плечи, а потом вдруг прижался к Нику всем телом. Осторожно, учитывая разницу в их весовых категориях и росте в целом, Саймон постарался устроиться так, чтобы плечи Ника приходились как раз над его плечами. — Брейк, ребята, брейк, — Роджер, твою мать, откуда ты здесь появился? Саймон тихо застонал. — Напомните мне, зачем мы здесь? — Начистить друг другу морды. Так, по-дружески, — рассмеялся Энди. — Так вот как это называется? — Джон тоже рассмеялся. Они все рассмеялись. Они не особо обращали внимания на сорвавшийся спектакль, затеянный Саймоном. Хоть бы подстебали его за это, ну, для приличия. — Ждем Джорджи Дэвиса. — А ведь Рокки Пикчер когда-то потерял свой пистолет... — задумчиво, с тяжелым вздохом, тихо произнес Саймон. Ник выскользнул из его объятий, и от этого ему стало... неприятно, как минимум. Он кашлянул и неуверенно сказал: — Давайте хоть, это, отрепетируем. Хоть что-нибудь. — Терять нам нечего, — вздохнул Роджер, — все равно ведь снова посремся. — Да, — согласился Саймон, — посремся... — Нам пиздец, — это было первым разом за последнюю неделю, когда комментарий Энди оказался, что называется, «к месту».***
За день до официального релиза «Election Day» Саймона охватила тревога относительно того, что будет дальше. Однозначно, что ни в какой такой тур «Arcadia» не отправится и обречена будет еще на заре своего зарождения, но даже эти показавшиеся лично ему очевидными вещи не смогли его хоть как-нибудь успокоить. — Ну его на хуй, Ник, я не хочу выпускать этот альбом, — говорит он так твердо, что сам удивляется отсутствию дрожи в голосе. — Сингл провалится, и это факт. А провалится он потому, что мы не Duran Duran, хотя и голос мой. Да и потом, та позорная фальшивая нота на Live Aid... — О ней уже все давно молчат. О ней забыли. И ты забудь, Сай, ради всего святого. Не конец света. Вон, Меркьюри... — Меркьюри — это Меркьюри. Он на своей территории. А я тут чужой. Ему простительно, ему можно, а я всего лишь неудавшийся актер, фельдшер и законопослушный налогоплательщик Ее Величества. И любимец принцессы. — Ты? Любимец? — усмехнулся Ник, положив ногу на ногу, перелистывая журнал. — Думаю, любимец — это Джонни. — Да не в этом ведь даже дело. Ты никогда меня не слушаешь. — Я все прекрасно слышу и всегда внимательно слушаю то, что мне говорят и то, что говоришь мне ты. Маразмом не страдаю, признаков глухости еще ни разу не обнаруживалось. Просто я не понимаю, почему ты паришься насчет слов каких-то критиков, какого-то Меркьюри и каких-то территорий, и еще о том, кому они там могли бы принадлежать чисто гипотетически. Ты — Саймон. И это просто есть. И Саймон — это не кто-то, кого можно сравнить с Меркьюри и еще абы кем. — А ведь я еще на днях встретил Дэйва с Depeche Mode. Похлопал по плечу, сказал, что мне нравится то, чем они занимаются, и пожелал ведь удачи, а он как-то странно глянул на меня и ничего не ответил. Я себя идиотом почувствовал. Разве я... что-то не то сказал? Или такие вещи выражаются как-то иначе? — Все ты правильно сказал. Дело вовсе не в том, как ты это преподнес и как на это отреагировал он, а в том, как ты себя на тот момент чувствовал. Уж извини, но сейчас, перед собой, я не вижу того Саймона, который не забивал себе голову херней «это не то, это не так, я не тот, я не так»... и прочим подобным вот этому вот, потому что продолжать тут можно бесконечно. Сейчас я вижу Саймона-по-прежнему-фельдшера. — Но ты никогда не видел Саймона-когда-то-бывшего-фельдшером. Раздраженно выдохнув, Ник поднялся и подошел к Саймону, взял в ладони его лицо и утвердительным, тяжелым тоном произнес: — Я тебе когда-нибудь говорил о том, как прекрасна погода в Лондоне? — Нет необходимости. Об этом мне сообщают радиостанции и... бабы по ящику каждое утро, — Саймон даже не смотрел на него, голос звучал отрешенно. — Хорошо, чувство юмора мы чуть поправим. А сейчас будем пытаться поправлять тебя. — Ты немного недослушал. Еще, помимо баб с центрального канала и голосов других баб с радиостанции, о погоде вещает еще и та милая барышня итальянской наружности с MTV. — Она не итальянка, — рассмеялся Ник, — у нее даже нет выраженного акцента. Это позор, Сай. — Не может быть, — Саймон поднял на него глаза и тоже рассмеялся, на порядок громче Ника. — Итальянцам не нужен акцент, чтобы доказать свою национальную принадлежность. Итальянцы ведь, они, ну, на самом деле, слишком сильно любят британцев, что пытаются на них походить. Это исторический факт. — Мне как-то не хочется вдаваться в подробности о том, где ты отрыл такую информацию. Нам все равно на следующей неделе придется лететь в Милан и там уже презентовать сингл на телевидении, так что проверим твою теорию на практике. — И все же, — Саймон накрыл ладони Ника своими, что по-прежнему держали его лицо, — ты что-то хотел сказать. — Да, я хотел сказать, но ты, идиот, сбил меня с мысли, и тебе очень повезло, что ты все еще не осведомлен в содержимом этих мыслей. — А мне точно это нужно? — Саймон придвинулся чуть ближе, медленно наклоняя свое лицо к чужому. — Ну, в смысле, быть в них осведомленным. — Я так не считаю, — на выдохе произнес Ник, прикрыв глаза, — не думаю. — А мне можно? — Что можно? — от неожиданного вопроса Ник напрягся и открыл глаза. — Ну, это... — Саймон чуть надавил пальцем на нижнюю губу Ника, — вот это. Можно? — А, это... ну, это можно. Пока что еще можно. — Пока что? А потом нельзя будет, что ли? — Саймон. — Я уже как двадцать семь лет Саймон. Ты меня не удивишь. — Саймон, твою мать. Ник грубо схватился за его волосы на затылке, притянул к себе и жестко поцеловал в губы. Жестко, потому что Саймон снова его выбесил. Они друг друга бесили на протяжение всей записи «So Red the Rose», который-таки должен выйти через месяц после выхода первого сингла. Он должен выйти, потому что они оба этого хотят и ждут. И потому что Саймон едва голос не подорвал, а Ник не лишился оставшихся нервных клеток. — А ведь она итальянка, точно говорю... — отстранившись, прошептал Саймон и рассмеялся, когда Ник пихнул его в бок.***
Альбом вышел и, более того, он не просто вышел, а прогремел. Распродавался, котировался, заслушивался до дыр и в конечном итоге дослужился до платины. И, кстати, теория Саймона касательно страстной любви итальянцев по отношению к британцам действительно подтвердилась: в Милане их сшибали с ног еще до того, как они собирались засветиться на экранах телевизоров итальянских обывателей. Саймон, запустивший пятерню в волосы расположившегося на его груди Ника, закрепил: — А ведь я же говорил, что в Италии британцев любят. — Думаешь, взаимно? — Думаю, взаимно. — Ты знаешь, один из родственников моего пра-пра-пра-еще-дохуя-пра-прадеда был итальянцем. Получается, у меня есть итальянские корни. — У меня корни в Эмиратах где-то. Мать говорила, что они кочевые, но не говорила, откуда они взялись. — Она не хотела огорчать малыша-Саймона, разве не очевидно? Как бы малыш-Саймон отреагировал на то, если бы узнал, что он, ну, в каком-то смысле, араб? — Решили допиздеться, Николас? — Возможно, — опять эта блядская улыбка! — и как Вы собираетесь с этим бороться? — Мы не собираемся бороться, Нам это нравится... не будете ли Вы так любезны расписаться на Нашей, как сказать помягче... сиське? — На сиське? Прямо там? Или именно в том месте, где... — Да, прямо там. Николас, это большая честь для Нас. — Раз честь, то грех не расписаться, — медленно и четко ответил Ник, поднялся и взял со стола черную гелевую ручку и аккуратным почерком вывел на правой груди Саймона надпись на арабском, вопросом о значении которой он никогда не задавался, но зато абсолютно точно знал, как это пишется. — И как Вы намереваетесь истрактовать мне значение сего художества? — Ну, Саймон, Вам должно быть виднее. — Бля-а, и смывать-то такую красоту жалко. — А что мешает тебе набить тату на этом же месте? — Сиську больно, — Саймон рассмеялся, стоило увидеть грозное выражение лица Ника напротив своего собственного. — А если серьезно, то я эти тату терпеть не могу. А это художество смывать жалко еще потому, что оно твое. — Вы неисправимы, Саймон. — Мы неисправимы, Николас. Ник кивнул. Саймон тоже кивнул. Это потому, что говорить тут больше нечего. Потому, что словами, даже если все же таковые имеются, в данной ситуации бросаться без толку. Роудс задумчиво водил пальцем по груди Саймона, размазал-таки надпись, значения которой он все равно никогда бы не узнал. Саймон поцеловал его в макушку и пришел к выводу, что то, что происходит сейчас — это так и должно быть. Так ему, во всяком случае, хотелось верить. Хотя он знал точно — после того, что он делал, делает сейчас и будет делать в будущем, все будет уже в совершенно другой плоскости. И со всеми остальными тоже будет именно так, с кривой усмешкой подумал он. Но, впрочем, чего уж теперь гадать.